Дону конгдону с благодарностью

— Он вернулся! — прошептала она. 

И Снова мягкий голос из рупора: «… к вам пришли». 

— Не надо открывать. 

Монтэг  прислонился  к  стене,  затем  медленно  опустился  на  корточки  и  стал  растерянно 

перебирать книги, хватая то одну, то другую, сам не понимая, что делает. Он весь дрожал, и больше 

всего  ему  хотелось  снова  запрятать  их  в  вентилятор.  Но  он  знал,  что  встретиться  ещѐ  раз  с 

брандмейстером  Битти  он  не  в  силах.  Он  сидел  на  корточках,  потом  просто  сел  на  пол,  и  тут  уже 

более настойчиво прозвучал голос рупора у двери. Монтэг поднял с полу маленький томик. 

— С чего мы начнѐм? — Он раскрыл книгу на середине и заглянул в неѐ. Думаю, надо начать с 

начала… 

— Он войдѐт, — сказала Милдред, — и сожжѐт нас вместе с книгами. 

Рупор  у  двери  наконец  умолк.  Тишина.  Монтэг  чувствовал  чьѐ-то  присутствие  за  дверью: 

кто-то  стоял,  ждал,  прислушивался.  Затем  послышались  шаги.  Они  удалялись.  По  дорожке.  Потом 

через лужайку… 

— Посмотрим,  что  тут  написано, —  сказал  Монтэг.  Он  выговорил  это  с  трудом,  запинаясь, 

словно его сковывал жестокий стыд. Он пробежал глазами с десяток страниц, перескакивая с одного 

на другое, пока наконец не остановился на следующих строках: 

 

«Установлено, что за всѐ это время не меньше одиннадцати тысяч человек пошли на 

казнь, лишь бы не подчиняться повелению разбивать яйца с острого конца». 

 

Милдред сидела напротив. 

— Что это значит? В этом же нет никакого смысла! Брандмейстер был прав! 

— Нет, подожди, — ответил Монтэг. — Начнѐм опять. Начнѐм с самого начала. 

 

Часть 2 

СИТО И ПЕСОК 

 

Весь долгий день они читали, а холодный ноябрьский дождь падал с неба на притихший дом. 

Они читали в передней. Гостиная казалась пустой и серой. На еѐ умолкших стенах не играла радуга 

конфетти,  не  сверкали  огнями  фейерверки,  не  было  женщин  в  платьях  из  золотой  мишуры,  и 

мужчины  в  чѐрных  бархатных  костюмах  не  извлекали  стофунтовых  кроликов  из  серебряных 

цилиндров. Гостиная была мертва. И Милдред с застывшим, лишѐнным выражения лицом то и дело 

поглядывала на молчавшие стены, а Монтэг то беспокойно шагал по комнате, то опять опускался на 

корточки и по нескольку раз перечитывал вслух какую-нибудь страницу. 

 

«Трудно  сказать,  в  какой  именно  момент  рождается  дружба.  Когда  по  капле 

наливаешь  воду  в  сосуд,  бывает  какая-то  одна,  последняя  капля,  от  которой  он  вдруг 

переполняется,  и  влага  переливается  через  край,  так  и  здесь  в  ряде  добрых  поступков 

какой-то один вдруг переполняет сердце». 

 

Монтэг сидел, прислушиваясь к шуму дождя. 

— Может быть, это-то и было в той девушке, что жила рядом с нами? Мне так хотелось понять 

еѐ. 

— Она же умерла. Ради бога, поговорим о ком-нибудь живом. 

Не взглянув на жену, Монтэг, весь дрожа, как в ознобе, вышел в кухню. Он долго стоял там, 

глядя  в окно на дождь, хлеставший по стѐклам. Когда дрожь  унялась, он вернулся в серый сумрак 

передней и взял новую книгу: 

— «Наша  излюбленная  тема:  о  Себе». —  Прищурившись,  он  поглядел  на  стену. —  «Наша 

излюбленная тема: о Себе». 

— Вот это мне понятно, — сказала Милдред. 

— Но для Клариссы это вовсе не было излюбленной темой. Она любила говорить о других, обо 

мне.  Из  всех,  кого  я  встречал  за  много,  много  лет,  она  первая  мне  по-настоящему  понравилась. 

Только она одна из всех, кого я помню, смотрела мне прямо в глаза — так, словно я что-то значу. 

Он поднял с полу обе книги, которые только что читал. 

— Эти люди умерли много лет назад, но я знаю, что всѐ написанное ими здесь так или иначе 

связано с Клариссой. 

