| Многие толкователи и исследователи Чехова, начиная с прижизненной критики, его в чем-то обвиняли или же, если относились к нему с приязнью, невольно пытались сузить его значение. На протяжении целого века Чехова либо укоряли за отсутствие четкой идейной позиции («публицистическая» критика), за «безгеройность» и излишнее внимание к быту (символисты), либо, наоборот, хвалили (многие советские литературоведы) за «преодоление» мещанского духа или былой «безыдейности» в более поздних произведениях. В обоих случаях получалось, что «демократически ориентированный» и стремящийся к внутренней свободе писатель Чехов игнорирует многие пласты действительности и оказывается «ýже» своих великих предшественников и современников — Тургенева, Достоевского, Толстого.
Влиятельнейший критик той эпохи счел себя вправе назвать Чехова «бесчеловечным писателем», которому будто бы «все едино, что человек, что тень, что колокольчик, что самоубийца». На всю Россию прозвучали тогда звонкие и хлесткие строки, напечатанные в самой распространенной либеральной газете:
«Господин Чехов... не живет в своих произведениях, а так себе гуляет мимо жизни и, гуляючи, ухватит то одно, то другое».
«Господин Чехов с холодною кровью пописывает, а читатель с холодною кровью почитывает» [3, с. 58]
Это обвинение в постыдном равнодушии к людям, как нарочно, было предъявлено Чехову в то самое время, когда он, кашляя, трясся в убогой тележке по сибирским колеям и ухабам, чтобы помочь сахалинским отверженным.
Достарыңызбен бөлісу: |
