И
когда
весь
гнев,
жадность,
амбиции,
ревность,
собственничество, похоть исчезают, высвобождается вовлеченная в
них энергия. Эта энергия становится вашим блаженством. Теперь
оно не приходит извне; теперь оно случается внутри вашего существа,
в глубочайших тайниках вашего существа.
И когда эта энергия оказывается доступной, вы становитесь
восприимчивым полем, становитесь магнетическим полем. Вы
привлекаете запредельное — став магнетическим полем, когда вся
энергия, которая понапрасну тратилась вашей бессознательностью,
собирается внутри вас, разливается озером. Когда вы становитесь
озером энергии, вы начинаете привлекать звезды, вы начинаете
привлекать запредельное, вы начинаете привлекать самый рай.
И встреча вашего сознания с запредельным — точка блаженства,
истинного счастья. Это блаженство ничего не знает о несчастье; это
сущее счастье. Оно ничего не знает о смерти; это сущая жизнь. Оно
ничего не знает о темноте; это сущий свет, и знать его — вот в чем
цель. Гаутама Будда отправился на поиски его, и однажды спустя
шесть лет, полных борьбы, он его достиг.
Вы тоже можете его достичь, но позвольте мне напомнить: говоря,
что вы можете его достичь, я не пытаюсь вызвать желание его достичь.
Я просто констатирую факт: если человек становится безбрежным
озером энергии, не тревожимым ничем мирским, это происходит. Это
более происшествие, чем действие. И лучше назвать это блаженством,
чем счастьем, потому что слово «счастье» создает впечатление чего-то
подобного тому, что вы понимаете под счастьем. То, что вы понимаете
под счастьем, — не более чем относительное состояние.
Бенсон пришел в одежную лавку Крантца купить себе костюм.
Найдя тот самый фасон, какой ему хотелось, он снял с вешалки
пиджак и примерил его.
Крантц подошел к нему.
— Да, сэр. Он прекрасно на вас выглядит.
— Может быть, он выглядит прекрасно, — сказал Бенсон, — но он
ужасно жмет. В плечах так и режет.
— Так наденьте штаны, — сказал Крантц. — Они такие узкие, что
вы о плечах больше не вспомните!
То, что вы называете счастьем, — только дело относительности. То,
что называют счастьем будды, — нечто абсолютное. Ваше счастье —
относительное явление. То, что называют счастьем будды, — нечто
абсолютное, не связанное ни с кем другим. Оно не определяется
сравнением ни с кем другим; оно — просто ваше, оно принадлежит
внутреннему.
В американской конституции содержится очень глупая идея. В ней
говорится, что преследование счастья — это врожденное право
человека. Люди, писавшие эту конституцию, не имели понятия о том,
что пишут. Если преследование счастья — врожденное право
человечества, тогда что можно сказать о несчастье? Чьим врожденным
правом является несчастье? Эти люди совершенно не осознавали, что
если вы просите счастья, то в то же самое время просите и несчастья;
и неважно, знаете вы это или нет.
Я называю это глупостью, потому что никто не может преследовать
счастье, и если вы преследуете счастье, определенно одно: вы его не
получите. Счастье — это всегда побочное следствие. Это не
результат прямого преследования. Оно происходит, когда вы даже о
нем не думаете, — что говорить о преследовании? Оно происходит
внезапно, из ниоткуда. Вы были заняты чем-то совершенно другим.
Может быть, вы рубили дрова — безусловно, это не преследование
счастья: рубить дрова — но под солнцем раннего утра, когда все еще
прохладно, стук топора, врезающегося в дерево... Щепки летят во все
стороны и производят звук, оставляющий за собой тишину... Вы
покрываетесь потом, и прохладный ветерок приносит вам чувство еще
большей прохлады... Внезапно — счастье, неудержимая радость. Но
вы просто рубили дрова — и рубку дров вряд ли стоит вносить в
конституцию как занятие, являющееся врожденным правом человека,
потому что, сколько занятий придется тогда в нее включить?..
Я не могу забыть один день... Есть некоторые вещи, которые не
имеют никакого логического смысла или значения, но почему-то
продолжают витать в памяти. Невозможно понять, по какой причине
это происходит, потому что с тех пор случились миллионы вещей,
гораздо более важных, гораздо более значительных, и все они исчезли.
Но некоторые незначительные вещи — нельзя найти тому никакой
причины, но они сохранились в памяти; они оставили за собой след.
Одну из таких вещей я помню. Я шел домой из школы — моя
школа была почти в миле от дома. Как раз на полпути росло огромное
дерево бо. Я проходил мимо этого дерева бо каждый день, по меньшей
мере, четыре раза: по пути в школу, затем в середине дня по пути
домой на обед, затем снова по пути в школу, затем снова возвращаясь
домой. Тысячи раз я проходил мимо этого дерева, но в тот день что-то
случилось.
День был жаркий, и, приближаясь к этому дереву, я вспотел. Мой
путь проходил под деревом, и там было так прохладно, что без всякой
особенной мысли я ненадолго остановился, сам не зная почему. Я
просто приблизился к стволу дерева, сел и ощутил ствол дерева. Я не
могу объяснить, что произошло, но я почувствовал себя таким
безбрежно счастливым, словно между деревом и мной что-то
передалось. Сама прохлада не могла быть причиной, потому что много
раз, вспотев от жары, я по пути оказывался в тени этого дерева. Я
останавливался и раньше, но никогда раньше я не приближался и не
касался этого дерева, не сидел рядом с ним так, словно встретился со
старым другом.
Этот миг для меня остается сияющим как звезда. В моей жизни
случилось столько событий, но я не вижу, чтобы этот миг хоть сколько-
нибудь уменьшился в своей важности: он по-прежнему со мной.
Каждый раз, когда я оглядываюсь назад, он по-прежнему со мной. И
как в тот день я не осознавал ясно, что именно случилось, так не могу
сказать и теперь — но что-то случилось. И с того дня между мной и
этим деревом возникло определенное родство, которого я никогда не
чувствовал прежде, не чувствовал даже с человеческим существом.
Это дерево стало мне ближе, чем кто-либо другой на свете. Это вошло
в обыкновение: каждый раз, проходя мимо, я садился рядом с ним на
несколько секунд, или несколько минут, и просто его чувствовал. Я по-
прежнему это вижу — что-то между нами продолжало расти.
В тот день, когда я оставил школу и переехал в другой город, чтобы
поступить в университет, я попрощался с отцом, с матерью, с дядями и
всей семьей без слез. Я никогда не был человеком, который легко
начинает рыдать и плакать. Но в тот же самый день, прощаясь с этим
деревом бо, я заплакал. Эта точка в памяти остается очень яркой. И
пока я плакал, я был абсолютно уверен, что слезы были на глазах и у
этого дерева бо, хотя я и не видел глаз дерева и не мог видеть слез. Но
я мог чувствовать — касаясь дерева, я чувствовал его грусть,
чувствовал его прощальное благословение. И действительно, это была
наша последняя встреча, потому что, когда я вернулся через год, по
какой-то дурацкой причине это дерево срубили, и его не стало.
Дурацкой причиной явилось то, что на этом месте — а это был
самый красивый участок в центре города — строили небольшой
мемориальный столб. Это делалось ради одного идиота, который был
достаточно богат, чтобы побеждать на всех выборах и стать
президентом муниципального комитета. Он пробыл президентом, по
меньшей мере, тридцать пять лет — самое долгое время, которое кто-
либо в этом городе занимал президентский пост. И все были так
довольны его президентством, потому что он был таким идиотом;
каждый мог делать, что ему угодно, и он ни во что не вмешивался.
Можно было построить дом прямо посреди дороги, он об этом не
беспокоился, лишь бы только за него голосовали. Поэтому весь город
был им доволен — потому что у каждого было столько свободы.
Муниципальный комитет, его члены, служащие и старшие служащие
— все они были им довольны. Всем хотелось, чтобы он оставался
президентом вечно; но, к счастью, даже идиоты однажды умирают.
Однако смерть этого идиота явилась несчастьем, потому что пришлось
искать место, чтобы воздвигнуть ему памятник, и из-за этого было
уничтожено дерево бо. Теперь на месте живого дерева стоит этот кусок
мрамора.
Преследование счастья — дело невозможное. Если вы просмотрите
собственный опыт и выберете те мгновения, когда вы были счастливы,
— которые неизбежно будет очень редки: может быть, в
семидесятилетней жизни вы найдете семь мгновений, которые
сможете предъявить как счастливые... Но даже если с вами случилось
хотя бы одно мгновение счастья, можно сказать определенно и без
всяких исключений — счастье случилось, когда вы его не искали.
Попытайтесь искать счастье — и будьте уверены, что вы его
упустите.
Я не согласен с Иисусом Христом по многим пунктам, даже в тех
вопросах, которые выглядят очень невинными, и кажется, что я к нему
недостаточно добр. Иисус говорит: «Ищите, и найдете. Просите, и вам
будет дано. Стучите, и двери откроются перед вами». Но я не могу с
этим согласиться.
Те дураки, которые написали американскую конституцию,
безусловно, находились под влиянием Иисуса Христа, как же иначе?
— все они были христианами. Когда они говорили о «преследовании
счастья», то, наверное, сознательно или нет, подразумевали изречение
Иисуса: «Ищите, и найдете». Но я вам говорю: ищите, и можете быть
уверены, что никогда ничего не найдете. Не ищите — и все здесь.
Просто перестаньте искать, и вы нашли — потому что поиски
означают усилия ума, не-поиск означает состояние расслабления. А
счастье возможно только в расслаблении.
Ищущий не расслаблен. Как он может быть расслабленным? Он не
может позволить себе расслабления. Вы удивитесь, если оглянетесь
вокруг и посмотрите на мир: вы найдете, что в людях более бедных
стран больше удовлетворенности. Да, даже в Эфиопии, где люди
умирают от голода, вы найдете, что люди умирают, но не найдете ни
страдания, ни тоски. Наибольшее число несчастных людей вы найдете
в Америке. Странное дело. В Америке преследование счастья — это
врожденное право. Ни в одной другой конституции мира ничего
подобного не упоминается.
Эта
американская
конституция
абсолютно
безумна:
«преследование счастья»? — никто никогда не достигал в этом успеха,
и те, кто пытался, становились очень несчастливыми, и их жизнь была
полна страдания.
Счастье случается. Может быть, именно поэтому люди и назвали
его счастьем: оно случается. Нельзя его организовать, нельзя его
выработать, нельзя его устроить. Счастье - это нечто за пределами
ваших усилий за пределами вас самих. Но, копая яму в саду, если вы
полностью этим поглощены, если весь мир забыт, включая вас самих,
— вот оно.
Счастье всегда с вами. Оно не имеет ничего общего с погодой, оно
не имеет ничего общего с рубкой дров, оно не имеет ничего общего с
рытьем ямы в саду. Счастье не имеет ни к чему никакого отношения.
Это просто неожидающее, расслабленное, непринужденное состояние
вашего бытия с существованием, и оно остается с вами; оно не
приходит и не уходит. Оно всегда есть, точно так, как ваше дыхание,
биение сердца, обращение крови в теле. Счастье есть всегда, но если
вы станете его искать, то найдете несчастье. Вы упустите счастье в
самих поисках — а именно это и есть несчастье: отсутствие счастья.
Несчастье определенным образом связано — состоит в партнерстве —
с преследованием. Если вы «преследуете», то настигнете несчастье. А
американская конституция внушила всем американцам идею, что одни
должны «преследовать».
И они отчаянно преследуют — деньги, власть, религию — и
мечутся по всему миру в поисках кого-то, кто научил бы их, как найти
счастье.
На самом деле нужно просто вернуться домой, и перестать об этом
думать. Делайте что-то другое, что не имеет ничего общего со
счастьем. Рисуйте. Необязательно учиться живописи; почему нельзя
просто разбрасывать краски по холсту? Это может любой ребенок.
Просто бросайте краски на холст, и, может быть, вы будете удивлены:
вы не художник, но происходит что-то красивое. Сами краски
смешиваются определенным образом и создают что-то, что вы не
можете назвать.
Современные картины не имеют названий, а многие картины —
даже рам, потому что в существовании рам нет. Если вы смотрите из
окна, то видите небо в раме, но рама существует в окне, не в небе; у
неба нет никакой рамы. Поэтому есть художники, которые не рисуют
даже на холсте; они рисуют на стенах, на полах, на потолке. Странные
места — но я вижу их прозрение. Они заинтересованы не в том, чтобы
создать картину; они более заинтересованы в том, чтобы вовлечься в
само действие создания. Это делается не для продажи. Как вы можете
продать свой потолок, и кто его купит? Но пока они настолько
поглощены, из какого-то неведомого места что-то начинает
проскальзывать в их существо. Они начинают чувствовать себя
радостными, совершенно без причины.
Именно поэтому я осуждаю идею преследования. Кто бы ни был
тот, кто вписал в конституцию эти слова о преследовании, я могу о нем
сказать, не зная его имени, не зная о нем ничего, что, наверное, он был
абсолютно несчастливым человеком. Он никогда не знал счастья. Он
сам преследовал, потому он и попытался дать каждому американцу то
самое врожденное право, которым воспользовался сам. И никто за
триста лет не подверг это критике — хотя это так очевидно.
Поэт, художник, певец, танцор — да, изредка они достигают
счастья. Но одна вещь всегда остается составляющей этого счастья:
каждый раз, когда приходит счастье, их нет. Преследующего нет,
преследования нет.
Нижинский, один из самых значительных танцоров во всей
истории мира... Что касается меня, я считаю его лучшим из всех
танцоров, которых только создало человечество. Когда он танцевал, он
был просто чудом. Иногда он прыгал так, что это противоречило
гравитации; это было невозможно, научно невозможно. Такой долгий
гигантский прыжок по законам гравитации абсолютно невозможен.
Даже прыгуны в длину, участвующие в Олимпийских играх, — ничто
в сравнении с Нижинским, когда прыгал он. И еще более чудесным
было то, как он опускался на землю после прыжка: он летел плавно,
как перо. Это еще более противоречит законам гравитации, потому что
земное тяготение обычно притягивает вес человеческого тела тут же,
немедленно. Вы бы просто шлепнулись и, может быть, даже поломали
бы себе пару костей! Но он опускался на землю точно так, как падает с
дерева осенний лист: медленно, лениво, без спешки, потому что
торопиться некуда. Или еще лучше будет сказать: подобно перу,
потому что лист падает на землю немного быстрее. Перо птицы —
очень легкое, почти невесомое, оно летит, танцуя. И точно таким
образом спускался на землю Нижинский. Когда он приземлялся на
сцену, не было даже звука. Его снова и снова спрашивали:
— Как вы это делаете?
— Не знаю, — говорил он. — Я пытался это делать намеренно, но
каждый раз, как я пытался, этого не получалось. Чем более я пытался,
тем яснее мне становилось, что это не что-то такое, что я могу
устроить намеренно. Постепенно я осознал, что это получается, когда
я не пытаюсь, когда я даже об этом не думаю. Когда нет даже меня
самого, внезапно оказывается, что это получается, это происходит. И к
тому времени, как я возвращаюсь, чтобы понять, как это произошло,
его уже больше нет, оно уже ушло, и я снова на земле.
Вот этот человек знает, что преследовать счастье нельзя. Если бы
Нижинский также входил в комитет, составлявший конституцию
Америки, он возразил бы и сказал, что преследование — абсолютно
неправильное слово. Просто скажите, что врожденное право каждого
— счастье, не его преследование. Это не ситуация охотника,
преследующего дичь. В противном случае всю жизнь вы проведете в
преследовании, гонясь за тенями, и никогда ничего не достигнете. В
этой пустой растрате вся жизнь пройдет мимо вас.
Но эта идея вошла в американский ум, и в каждой из сфер жизни:
будь то политика, бизнес или религия, — люди преследуют.
Американцы всегда остаются в движении, и в движении быстром,
потому что если уж двигаться, то почему не двигаться быстро? И не
спрашивайте, куда, потому что никто этого не знает. Только одно ясно:
они движутся с предельной скоростью, со всей скоростью, какую
только способны поддерживать. Что еще нужно? Вы движетесь, и
движетесь с предельной скоростью. Вы реализуете свое врожденное
право.
Таким же образом люди перемещаются от одной женщины к
другой, от другой к третьей; от одного мужчины к другому, от другого
к третьему; от одного дела к другому, от одной работы к другой — и
все это, в преследовании счастья. И — странное дело — всегда
выглядит так, словно счастье уже здесь, и кто-то другой наслаждается
счастьем, и вы начинаете его преследовать. Когда вы оказываетесь там,
где, как вам казалось, вы должны были его найти, его там нет.
Достарыңызбен бөлісу: |