предсознательным; название «бессознательное» мы ограничиваем динамически
вытесненным бессознательным; таким образом, у нас теперь есть три термина:
«сознательный» (СЗ), «предсознательный» (ПСЗ) и «бессознательный» (БСЗ), смысл
которых уже не является чисто описательным. Мы предполагаем, что ПСЗ находится гораздо
ближе к СЗ , чем БСЗ, а раз БСЗ мы назвали психическим, то с еще меньшими сомнениями
поступим так и в случае латентного ПСЗ . Но не лучше ли нам оставаться в согласии с
философами и не отделить ли ПСЗ, как БСЗ, последовательным образом от сознательного
психического? Тогда философы предложили бы нам описать ПСЗ и БСЗ как два вида или
две ступени психоидного, и согласие было бы установлено. Однако следствием этого были бы
бесконечные затруднения при описании, а единственно важный факт, что эти психоиды почти
во всех прочих пунктах совпадают с общепризнанным психическим, был бы оттеснен на
задний план из-за предубеждения, возникшего в те времена, когда просто об этих психоидах
или самого важного о них еще не знали.
Теперь мы можем удобно обращаться с тремя нашими терминами: СЗ, ПСЗ и БСЗ , но
только не будем забывать, что в описательном значении существуют два вида
бессознательного, а в динамическом – только один. В некоторых случаях при описании этим
различием можно пренебречь, но для других целей оно, разумеется, необходимо. Мы все же в
целом привыкли к этой двойственности бессознательного и хорошо уживались с ней. Но
избежать ее, насколько я вижу, нельзя; разделение на сознательное и бессознательное – это, в
конце концов, вопрос восприятия, на который можно ответить «да» и «нет»; сам же акт
восприятия не дает нам никаких сведений о том, по какой причине что-то воспринимается или
не воспринимается. Нельзя жаловаться на то, что динамическое в своем проявлении находит
только двусмысленное выражение.
Здесь заслуживает внимания недавняя перемена в критике бессознательного. Иные
исследователи, признающие данные психоанализа, но не желающие признавать
бессознательное, получают сведения, опираясь на тот неоспоримый факт, что и в сознании –
как феномене – можно распознать целый ряд градаций интенсивности или отчетливости.
Подобно тому, как есть сознательные процессы, которые очень ярки, резки, отчетливы, точно
так же мы сталкиваемся и с другими, слабыми, едва заметными; а слабее всего сознаются
именно те процессы, которые психоанализ хочет назвать неподходящим, по мнению
критиков, словом «бессознательные». Но они все-таки тоже являются осознанными или
находятся «в сознании», и их в полной мере можно сделать осознанными, если уделить им
достаточно внимания.
Поскольку на решение в этом вопросе, зависящем либо от традиции, либо от
эмоциональных моментов, можно повлиять аргументами, по этому поводу можно отметить
следующее: указание на шкалу отчетливости сознания ни к чему не обязывает и имеет не
большую доказательную силу, чем, например, аналогичные тезисы: «Существует множество
градаций освещения – от самого резкого, слепящего света до приглушенного, слабого
проблеска, следовательно, темноты вообще не бывает». Или: «Существуют разные степени
жизненной силы, следовательно, смерти не бывает». Эти положения до некоторой степени
могут быть не лишены смысла, но в практическом отношении они неприемлемы, как это
тотчас становится очевидным, если захочется вывести из них определенные заключения,
например: «Следовательно, свет зажигать не надо», или: «Следовательно, все организмы
бессмертны». Далее, отнесением незаметного к категории сознательного достигается только
то, что психическое вообще лишается своей единственной непосредственной достоверности.
Сознание, о котором ничего не известно, кажется мне гораздо более абсурдным, чем
бессознательное душевное. И, наконец, такое приравнивание незаметного к бессознательному
осуществлялось, очевидно, без учета динамических отношений, которые были
определяющими для психоаналитического понимания. Ибо при этом остались неучтенными
два факта; во-первых, то, что очень трудно уделить достаточно внимания такому незаметному
–
для этого требуются большие усилия; во-вторых, если это и удалось, то все, что прежде было
незаметным, не узнается теперь сознанием, а довольно часто кажется ему совершенно чужим,
противоположным и наотрез отвергается им. Таким образом, сведение бессознательного к
мало заметному и незаметному – лишь производная предубеждения, для которого
идентичность психического с сознательным раз и навсегда установлена.
Однако в ходе дальнейшей психоаналитической работы выясняется, что и эти различия
недостаточны, неудовлетворительны в практическом отношении. Из наиболее важных
ситуаций, которые свидетельствуют об этом, стоит выделить следующую как решающую. Мы
сформировали у себя представление о связной организации душевных процессов в личности и
называем эту организацию Я личности. Это Я связано с сознанием, оно владеет подступами к
системе подвижности, то есть к отводу возбуждений во внешний мир; это та душевная
инстанция, которая контролирует все частные процессы, которая ночью отходит ко сну и все
же руководит цензурой сновидений. От этого Я исходят также вытеснения, благодаря
которым известные душевные стремления должны исключаться не только из сознания, но
также из других областей влияния и действий. То, что было устранено вследствие вытеснения,
противопоставляется в анализе Я, и перед анализом стоит задача устранить сопротивление,
оказываемое Я изучению вытесненного. Во время анализа мы наблюдаем, что больной
испытывает затруднения, когда мы ставим перед ним определенные задачи; его ассоциации
отказывают, когда они должны приблизиться к вытесненному. В таком случае мы говорим
ему, что он находится во власти сопротивления, но он ничего об этом не знает, и даже когда по
своему чувству неудовольствия он должен был догадаться, что теперь в нем действует
сопротивление, он не может назвать его или указать на него. Но так как сопротивление,
несомненно, исходит из его Я и относится к нему, мы оказываемся в непредвиденной
ситуации. В самом Я мы обнаружили нечто такое, что тоже является бессознательным, ведет
себя прямо как вытесненное, то есть оказывает сильное воздействие, само при этом не
осознаваясь, а для его осознания требуется особая работа. Следствием этого опыта для
психоаналитической практики является то, что мы попадем в бесконечное множество
неясностей и затруднений, если будем придерживаться привычных способов выражения и
захотим, к примеру, свести невроз к конфликту между сознательным и бессознательным.
Исходя из наших представлений о структурных соотношениях душевной жизни, вместо
этого противопоставления мы должны ввести другое: противопоставление между связным Я и
отколовшимся от него вытесненным.
Однако следствия для нашего понимания бессознательного еще более значительны.
Динамическое рассмотрение привело нас к первой корректировке, структурное понимание
дает нам вторую. Мы видим, что БСЗ не совпадает с вытесненным; остается верным, что все
вытесненное является БСЗ , но не все БСЗ есть вытесненное. Также и часть Я – Бог весть,
какая важная часть Я, – должна быть и, несомненно, является БСЗ . И это БСЗ в Я не
латентно в смысле ПСЗ, иначе его нельзя было бы активизировать, не сделав СЗ, а его
осознание не доставляло бы таких больших трудностей. Таким образом, если мы видим
необходимость постулировать наличие третьего, не вытесненного БСЗ , мы должны признать,
что характер бессознательности теряет для нас значение. Он становится многозначным
качеством, не допускающим далеко идущих и непререкаемых выводов, для которых нам
хотелось бы его использовать. Тем не менее мы не должны пренебрегать им, так как в конце
концов такое свойство, как сознательность или бессознательность, – единственный луч света в
темном царстве глубинной психологии.
Достарыңызбен бөлісу: |