Снаружи, под дождѐм, что-то тихо заскреблось в дверь. 

Монтэг замер. Милдред, вскрикнув, прижалась к стене. 

— Кто-то за дверью… Почему молчит рупор? 

— Я его выключил. 

За  дверью  слышалось  слабое  пофыркивание,  лѐгкое  шипение  электрического  пара.  Милдред 

рассмеялась. 

— Да это просто собака!.. Только и всего! Прогнать еѐ? 

— Не смей! Сиди! 

Тишина. Там, снаружи, моросящий холодный дождь. А из-под запертой двери — тонкий запах 

голубых электрических разрядов. 

— Продолжим, — спокойно сказал Монтэг. Милдред отшвырнула книгу ногой. 

— Книги — это не люди. Ты читаешь, а я смотрю кругом, и никого нет! 

Он  глянул  на  стены  гостиной:  мѐртвые  и  серые,  как  воды  океана,  который,  однако,  готов 

забурлить жизнью, стоит только включить электронное солнце. 

— А вот «родственники» — это живые люди. Они мне что-то говорят, я смеюсь, они смеются. 

А краски! 

— Да. Я знаю. 

— А кроме того, если брандмейстер Битти узнает об этих книгах… — Она задумалась. На лице 

еѐ отразилось удивление, потом страх. 

— Он может прийти сюда, сжечь дом, «родственников», всѐ! О, какой ужас! Подумай, сколько 

денег мы вложили во всѐ это! Почему я должна читать книги? Зачем? 

— Почему?  Зачем? — воскликнул  Монтэг. —  Прошлой  ночью  я  видел  змею.  Отвратительней 

еѐ нет ничего на свете! Она была как будто мѐртвая и вместе с тем живая. Она могла смотреть, но 

она  не  видела.  Хочешь  взглянуть  на  неѐ?  Она  в  больнице  неотложной  помощи,  там  подробно 

записано, какую мерзость она высосала из тебя. Может, пойдѐшь туда, почитаешь запись? Не знаю 

только, под какой рубрикой еѐ искать: «Гай Монтэг», или «Страх», или «Война»? А может, пойдѐшь 

посмотреть на дом, который вчера сгорел? Раскопаешь в пепле кости той женщины, что сама сожгла 

себя вместе с домом? А Кларисса Маклеллан? Где еѐ теперь искать? В морге? Вот слушай! 

Над домом проносились бомбардировщики, один за другим, проносились с рѐвом, грохотом и 

свистом, словно гигантский невидимый вентилятор вращался в пустой дыре неба. 

— Господи  боже  мой! —  воскликнул  Монтэг. —  Каждый  час  они  воют  у  нас  над  головой! 

Каждая секунда нашей жизни этим заполнена! Почему никто не говорит об этом? После 1960 года 

мы затеяли и выиграли две атомные войны. Мы тут так веселимся, что совсем забыли и думать об 

остальном  мире.  А  не  потому  ли  мы  так  богаты,  что  весь  остальной  мир  беден  и  нам  дела  нет  до 

этого?  Я  слышал,  что  во  всѐм  мире  люди  голодают.  Но  мы  сыты!  Я  слышал,  что  весь  мир  тяжко 

трудится. Но мы веселимся. И не потому ли нас так ненавидят? Я слышал — когда-то давно, — что 

нас все ненавидят. А почему? За что? Ты знаешь?.. Я не знаю. Но, может быть, эти книги откроют 

нам глаза! Может быть, хоть они предостерегут нас от  повторения всѐ тех же  ужасных ошибок! Я 

что-то не слыхал, чтобы эти идиотики в твоей гостиной когда-нибудь говорили об этом. Боже мой, 

Милли, ну как ты не понимаешь? Если читать каждый день понемногу — ну, час в день, два часа в 

день, — так, может быть… Зазвонил телефон. Милдред схватила трубку. 

— Энн! — Она радостно засмеялась. — Да, Белый клоун! Сегодня в вечерней программе! 

Монтэг вышел в кухню и швырнул книгу на стол. 

«Монтэг, — сказал он себе, — ты в самом деле глуп. Но что же делать? Сообщить о книгах на 

станцию? Забыть о них?» — Он снова раскрыл книгу, стараясь не слышать смеха Милдред. 

«Бедная  Милли, —  думал  он. —  Бедный  Монтэг.  Ведь  и  ты  тоже  ничего  в  них  не  можешь 

понять. Где просить помощи, где найти учителя, когда уже столько времени потеряно?» 

Не надо сдаваться. Он закрыл глаза. Ну да, конечно. Он снова поймал себя на том, что думает о 

городском парке, куда однажды забрѐл год тому назад. В последнее время он всѐ чаще вспоминал об 

этом.  И  сейчас  в  памяти  ясно  всплыло  всѐ,  что  произошло  в  тот  день:  зелѐный  уголок  парка,  на 

скамейке старик в чѐрном костюме, при виде Монтэга он быстро спрятал что-то в карман пальто. 

…Старик вскочил, словно хотел бежать. А Монтэг сказал: 

— Подождите! 

— Я ни в чѐм не виноват! — воскликнул старик дрожа. 

— А я и не говорю, что вы в чѐм-то виноваты, — ответил Монтэг. Какое-то время они сидели 

молча в мягких зелѐных отсветах листвы. Потом Монтэг заговорил о погоде, и старик отвечал ему 

тихим,  слабым  голосом.  Это  была  странная,  какая-то  очень  тихая  и  спокойная  беседа.  Старик 

признался, что он бывший профессор английского языка, он лишился работы лет сорок тому назад, 

когда из-за отсутствия учащихся и материальной поддержки закрылся последний колледж изящной 

словесности.  Старика  звали  Фабер,  и  когда  наконец  его  страх  перед  Монтэгом  прошѐл,  он  стал 

словоохотлив,  он  заговорил  тихим  размеренным  голосом,  глядя  на  небо,  на  деревья,  на  зелѐные 

лужайки парка. Они беседовали около часа, и тут старик вдруг что-то прочитал наизусть, и Монтэг 

понял, что это стихи. Потом старик, ещѐ больше осмелев, снова  что-то прочитал, и это тоже были 

стихи. Прижав руку к левому карману пальто, Фабер с нежностью произносил слова, и Монтэг знал, 

что стоит ему протянуть руку — и в кармане у старика обнаружится томик стихов. Но он не сделал 

этого. Руки его, странно бессильные и ненужные, неподвижно лежали на коленях. 

— Я ведь говорю не о самих вещах, сэр, — говорил Фабер. — Я говорю об их значении. Вот я 

сижу здесь и знаю — я живу. 

Вот  и  всѐ,  что  случилось  тогда.  Разговор,  длившийся  час,  стихи  и  эти  слова,  а  затем  старик 

слегка  дрожащими  пальцами  записал  ему  свой  адрес  на  клочке  бумажки.  До  этой  минуты  оба 

избегали упоминать о том, что Монтэг — пожарный. 

— Для вашей картотеки, — сказал старик, — на тот случай, если вы вздумаете рассердиться на 

меня. 

— Я не сержусь на вас, — удивлѐнно ответил Монтэг. 

 

В  передней  пронзительно  смеялась  Милдред.  Открыв  стенной  шкаф  в  спальне,  Монтэг 

перебирал  карточки  в  ящике  с  надписью  «Предстоящие  расследования  (?)».  Среди  них  была 

карточка Фабера. Монтэг не донѐс на него тогда, но и не уничтожил адреса. 

Он  набрал  номер  телефона.  На  другом  конце  провода  сигнал  несколько  раз  повторил  имя 

Фабера,  и  наконец  в  трубке  послышался  слабый  голос  профессора.  Монтэг  назвал  себя.  Ответом 

было долгое молчание, а затем: 

— Да, мистер Монтэг? 

— Профессор  Фабер,  у  меня  к  вам  не  совсем  обычный  вопрос.  Сколько  экземпляров  библии 

осталось в нашей стране? 

— Не понимаю, о чѐм вы говорите. 

— Я хочу знать, остался ли у нас хоть один экземпляр библии? 

— Это какая-то ловушка! Я не могу со всяким разговаривать по телефону. 

— Сколько осталось экземпляров произведений Шекспира, Платона? 

— Ни одного! Вы знаете это не хуже меня. Ни одного! 

Фабер бросил трубку. 

Монтэг тоже положил трубку. Ни одного. Монтэг и раньше это знал по спискам на пожарной 

станции. Но почему-то ему хотелось услышать это от самого Фабера. 

В передней его встретила Милдред с порозовевшим, весѐлым лицом. 

— Ну вот, сегодня у нас в гостях будут дамы! 

Монтэг показал ей книгу. 

— Это Ветхий и Новый завет, и знаешь, Милдред… 

— Не начинай, пожалуйста, опять всѐ сначала! 

— Это, возможно, единственный уцелевший экземпляр в нашей части света. 

— Но ты должен сегодня же еѐ вернуть? Ведь брандмейстер Битти знает об этой книге? 

— Вряд  ли  он  знает,  какую  именно  книгу  я  унѐс.  Можно  сдать  другую.  Но  какую? 

Джефферсона?  Или  Торо?  Какая  из  них  менее  ценна?  А  с  другой  стороны,  если  я  еѐ  подменю,  а 

Битти знает, какую именно книгу я украл, он догадается, что у нас тут целая библиотека. 

У Милдред задѐргались губы. 

— Ну подумай, что ты делаешь! Ты нас погубишь! Что для тебя важнее — я или библия? 

Она  уже  опять  истерически  кричала,  похожая  на  восковую  куклу,  тающую  от  собственного 

жара. 

Но Монтэг не слушал еѐ. Он слышал голос Битти. 

«Садитесь, Монтэг. Смотрите. Берѐм страничку. Осторожно. Как лепесток цветка. Поджигаем 

первую.  Затем  вторую.  Огонь  превращает  их  в  чѐрных  бабочек.  Красиво,  а?  Теперь  от  второй 

зажигайте  третью,  и  так,  цепочкой,  страницу  за  страницей,  главу  за  главой  —  все  глупости, 

заключѐнные в словах, все лживые обещания, подержанные мысли, отжившую философию!» 

Перед ним сидел Битти с влажным от пота лбом, а вокруг него пол был усеян трупами чѐрных 

бабочек, погибших в огненном смерче. 

Милдред  перестала  вопить  столь  же  неожиданно,  как  и  начала.  Монтэг  не  обращал  на  неѐ 

внимания. 

— Остаѐтся одно, — сказал он. — До того как наступит вечер, и я буду вынужден отдать книгу 

Битти, надо снять с неѐ копию. 

— Ты будешь дома, когда начнѐтся программа Белого клоуна и придут гости? — крикнула ему 

вслед Милдред. 

Не оборачиваясь, Монтэг остановился в дверях. 

— Милли! 

Молчание. 

— Ну что? 

— Милли, Белый клоун любит тебя? 

Ответа нет. 

— Милли, —  он  облизнул  сухие  губы, —  твои  «родственники»  любят  тебя?  Любят  всем 

сердцем, всей душой? А, Милли? 

Он чувствовал, что, растерянно моргая, она смотрит ему в затылок. 

— Зачем ты задаѐшь такие глупые вопросы? 

Ему хотелось плакать, но губы его были плотно сжаты, и в глазах не было слѐз. 

— Если увидишь за дверью собаку, дай ей за меня пинка, — сказала Милдред. 

Он  стоял  в  нерешительности  перед  дверью,  прислушиваясь.  Затем  открыл  еѐ  и  перешагнул 

порог. 

Дождь перестал, на безоблачном небе солнце клонилось к закату. Около дома никого не было, 

улица и лужайка были пусты. Вздох облегчения вырвался из груди Монтэга. 

Он захлопнул за собой дверь. 

 

Монтэг ехал в метро. 

«Я весь  словно застыл, —  думал  он. —  Когда  же  это началось?  Когда  застыло  моѐ  лицо, моѐ 

тело? Не в ту ли ночь, когда в темноте я натолкнулся на флакон с таблетками, словно на спрятанную 

мину? 

Это пройдѐт. Не сразу, может быть, понадобится время. Но я всѐ сделаю, чтобы это прошло, да 

и Фабер мне поможет. Кто-нибудь вернѐт мне моѐ прежнее лицо, мои руки, они опять станут такими, 

как  были.  Сейчас  даже  улыбка,  привычная  улыбка  пожарника  покинула  меня.  Без  неѐ  я  как 

потерянный». 

В окнах мелькала стена туннеля — кремовые изразцы и густая чернота — изразцы и чернота, 

цифры и снова чернота, всѐ неслось мимо, всѐ складывалось в какой-то непонятный итог. 

Когда-то  давно,  когда  он  был  ещѐ  ребѐнком,  он  сидел  однажды  на  берегу  моря,  на  жѐлтом 

песке дюн в жаркий летний день и пытался наполнить песком сито, потому что двоюродный брат зло 

подшутил над ним, сказав: «Если наполнишь сито песком, получишь десять центов». Но чем быстрее 

он наполнял его, тем стремительнее, с сухим горячим шелестом песок просыпался сквозь сито. Руки 

у него устали, песок был горячий, как огонь, а сито всѐ оставалось пустым. Он молча сидел на берегу 

в душный, июльский день, и слѐзы катились по его щекам. 

Теперь,  когда  пневматический  поезд  мчал  его,  потряхивая  и  качая,  по  пустым  подземным 

коридорам,  он  вспомнил  безжалостную  логику  сита  и,  опустив  глаза,  вдруг  увидел,  что  держит  в 

руках  раскрытую  библию.  В  вагоне  были  люди,  но  он,  не  скрываясь,  держал  книгу  в  руках,  и  в 

голову  ему  вдруг пришла нелепая мысль:  если читать быстро и всѐ подряд,  то хоть немного песка 

задержится в сите. Он начал читать, но слова просыпались насквозь, а ведь через несколько часов он 

увидит Битти и отдаст ему книгу, поэтому ни одна фраза не должна ускользнуть, нужно запомнить 

каждую строчку. «Я, Монтэг, должен это сделать, я заставлю себя это сделать!» 

Он судорожно стиснул книгу. В вагоне ревели радиорупоры: 

— Зубная паста Денгэм!.. 

«Замолчи, — думал Монтэг. — Посмотрите на лилии, как они растут…» 

— Зубная паста Денгэм! «Они не трудятся…» 

— Зубная паста… 

«Посмотрите на лилии… Замолчи, да замолчи же!..» 

— Зубная паста!.. 

Он  опять  раскрыл  книгу,  стал  лихорадочно  листать  страницы,  он  ощупывал  их,  как  слепой, 

впивался взглядом в строчки, в каждую букву. 

— Денгэм. По буквам: Д-е-н… «Не трудятся, не прядут…» 

Сухой шелест песка, просыпающегося сквозь пустое сито. 

— Денгэм освежает!.. 

«Посмотрите на лилии, лилии, лилии…» 

— Зубной эликсир Денгэм! 

— Замолчите,  замолчите,  замолчите!.. —  эта  мольба,  этот  крик  о  помощи  с  такой  силой 

вырвался из груди Монтэга, что он сам не заметил, как вскочил на ноги. Пассажиры шумного вагона 

испуганно отшатнулись от человека с безумным, побагровевшим от крика лицом, с перекошенными, 

воспалѐнными  губами,  сжимавшего  в  руках  открытую  книгу,  все  с  опаской  смотрели  на  него,  все, 

кто  минуту  назад  мирно  отбивал  такт  ногой  под  выкрики  рупора:  Денгэм,  Денгэм,  зубная  паста, 

Денгэм, Денгэм, зубной эликсир — раз два, раз два, раз два три, раз два, раз два, раз два три, все, кто 

только  что  машинально  бормотал  себе  под  нос:  «Паста,  паста,  зубная  паста,  паста,  паста,  зубная 

паста…» 

И,  как  бы  в  отместку,  рупоры  обрушили  на  Монтэга  тонну  музыки,  составленной  из 

металлического лязга  — из дребезжания и звона жести, меди, серебра, латуни. И люди смирились, 

оглушѐнные до состояния полной покорности, они не  убегали, ибо бежать было некуда:  огромный 

пневматический поезд мчался в глубоком туннеле под землѐй. 

— Лилии полевые… 

— Денгэм! 

— Лилии!.. Лилии!! 

Люди с удивлением смотрели на него: 

— Позовите кондуктора. 

— Человек сошѐл с ума… 

— Станция Нолл Вью! 

Со свистом выпустив воздух, поезд остановился. 

— Нолл Вью! — громко. 

— Денгэм, — шѐпотом. 

Губы Монтэга едва шевелились. 

— Лилии… 

Зашипев,  дверь  вагона  открылась.  Монтэг  всѐ  ещѐ  стоял.  Шумно  вздохнув,  дверь  стала 

закрываться. 

И  только  тогда  Монтэг  рванулся  вперѐд,  растолкал  пассажиров  и,  продолжая  беззвучно 

кричать,  выскочил  на  платформу  сквозь  узкую  щель  закрывающейся  двери.  Он  бежал  по  белым 

плиткам  туннеля,  не  обращая  внимания  на  эскалаторы, —  ему  хотелось  чувствовать,  как 

ДВИЖУТСЯ  его  ноги,  руки,  как  сжимаются  и  разжимаются  лѐгкие  при  каждом  вдохе  и  выдохе  и 

воздух обжигает горло. Вслед ему нѐсся рѐв: «Денгэм, Денгэм, Денгэм!!» 

Зашипев, словно змея, поезд исчез в чѐрной дыре туннеля. 

 

— Кто там? 

— Это я. Монтэг. 

— Что вам угодно? 

— Впустите меня. 

— Я ничего не сделал. 

— Я тут один. Понимаете? Один. 

— Поклянитесь. 

— Клянусь. 

Дверь  медленно  отворилась,  выглянул  Фабер.  При  ярком  свете  дня  он  казался  очень  старым, 

слабым, напуганным. Старик выглядел так, словно много лет не выходил из дому. Его лицо и белые 

оштукатуренные  стены  комнаты,  видневшиеся  за  ним,  были  одного  цвета.  Белыми  казались  его 

губы,  и  кожа  щѐк,  и  седые  волосы,  и  угасшие  бледно-голубые  глаза.  Но  вдруг  взгляд  его  упал  на 

книгу, которую Монтэг держал под мышкой, и старик разом изменился, теперь он уже не казался ни 

таким старым, ни слабым. Страх его понемногу проходил. 

— Простите,  приходится  быть  осторожным. —  Глаза  Фабера  были  прикованы  к  книге. — 

Значит, это правда? 

Монтэг вошѐл. Дверь захлопнулась. 

— Присядьте. — Фабер пятился, не сводя глаз с книги, словно боялся, что она исчезнет, если 

он хоть на секунду оторвѐт от неѐ взгляд. За ним виднелась открытая дверь в спальню и там — стол, 

загромождѐнный  частями  каких-то  механизмов  и  рабочим  инструментом.  Монтэг  увидел  всѐ  это 

лишь мельком, ибо Фабер, заметив, куда он смотрит, быстро обернулся и захлопнул дверь. Он стоял, 

сжимая дрожащей рукой дверную ручку. Затем перевѐл нерешительный взгляд на Монтэга. 

Теперь Монтэг сидел, держа книгу на коленях. 

— Эта книга… Где вы?.. 

— Я украл еѐ. Впервые Фабер посмотрел прямо в глаза Монтэгу. 

— Вы смелый человек. 

— Нет, —  сказал  Монтэг. —  Но  моя  жена  умирает.  Девушка,  которая  была  мне  другом,  уже 

умерла. Женщину, которая могла бы стать моим другом, сожгли заживо всего сутки тому назад. Вы 

единственный, кто может помочь мне. Я хочу видеть! Видеть! 

Руки Фабера, дрожащие от нетерпения, протянулись к книге: 

— Можно?.. 

— Ах да. Простите. — Монтэг протянул ему книгу. 

— Столько  времени!..  Я  никогда  не  был  религиозным…  Но  столько  времени  прошло  с  тех 

пор… — Фабер перелистывал книгу, останавливаясь иногда, пробегая глазами страничку. — Всѐ та 

же, та же, точь-в-точь такая, какой я еѐ помню! А как еѐ теперь исковеркали в наших телевизорных 

гостиных!  Христос  стал  одним  из  «родственников».  Я  часто  думаю,  узнал  бы  господь  бог  своего 

сына? Мы так его разодели. Или, лучше сказать, — раздели. Теперь это настоящий мятный леденец. 

Он  источает  сироп  и  сахарин,  если  только  не  занимается  замаскированной  рекламой  каких-нибудь 

товаров, без которых, мол, нельзя обойтись верующему. 

Фабер понюхал книгу. 

— Знаете,  книги  пахнут  мускатным  орехом  или  ещѐ  какими-то  пряностями  из  далѐких 

заморских  стран.  Ребѐнком  я  любил  нюхать  книги.  Господи,  ведь  сколько  же  было  хороших  книг, 

пока мы не позволили уничтожить их! 

Он перелистывал страницы. 

— Мистер  Монтэг,  вы  видите  перед  собой  труса.  Я  знал  тогда,  я  видел,  к  чему  идѐт,  но  я 

молчал. Я был одним из невиновных, одним из тех, кто мог бы поднять голос, когда никто уже не 

хотел слушать «виновных». Но я молчал и, таким образом, сам стал соучастником. И когда наконец 

придумали жечь книги, используя для этого пожарных, я пороптал немного и смирился, потому что 

никто меня не поддержал. А сейчас уже поздно. 

Фабер закрыл библию. 

— Теперь скажите мне, зачем вы пришли? 

— Мне нужно поговорить, а слушать меня некому. Я не могу говорить со стенами, они кричат 

жүктеу/скачать 0,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: