Человек в поисках смысла: Сборник. С англ и нем

Часть II 
Общий экзистенциальный анализ 
Психолог в концентрационном лагере 
1. Психология концлагеря 
Уже после того, как первая мировая война способст­
вовала обогащению тюремной психологии тем, что опыт 
пребывания в лагерях для военнопленных и делавшиеся 
там психопатологические наблюдения позволили описать 
картину так называемой «болезни колючей проволоки» 
[22], вторая мировая война познакомила нас с последстви­
ями «войны нервов». Исследования психопатологии масс и 
им подобные получили импульс лишь в самое последнее 
время также в связи с тем вкладом, который внесла в них 
жизнь масс, заключенных в концентрационные лагеря. 
Коэн, изложивший то, что он пережил в Освенциме, 
в диссертации, выполненной в Утрехтском университете, 
интерпретировал это исключительно на основе теории 
Фрейда. В методическом отношении, однако, подобная 
попытка психологического анализа сталкивается с опре­
деленными сложностями. Психологический анализ тре­
бует научной дистанции. Имеет ли, однако, необходимую 
дистанцию тот, кто сам пережил л а г е р ь , — по крайней ме­
ре в тот момент, когда он делает соответствующие на­
блюдения? 
В концлагерях само бытие человека было деформиро­
вано. Эта деформация приняла такие масштабы, что не 
могут не возникать сомнения в том, что наблюдатель, 
130 

если он сам находился в лагере, мог вообще сохранять до­
статочную объективность своих суждений. Ведь в психо­
логическом отношении его способность судить о себе или 
о других должна была быть неминуемо нарушена. Внеш­
ний наблюдатель располагал бы требуемой дистанцией, 
однако, как утверждает Коэн, «ни один человек, не стал­
кивавшийся в какой-либо форме с концлагерями на своем 
личном опыте, не может иметь ни малейшего представле­
ния о лагерной жизни» [5]. Аналогичным образом выска­
зывается Джилберт: «Не могут понять жизнь в этом мире 
те, кто никогда не жил в нем» [8]. 
Если внешний наблюдатель находится на слишком боль­
шой дистанции и едва ли в состоянии прочувствовать 
ситуацию, то тот, кто был «внутри» ее и вжился в нее, на­
ходится на чересчур малой дистанции. Другими словами, 
принципиальная проблема заключалась в том, что прихо­
дилось вводить допущение, что мерило, которое прикла­
дывалось к деформированной жизненной реальности, са­
мо являлось искаженным. 
Все же, несмотря на эти критические опасения, так ска­
зать, гносеологического характера, соответствующий ма­
териал наблюдений и самонаблюдений, опыта и пережи­
ваний специалистов-психопатологов и психотерапевтов 
кристаллизовался в теориях, от которых не так легко от­
махнуться как от субъективных, поскольку в существен­
ных моментах они довольно неплохо согласуются между 
собой. 
Приводимые ниже рассуждения опираются не только 
на соответствующую литературу, но и на собственные 
впечатления и переживания, полученные в концентра­
ционных лагерях Освенцим, Дахау и Терезиенштадт. 
Коэн недвусмысленно заявляет: «Освенцим обладал все­
ми общими характеристиками концентрационного лагеря 
и отличался от других лагерей лишь постольку, поскольку 
в нем умерщвление газом человеческих существ происхо­
дило оптом» [5]. 
Реакции заключенных можно разбить на три фазы: 
1. Шок поступления. 2. Типичные изменения характера при 
длительном пребывании в лагере. 3. Освобождение. С по­
хожим расчленением мы встречаемся и у Коэна, согласно 
которому «заключенный во время своего пребывания 
в концлагере должен был пройти различные стадии, кото­
рые можно классифицировать следующим образом: 
131 
5* 

1. Фаза первичной реакции. 2. Фаза адаптации. 3. Фаза 
апатии» [5]. 
Шок поступления 
Коэн описывает свою реакцию в той мере, в какой он 
мог ее рефлексировать как ощущение расщепления лично­
сти. «У меня было чувство, как будто я не имею к этому 
отношения, как будто все в целом меня не касается. Моя 
реакция выражалась в диссоциации субъекта и объекта» 
[5]. Это состояние, продолжает он, может рассматривать­
ся как острая деперсонализация, при которой его часто 
можно наблюдать, и должно интерпретироваться как ме­
ханизм психологической защиты «Эго». Так, новоприбыв­
шие были (еще) в состоянии смеяться над выданной в их 
распоряжение «одеждой». Однако, продолжает Коэн, 
в конце концов дело доходило до сильнейшей психической 
травмы, когда новоприбывшим становилось известно 
о существовании газовых камер. Мысль о газовой камере 
вызывала реакцию ужаса, и эта реакция, по наблюдениям 
Коэна, прорывалась в очень резкой форме у тех, кому 
пришлось услышать о том, что их жены и дети были уби­
ты. Де Винд в этой же связи также говорит о «сильнейшей 
травме из всех, которые известны нам в психологии фо­
бий» [24]. Ответом на нее, отмечает Коэн, не могло быть 
ничто иное, кроме острой реакции ужаса, которой не избе­
жал и он, когда прибыл в Освенцим. 
При желании психиатрически классифицировать фазу 
шока поступления ее, пожалуй, можно было бы отнести 
к реакциям аномальных переживаний. При этом только 
нельзя забывать, что в такой аномальной ситуации, кото­
рую представляет собой концлагерь, подобная «аномаль­
ная» реакция переживания есть нечто нормальное. «Есть 
вещи, перед которыми человек теряет разум — или же ему 
терять нечего» (Геббель). 
Представьте себе: поезд, в котором 1500 человек, много 
дней и ночей в пути. В каждом из вагонов лежат на своем 
багаже (последнем остатке их имущества) 80 человек. Толь­
ко верхняя часть окон свободна от наваленных грудой 
рюкзаков, сумок и т. п. и открывает за окнами предрас­
светные сумерки. Поезд, похоже, стоит на свободных пу­
тях; никто не знает, находится ли он еще в Силезии или 
132 

уже в Польше. Пронзительный свисток локомотива зву­
чит жутко, как бы предвосхищая крик о помощи этой мас­
сы людей. От их имени кричит машина, на которой они 
прибыли в большую беду. Поезд тем временем начинает 
двигаться, явно въезжая на большую станцию. Внезапно 
в толпе людей, замерших в вагонах в тревожном ожида­
нии, раздается крик: «Смотрите, табличка "Освенцим"!» 
Наверняка каждый в этот момент почувствовал, как бьет­
ся его сердце. Поезд медленно продолжает катиться, 
словно нехотя, как будто хочет постепенно и осторожно 
поставить злополучный человеческий груз, который он ве­
зет, перед фактом: Освенцим! 
Теперь видно уже больше: в поднимающихся утренних 
сумерках направо и налево от железнодорожных путей на 
километры тянутся лагеря огромных размеров. Бесконеч­
ные, в несколько рядов, ограждения из колючей проволо­
ки, сторожевые вышки, прожекторы и длинные колонны 
оборванных, завернутых в лохмотья человеческих фигур, 
серых на фоне серого рассвета, медленно и устало бреду­
щих по прямым и пустынным улицам лагеря — никто не 
знает куда. Тут и там слышатся отдельные повелительные 
свистки надсмотрщиков — никто не знает для чего. Нако­
нец мы въехали на станцию. Ничто не шевелится. И вот — 
слова команды, произнесенные тем своеобразным гру­
бым пронзительным криком, который отныне нам при­
дется постоянно слышать во всех лагерях. Он звучит как 
последний вопль человека, которого убивают, и вместе с 
тем иначе: сипло, хрипло, как из горла человека, который 
все время так кричит, которого все время убивают... 
Двери вагона рывком распахиваются, и в него врыва­
ется небольшая свора заключенных в обычной полоса­
той одежде, наголо остриженных, однако выглядевших 
явно сытыми. Они говорят на всех возможных европей­
ских языках, но с неизменной напускной жизнерадостнос­
тью, которая в этот момент и в этой ситуации выглядит гро­
тескно. Они выглядят неплохо, эти люди, они явно в хо­
рошем расположении духа и даже смеются. Психиатрии 
известна картина болезни так называемой иллюзии поми­
лования: приговоренный к смерти начинает в последний 
момент, непосредственно перед казнью, верить в то, что 
его помилуют. Так и мы цеплялись за надежду и тоже ве­
рили до последнего момента, что все не будет, просто не 
может быть так ужасно. Посмотрите на толстые щеки 
и румяные лица этих заключенных! Тогда мы еще не зна-
133 

ли ничего о том, что существует «элита» — группа заклю­
ченных, предназначенных для того, чтобы встречать со­
ставы с тысячами людей, ежедневно прибывающие на 
вокзал Освенцим, то есть забирать их багаж вместе с хра­
нящимися или спрятанными в нем ценностями: ставшими 
драгоценными предметами обихода и тайно провезенными 
драгоценностями. Все мы из нашего транспорта в боль­
шей или меньшей степени находились во власти упомя­
нутой иллюзии помилования, говорившей нам, что все 
еще может хорошо кончиться. Ведь мы не могли еще по­
нять смысл того, что сейчас происходит; этому смыслу су­
ждено было стать для нас ясным только к вечеру. Нам 
приказали оставить все вещи в вагоне, выйти и разделить­
ся на две колонны — мужчин и ж е н щ и н , — чтобы затем 
пройти мимо старшего офицера СС. И вот я вижу, как 
моя колонна человек за человеком идет мимо офицера 
СС. Вот он передо мной: высокий, стройный, молодцева­
тый, в безупречной и сверкающей до блеска униформе — 
элегантный, выхоленный человек, бесконечно далекий 
от нас — жалких созданий, коими мы выглядим — оди­
чавшие и после бессонной ночи. Он стоит в неприну­
жденной позе, правый локоть опирается на левую руку, 
правая рука приподнята, и указательный палец делает ед­
ва заметные указующие движения — то налево, то напра­
во, но гораздо чаще налево. Никто из нас не мог ни в ма­
лейшей степени представить себе то значение, которое 
имели эти легкие движения человеческого указательного 
пальца — то налево, то направо, но гораздо чаще налево. 
Теперь моя очередь. Эсэсовец оценивающе смотрит на 
меня, похоже, что удивляется или сомневается, и кладет 
мне обе руки на плечи. Я стараюсь выглядеть молодцева­
то, стою ровно и прямо. Он медленно поворачивает мои 
плечи, разворачивая меня в п р а в о , — и я попадаю направо. 
Вечером мы узнали значение этой игры указательным 
пальцем — это была первая селекция! * Первое решение: 
быть или не быть. Для огромного большинства из нашего 
транспорта, около 90 процентов, это был смертный при­
говор [6]. 
Действительно, «число заключенных, принятых в лагерь 
(то есть не умерщвленных сразу после прибытия) из соста­
вов с евреями, составляло в среднем около 10 процентов 
от числа людей, привезенных в Освенцим» (Центральная 
* Словом «селекция» в лагере называли отбор тех, кто должен был 
отправиться со следующей партией в газовую камеру. 
134 

комиссия по расследованию преступлений Германии 
в Польше. Варшава, 1946 [5]). 
* * * 
Нам, меньшинству из тогдашнего транспорта, это ста­
ло известно вечером того же дня. Я спрашиваю товари­
щей, которые находятся в лагере дольше, куда мог по­
пасть мой коллега и друг П. «Его отправили на другую 
сторону?» «Да», — отвечаю я. «Тогда ты увидишь его 
там», — говорят мне. «Где?» Рука показывает на располо­
женную в нескольких стах метрах трубу, из которой в да­
лекое серое польское небо взвиваются жуткие остроконеч­
ные языки пламени многометровой высоты, чтобы ра­
створиться в темном облаке дыма. Что это там? «Там, 
в небе, твой друг», — грубо отвечают мне. Это говорится 
как предупреждение. Никто еще не может как следует по­
верить, что человек действительно лишается буквально 
всего. Тогда я пытаюсь довериться одному из старых за­
ключенных. Я подбираюсь к нему, показываю на сверток 
бумаги в нагрудном кармане моего пальто и говорю: «Эй, 
слушай! Здесь у меня с собой рукопись научной книги — я 
знаю, что ты хочешь сказать, я знаю: спасти жизнь, уце­
леть, голым, ни с чем — это все, это самое крайнее, о чем 
можно молить судьбу. Но я не могу ничего поделать, я хо­
чу большего. Я хочу сберечь эту рукопись, как-нибудь со­
хранить ее. Она содержит труд моей жизни, ты пони­
маешь?» Он начинает понимать. У него возникает ухмыл­
ка во все лицо, сначала скорее сочувственная, затем более 
веселая, ироническая, насмешливая, и наконец с этой гри­
масой он рычит на меня, отвечая на мой вопрос одним 
словом, которое с той поры приходилось слышать по­
стоянно как ключевое слово лексикона лагерных заклю­
ченных. Он рычит: «Дерьмо!!» Теперь я знаю, как обстоят 
дела. Я делаю то, что является кульминацией всей этой 
первой фразы психологических реакций: я подвожу черту 
под всей моей прежней жизнью! [6] 
* * * 
Безвыходность ситуации, ежедневно, ежечасно и еже­
минутно подстерегающая угроза смерти, близость смерти 
135 

других — большинства — все это делало само собой раз­
умеющимся, что почти каждому приходила, хоть и на ко­
роткое время, мысль о самоубийстве. Ведь более чем по­
нятно, что в этой ситуации человек принимает в расчет ва­
риант «броситься на проволоку». Этим повседневным ла­
герным выражением обозначался повседневный лагерный 
метод самоубийства: прикосновение к колючей проволо­
ке, находящейся под током высокого напряжения. Конеч­
но, негативное решение — не бросаться на проволоку — в 
Освенциме давалось без особого труда; в конце концов, 
попытка самоубийства была там довольно-таки бессмы­
сленной. Среднестатистический обитатель лагеря в своих 
ожиданиях не мог с точки зрения вероятности «ожидания 
жизни» в цифровом исчислении рассчитывать на то, что 
он попадет в тот ничтожный процент тех, кто пройдет жи­
вым через все еще предстоящие «селекции» в различных 
их вариантах. В Освенциме заключенный, находящийся 
еще на стадии шока, вообще не боится смерти. В первые 
дни его пребывания газовая камера уже не вызывает ужа­
са: в его глазах она представляет собой всего лишь то, что 
избавляет от самоубийства. Вскоре, однако, паническое 
настроение уступает место безразличию, и здесь мы уже 
переходим ко второй фазе изменениям характера. 
Фаза адаптации 
Тут нам пришлось по-настоящему понять, насколько 
верно высказывание Достоевского, в котором он прямо 
определил человека как существо, которое ко всему при­
выкает. Коэн по этому поводу говорит: «Как физическая, 
так и духовная приспособляемость человека очень велика, 
по крайней мере намного больше, чем я считал возмо­
жным. Кто был бы в состоянии представить себе челове­
ка, узнающего, что все близкие ему люди погибли в газо­
вой камере, или ставшего свидетелем всех зверств концла­
геря, или даже испытавшего их на себе и реагирующего на 
это «лишь» описанным выше образом? Не ждет ли каж­
дый, что люди в такой ситуации будут либо реагировать 
острым психозом, либо склоняться к самоубийству?» [5]. 
И. Беттельхейм «все время поражался тому, что человек 
в состоянии вынести столько, не покончив с собой и не сой­
дя с ума» [3]. Ведь по сравнению с большим количеством 
заключенных число самоубийств было очень мало [5]. Ле-
дерер сообщает статистические данные, относящиеся 
136 

к лагерю Терезиенштадт, из которых следует, что из 
32 647 смертей за период времени между 24.02. 1941 и 
31.08.1944 число самоубийств составило 259. «Если 
учесть нечеловеческие условия жизни, самоубийства бы­
ли поразительно редкими» [9]. 
Эта апатия является как бы защитным механизмом 
психики. То, что раньше или позже могло возбуждать че­
ловека или отравлять ему жизнь, приводить его в возму­
щение или в отчаяние, то вокруг него, чему он был свиде­
телем или даже участником, теперь отскакивало, как от 
какой-то брони, которой он себя окружил. Здесь перед на­
ми феномен внутреннего приспособления к специфиче­
ской среде: все происходящее в ней достигает сознания 
лишь в приглушенном виде. Снижается уровень аффек­
тивной жизни. Все ограничиваются удовлетворением 
сиюминутных, наиболее насущных потребностей. Кажет­
ся, что все помыслы сосредоточиваются на одном: пере­
жить сегодняшний день. Когда вечерами заключенных, 
усталых, измученных и спотыкающихся, замерзших и го­
лодных, пригоняли с «рабочего задания» в заснеженных 
полях обратно в лагерь, каждый раз у них вырывался 
тяжелый возглас: «Ну вот, еще один день выдержали». 
В общем, про обитателя концлагеря можно сказать, 
что он спасается, впадая в своего рода культурную спячку. 
И напротив, тем более неумолимо берет верх все то, что 
служит самосохранению. «У меня была лишь одна мысль: 
как мне выжить» [5], — говорит Коэн. Психоаналитики, 
находившиеся в числе заключенных, обычно говорили 
в этой связи о регрессии — возврате к более примитивным 
формам поведения. «Интерес не выходил за рамки одного 
вопроса: как бы мне получить побольше еды и попасть на 
относительно терпимую работу? Этот стиль жизни и эту 
жизненную позицию нельзя понять иначе, как регрес­
с и ю , — замечает названный автор. — В концлагере чело­
века низводили до животного начала. Здесь перед нами ре­
грессия к примитивнейшей фазе влечения к самосохране­
нию» [5]. 
Примитивность внутренней жизни обитателей концла­
геря находит характерное выражение в типичных мечтах 
заключенных. В основном они мечтают о хлебе, тортах, 
сигаретах и о теплой ванне. Разговоры были то и дело 
о еде: когда выведенные на работу заключенные оказыва­
лись стоящими рядом и поблизости не было охранника, 
они обменивались кулинарными рецептами и расписыва-
137 

ли друг другу, какими любимыми блюдами они будут 
угощать друг друга, когда в один прекрасный день после 
освобождения один пригласит другого к себе в гости. Луч­
шие из них желали, чтобы поскорее наступил тот день, 
когда им не придется больше голодать, не из желания по­
есть получше, а чтобы кончилось наконец это ненормаль­
ное для человека состояние, когда он не может думать 
ни о чем, кроме еды. Если вся жизнь в лагере приводила (с 
некоторыми исключениями) к общей примитивизации, 
а недоедание — к тому, что именно пищевая потребность 
становилась основным содержанием, вокруг которого 
вращались все мысли и желания, то, вероятно, то же не­
доедание являлось и основной причиной бросающегося 
в глаза отсутствия интереса к разговорам на какие-либо 
сексуальные темы. Каутски [13] обращает внимание на то, 
что уже в предвоенные годы, когда питание было доста­
точным, можно было заметить притупление сексуальных 
влечений. Согласно Тигезену и Килеру, для основной мас­
сы интернированных проблемы сексуальности не суще­
ствовало вообще. «Разговоры на сексуальные темы и не­
пристойные анекдоты среди типичных заключенных были 
редким исключением, в противоположность тому, что ха­
рактерно, например, для солдат» [9]. 
Помимо упомянутого безразличия, во второй фазе 
появлялось также выраженное возбуждение *. В итоге мо­
жно охарактеризовать психику заключенных в лагере 
с помощью двух признаков: апатии и агрессии. 
Понятно, что большинство заключенных страдали от 
своеобразного чувства неполноценности. Каждый из нас 
когда-то был «кем-то» или по крайней мере верил, что 
был. Но здесь, сейчас с ним обращались буквально так, 
как если бы он был никто. (Естественно, что ситуация жи­
зни в лагере не могла поколебать у людей чувство соб­
ственного достоинства, коренящееся в более существен­
ных, высших сферах, в духовном; однако многие ли люди 
и соответственно многие ли заключенные обладали таким 
устойчивым чувством собственного достоинства?) Есте­
ственно, что рядовой заключенный, который особенно не 
раздумывает над этим, которому это не приходит в голо­
ву, ощущает себя полностью деклассированным. Это 
переживание, однако, становится актуальным лишь по 
контрасту с впечатлением от своеобразной социологиче-
* Каутски считает, что основной причиной возбуждения являлось 
состояние невозможности уединения. 
138 

ской структуры лагерной жизни. Я здесь имею в виду то 
меньшинство заключенных, которые являются в лагере, 
так сказать, важными п е р с о н а м и , — старост и поваров, 
кладовщиков и «лагерных полицейских». Все они успешно 
компенсировали примитивное чувство неполноценности; 
они никоим образом не чувствовали себя деклассирован­
ными, подобно большинству обычных заключенных, на­
против: наконец-то они добились успеха. Временами у них 
появлялась буквально мания величия в миниатюре. Реак­
ция обозленного и завидующего большинства на поведе­
ние этого меньшинства выражалась различным образом, 
иногда в злых анекдотах. Вот один из них. Двое заключен­
ных беседуют между собой о третьем, принадлежащем 
к группе «достигших успеха», и один из них замечает: «Я 
ведь знал его, когда он был еще всего лишь президентом 
крупнейшего банка в..., теперь же он уже метит на место 
старосты!» 
Понимание душевных реакций на жизнь в лагере как 
регрессии к более примитивной структуре влечений было 
не единственным. Утиц интерпретировал типичные изме­
нения характера, которые он, по его утверждениям, на­
блюдал у обитателей лагерей, как сдвиг от циклотимиче-
ского к шизотимическому типу. Он обратил внимание на 
то, что у большинства заключенных наличествует не толь­
ко апатия, но и возбужденность. Оба эти аффективных со­
стояния, в общем, соответствовали психэстетической 
пропорции шизотимического темперамента, по Э. Креч-
меру. Не говоря уже о том, что подобное изменение ха­
рактера, или смена доминанты, психологически вообще 
сомнительно, эту — кажущуюся — шизоидизацию можно, 
как нам кажется, без труда объяснить гораздо проще. 
Громадные массы заключенных страдали, с одной сторо­
ны, от недоедания, с другой — от недосыпания из-за ки­
шащих в тесно набитых бараках насекомых. Если недо­
едание делало людей апатичными, хронический дефицит 
сна приводил их в возбуждение. К этим двум причинам 
добавлялись еще отсутствие двух даров цивилизации, ко­
торые в нормальной жизни позволяют как раз прогнать 
соответственно апатию и возбуждение: кофеина и нико­
тина. 
Следует к тому же принять во внимание, что, по под­
счетам Гзелла, число калорий, приходящееся в день на од­
ного заключенного, составляло зимой 1944/45 года 
в концлагере Равенсбрюк от 800 до 900, в концлагере Бер-
139 

ген-Белсен — от 600 до 700 и в концлагере Маутхаузен — 
500 [5]. Абсолютно неудовлетворительное по калорийно­
сти питание, тем более принимая во внимание тяжелую 
физическую работу и беззащитность перед холодом, от 
которого весьма ненадежная одежда не спасала. 
Утиц попытался интерпретировать внутреннюю си­
туацию заключенных еще и в другом отношении, говоря 
о жизни в лагере как о форме временного существования. 
Такая характеристика требует, на наш взгляд, существен­
ного дополнения. В данном случае речь идет не просто 
о временном состоянии, а о бессрочном временном со­
стоянии. Перед тем как попасть в лагерь, будущие заклю­
ченные неоднократно испытывали состояние, которое мо­
жно сравнить лишь с тем ощущением, которое испыты­
вает человек по отношению к тому свету, с которого еще 
никто не возвращался: ведь из множества лагерей еще не 
вернулся никто, и никакие сведения оттуда не доходили до 
общественности. 
Когда же человек уже попадал в лагерь, то наряду 
с концом неопределенности (в отношении того, как об­
стоит дело) появлялась неопределенность конца. Ведь 
никто из заключенных не мог знать, как долго ему при­
дется там находиться. Насколько завидным казалось 
нам положение преступника, который точно знает, 
что ему предстоит отсидеть свои десять лет, который 
всегда может сосчитать, сколько дней еще осталось 
до срока его освобождения... счастливчик! Ведь мы 
все без исключения, находившиеся в лагере, не имели 
или не знали никакого «срока», и никому не было ведомо, 
когда придет конец. 
Мои товарищи сходятся во мнении, что это было, 
быть может, одним из наиболее тягостных психологиче­
ски обстоятельств жизни в лагере! И множество слухов, 
циркулировавших ежедневно и ежечасно среди сконцен­
трированной на небольшом пространстве массы людей, 
слухов о том, что вот-вот всему этому наступит конец, 
приводило каждый раз к еще более глубокому, а то 
и окончательному разочарованию. Неопределенность 
срока освобождения порождала у заключенных ощуще­
ние, что срок их заключения практически неограничен, 
если вообще можно говорить о его границах. Со време­
нем у них возникает, таким образом, ощущение необыч­
ности мира по ту сторону колючей проволоки. Сквозь нее 
заключенный видит людей снаружи, так, как будто они 
140 

принадлежат к другому миру или скорее как будто он сам 
уже не из этого мира, как будто он «выпал» из него. Мир 
не-заключенных предстает перед его глазами примерно 
так, как его мог бы видеть покойник, вернувшийся с того 
света: нереальным, недоступным, недостижимым, при­
зрачным. 
Бессрочность существования в концлагере приводит 
к переживанию утраты будущего. Один из заключенных, 
маршировавших в составе длинной колонны к своему бу­
дущему лагерю, рассказал однажды, что у него в тот мо­
мент было чувство, как будто он идет за своим собствен­
ным гробом. До такой степени он ощущал, что его жизнь 
не имеет будущего, что в ней есть лишь прошлое, что она 
тоже прошла, как если бы он был покойником. Жизнь та­
ких «живых трупов» превратилась в преимущественно ре­
троспективное существование. Их мысли кружились все 
время вокруг одних и тех же деталей из переживаний про­
шлого; житейские мелочи при этом преображались в вол­
шебном свете. 
Принимая во внимание преимущественно временной 
характер, присущий человеческому существованию, более 
чем понятно то, что жизни в лагере сопутствовала потеря 
уклада всего существования. Без фиксированной точки от­
счета в будущем человек, собственно, просто не может су­
ществовать. Обычно все настоящее структурируется, ис­
ходя из нее, ориентируется на нее, как металлические 
опилки в магнитном поле на полюс магнита. И наоборот, 
с утратой человеком «своего будущего» утрачивает всю 
свою структуру его внутренний временной план, пережи­
вание им времени. Возникает бездумное наличное суще­
ствование — примерно такое, как то, что изобразил Томас 
Манн в «Волшебной горе», где речь идет о неизлечимом 
туберкулезном больном, срок «освобождения» которого 
также неизвестен. Или же возникает такое ощущение жи­
зни — ощущение внутренней пустоты и бессмысленности 
существования, — которое владеет многими безработны­
ми, у которых также имеет место распад структуры пе­
реживания времени, как было обнаружено в цикле пси­
хологических исследований безработных горняков [17]. 
Латинское слово «finis» означает одновременно «ко­
нец» и «цель». В тот момент, когда человек не в состоянии 
предвидеть конец временного состояния в его жизни, он 
не в состоянии и ставить перед собой какие-либо цели, за­
дачи. Жизнь неизбежно теряет в его глазах всякое содер-
141 

жание и смысл. Напротив, видение «конца» и нацелен­
ность на какой-то момент в будущем образуют ту духов­
ную опору, которая так нужна заключенным, поскольку 
только эта духовная опора в состоянии защитить челове­
ка от разрушительного действия сил социального окруже­
ния, изменяющих характер, удержать его от падения. 
Тот, кто не может привязаться к какому-либо конечно­
му пункту, к какому-либо моменту времени в будущем, 
к какой-либо остановке, подвержен опасности внутренне­
го падения. Душевный упадок при отсутствии духовной 
опоры, тотальная апатия были для обитателей лагеря 
и хорошо известным, и пугающим явлением, которое слу­
чалось часто так стремительно, что за несколько дней 
приводило к катастрофе. Люди просто лежали весь день 
на своем месте в бараке, отказывались идти на построение 
для распределения на работу, не заботились о получении 
пищи, не ходили умываться, и никакие предупреждения, 
никакие угрозы не могли вывести их из этой апатии; ничто 
их не страшило, никакие наказания — они сносили их тупо 
и равнодушно. Все было им безразлично. Это лежание — 
порой в собственной моче и экскрементах — было опас­
ным для жизни не только в дисциплинарном, но и в непос­
редственном витальном отношении. Это отчетливо про­
являлось в тех случаях, когда заключенного неожиданно 
охватывало ощущение «бесконечности» пребывания в ла­
гере. Вот один из примеров. 
В начале марта 1945 года мой товарищ по лагерю рас­
сказал мне, что 2 февраля 1945 года он видел вещий сон: 
голос, представившийся пророческим, сказал ему, что он 
может спросить о чем угодно и получит ответ на все. Тог­
да товарищ спросил, когда война будет для него оконче­
на. Голос ответил: 30 марта 1945 года. Тридцатое марта 
приближалось, однако не было никаких признаков того, 
что голос сказал правду. 29 марта мой товарищ сва­
лился в бреду и лихорадке. 30 марта он потерял сознание. 
31 марта он умер: его унес сыпной тиф. Для него война 
действительно «кончилась» 30 марта — в день, когда он 
потерял сознание. 
Мы можем с основанием и со всей клинической стро­
гостью предположить, что разочарование, которое вы­
звал у него реальный ход событий, привело к снижению 
жизненного тонуса, иммунитета, сопротивляемости орга­
низма, что чрезвычайно ускорило развитие дремавшей 
в нем инфекции. 
142 

С нашим пониманием этого случая согласуются более 
масштабные наблюдения, о которых сообщал один лагер­
ный врач: заключенные в его лагере лелеяли надежду, что 
к рождеству 1944 года они будут уже дома. Пришло ро­
ждество, но сообщения газет были для заключенных от­
нюдь не воодушевляющими. Каковы были последствия? 
Неделя между рождеством и Новым годом была отмече­
на в лагере таким количеством смертей, которого в нем 
раньше никогда не бывало и которое не могло быть объ­
яснено такими обстоятельствами, как изменение погоды, 
ухудшение условий труда или вспышка инфекционного за­
болевания. 
В конечном счете получалось, что телесно-душевный 
упадок зависел от духовной установки, но в этой духов­
ной установке человек был свободен! Заключив человека 
в лагерь, можно было отнять у него все вплоть до очков 
и ремня, но у него оставалась эта свобода, и она остава­
лась у него буквально до последнего мгновения, до по­
следнего вздоха. Это была свобода настроиться так или 
иначе, и это «так или иначе» существовало, и все время 
были те, которым удавалось подавить в себе возбужден­
ность и превозмочь свою апатию. Это были люди, кото­
рые шли сквозь бараки и маршировали в строю, и у них 
находилось для товарища доброе слово и последний ку­
сок хлеба. Они являлись свидетельством того, что никог­
да нельзя сказать, что сделает лагерь с человеком: превра­
тится ли человек в типичного лагерника или все же даже 
в таком стесненном положении, в этой экстремальной по­
граничной ситуации останется человеком. Каждый раз он 
решает сам. Не может быть и речи о том, что в концлагере 
человек необходимым и принудительным образом подчи­
няется давлению окружающих условий, формирующих 
его характер. Благодаря тому, что я в другой связи назвал 
«упрямством духа», у него сохраняется и принципиальная 
возможность оградить себя от влияния этой среды. Если 
бы мне требовались еще какие-то подтверждения тому, 
что упрямство духа реально существует, — концлагерь 
является в этом отношении experimentum crucis. 
З. Фрейд утверждает следующее: «Попробуйте одно­
временно заставить голодать некоторое количество са­
мых разных людей. По мере нарастания настоятельной 
пищевой потребности все индивидуальные различия бу­
дут стираться и их место займут однообразные проявле­
ния одного неутоленного влечения» [7]. Оказалось, что 
143 

это не так. Даже такой психоаналитически ориентирован­
ный автор, как Коэн, соглашается: «Действительно, были 
заключенные, не охваченные полностью эгоизмом, у ко­
торых еще оставалось место для альтруистических чувств 
и переживаний и которые сострадали своим сотовари­
щам. По-видимому, условия обитания в концлагере не 
смогли оказать на них такое же влияние, как на других за­
ключенных» [5]. Аналогичным образом Г. Адлер в объ­
емистой научной монографии о лагере Терезиенштадт 
подчеркивает, что «нельзя рассматривать изменение ха­
рактера как перемену образа мыслей или падение устояв­
шейся морали. Обычно внезапно пропадала, как будто ее 
и не было, лишь внешняя воспитанность... Чтобы сохра­
нить себя в этом душевном вакууме без большего ущерба, 
требовалось нечто исключительное» [1]. 
Конечно, они были немногочисленны — эти люди, ко­
торые выбрали для себя возможность сохранить свою че­
ловечность: все прекрасное так же трудно, как и редко, как 
сказано в последней фразе «Этики» Бенедикта Спинозы. 
Лишь немногие смогли сохранить свою человечность, од­
нако они подавали другим пример, и этот пример вызы­
вал характерную цепную реакцию. Они никогда не рас­
сматривали лагерную жизнь как простой эпизод — для них 
она была скорее испытанием, которое стало кульмина­
цией их жизни. Об этих людях, во всяком случае, нельзя 
говорить, что они испытали регрессию; наоборот, в мо­
ральном отношении они испытали прогрессию, претерпе­
ли эволюцию — в моральном и религиозном отношении. 
Ведь у очень многих заключенных именно в заключении 
и благодаря ему проявилась подсознательная, то есть вы­
тесненная, обращенность к богу. 
Мы подошли уже тем самым к обсуждению третьей 
фазы в психологии лагерной жизни — фазы освобожде­
ния. 
Фаза освобождения 
То, что касается реакции заключенного на освобожде­
ние, может быть коротко описано так: вначале все ка­
жется ему похожим на чудесный сон, он не отваживается 
в это поверить. Ведь столько чудесных снов уже привели 
к разочарованию. Как часто он мечтал даже не об освобо­
ждении — он мечтал о том, как он возвращается в свой 
дом, обнимает жену, здоровается с друзьями, садится за 
стол и начинает рассказывать, рассказывать о том, что он 
144 

пережил, как он ждал этого момента свидания и как часто 
он мечтал об этом моменте, пока он не стал наконец ре­
альностью. Тут ему в самое ухо звучат три свистка, кото­
рыми по утрам командуют подъем, и выхватывают его из 
сна, который лишь разыграл перед ним свободу, который 
лишь посмеялся над ним. Однако в один прекрасный день 
то, к чему стремились и о чем мечтали, стало реальной 
действительностью. Освобожденный из лагеря пока еще 
подвержен своего рода ощущению деперсонализации. Он 
еще не может по-настоящему радоваться жизни — он дол­
жен сначала научиться этому, он этому разучился. Если 
в первый день свободы происходящее кажется ему чудес­
ным сном, то в один прекрасный день прошлое начнет ка­
заться ему лишь более чем кошмарным сном. 
И освобожденный заключенный еще нуждается в пси­
хологической помощи. Само освобождение, внезапное 
снятие душевного гнета опасно в психологическом отно­
шении. Эта опасность с характерологической точки зре­
ния представляет собой не что иное, как психологический 
эквивалент кессонной болезни. 

жүктеу/скачать 3,33 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: