Лето в пионерском галстуке Глава Возвращение в «Ласточку»
жүктеу/скачать 1,5 Mb.
|
| В конце августа Володя писал:
«Не знаю, почему ты не отвечаешь. Надеюсь, что просто не получил первое письмо — может, что-то с почтой? Мне тут тяжело, вдали от родных и… друзей… без твоих ответов. Особенно трудно из-за моей проблемы. Окружение… влияет. Ты, наверное, спросишь, что я делаю здесь со своими-то страхами? Конечно, та моя проблема никуда не делась, мне ничего не помогло, я писал тебе об этом, ты должен помнить. Потом, после той истории, о которой я не могу рассказать тебе в письме и из-за которой нам пришлось уехать из Москвы, отец предложил пойти служить ради моей безопасности. И добавил, что тут из меня точно сделают мужика. О том, что у меня случился „рецидив“, знаешь только ты, родителям я не рассказывал, поэтому отец за меня спокоен, и мне тоже было спокойно. Сейчас я вспоминаю прошедшие три года и думаю, что я был очень наивным, считая, что от моей проблемы можно так просто избавиться. А теперь здесь, в воинской части, мне и подавно с ней не совладать. Хотя есть и обратная сторона медали — армия закаляет. Мне некуда бежать от своих страхов, здесь мне приходится привыкать жить с ними. Ответь мне, я очень жду». Юра понял, что Володя в этом письме скрытно говорит о своей «болезни», и о том, что ему очень сложно находиться в армии среди мужчин. Юра с трудом мог его понять — то, насколько это было сложно. Общество… Юра знал, что в России и сейчас всё намного хуже с отношением к ЛГБТ, что тут взгляды людей меняются очень медленно и тяжело, не так, как на Западе. А тогда… Лечение гомосексуализма как психологического отклонения — это вообще бесчеловечно, врачи ведь могли сделать из Володи инвалида. А потом армия — то ещё испытание. Шутка ли, ему, борющемуся со своими монстрами, считающему, что он сам — монстр, два года в окружении мужчин. Сейчас Юра безумно жалел, что не получил этих писем — как бы он хотел вернуть всё и поддержать Володю. Рассказать, что таких, как он — много, и что там, где живёт Юра, общество их принимает. Последнее письмо из воинской части датировалось мартом 1992 года и было очень коротким: «Ответа всё нет и нет. Неужели ты переехал? Или правда возненавидел меня? Как ты? Что с тобой? Встретил девушку? Может, уже женился? Очень надеюсь, что так и есть — что ты нашёл себя и своё счастье. С трудом осознаю, что пролетел почти целый год. У меня увольнительный в апреле, я приеду к тебе, Юра! Я сразу приеду к тебе!» Последняя строчка письма заставила Юру зажмуриться — вот когда Володя приезжал искать его, но не нашёл. Все остальные письма лежали в обычных белых конвертах, без марок и адресов. Единственными пометками на них были даты, написанные карандашом. Юра открыл самое раннее, за май 1993 года. «В прошлом году ездил в Харьков. Не нашёл тебя. Приехал по тому адресу, на который всегда писал, а там новые жильцы, в твоей квартире. Они рассказали мне, что вы уже давно уехали в Германию. Всё правильно, Юра. Ты поступил правильно. Раз ты не забрал письма, значит, тебе они не нужны. Если не оставил адреса, значит, тебе не нужен я. Наверное, оно к лучшему, всё равно у нас ничего бы не получилось…» От досады Юра дёрнул рукой так, что чуть не порвал письмо: — Я оставлял адрес! Я писал им, я просил их дать ему адрес, я просил переслать письма. Зря я понадеялся на других! Но Юре нельзя было надеяться на других. Надо было писать соседям самому каждый месяц, пусть даже в квартире никто не жил, всё равно завалить их письмами. Но он этого не сделал. — Я всё просрал! — прошипел он вслух. Читать дальше не хотелось, но остановиться он не мог: «…Но почему ты тогда искал меня? Зачем тогда приехал в Тверь, как ты вообще нашёл адрес брата?» Юра всерьёз намеревался бросить это письмо и перейти к следующему. «Брат…» Тот Вова действительно был его братом! Юра отвернулся. Но письмо, будто магнит, притягивало взгляд. Володин почерк, ровные строчки, мелкие буквы — живая память о том, что было с ним, и о том, что могло бы случиться с ними. «Новые жильцы отдали мне письма нетронутыми — какие хорошие люди. Даже не открывали. Я был в отчаянии, когда узнал, что связь между нами окончательно оборвалась. Меня бросает из крайности в крайность — я понимаю, что так будет лучше, но не могу с этим смириться. Я и сейчас в отчаянии, поэтому и пишу это письмо, хотя знаю, что отправить мне его некуда. Писать письма в никуда — это такая методика по борьбе со стрессом. Я ещё в институте вычитал про неё в книгах по психологии, а впервые попробовал в армии. Суть заключается в том, чтобы писать свои мысли и переживания, а потом уничтожать их. Так сбрасывается груз с души. В армии мне это очень помогло. Меня приписали к штабу, так что время и возможность писать я находил. Кстати, часть у меня была вполне себе адекватная, ребята-сослуживцы хорошие, со многими я подружился. Знаешь, я слышал истории о том, какие порой случаются ужасные вещи во время службы, но меня даже дедовщина обошла стороной. Сложно было совсем из-за другого… Ты знаешь, из-за чего. И я выплёскивал эмоции в письмах. Тех, которые не отправлял. Я обращался в них к тебе, хотя по методике писать нужно было самому себе. Если бы ты только знал, сколько откровений и слов любви я там сказал! А потом всё сжигал, потому что нельзя было никому узнать о таком. Но теперь я дома, и надобности сжигать всё это нет… Мне сейчас очень плохо, но я очень рад за тебя. Я надеюсь, что тебе там лучше. Вообще надеюсь, что там и люди, и жизнь лучше. Два года прошло, я вернулся домой, а такое впечатление, что попал совершенно в другой мир. Мир и правда изменился, страна изменилась. Отец заново открывает бизнес… Он говорит, чтобы я помогал ему, а я никак не могу оклематься. Но это нормально, Вовка говорил, что после армейки тоже полгода отходил. Кстати о Вовке! Когда он мне рассказал о том, что приезжал какой-то парень и спрашивал про вожатого из „Ласточки“, а он при этом даже на порог тебя не пустил, я разругался с ним в пух и прах. Понимаю, нужно было предупредить про тебя, но, честное слово, я даже не думал, что ты можешь приехать к нему! Вовку можно понять — он знал про проблемы отца, знал, что мы уехали, потому что прятались от криминала, поэтому он ничего не сказал… Но я всё равно не могу смириться с мыслью, что у нас с тобой была надежда не потерять друг друга, а мы потеряли! Я и поражаюсь времени, в котором живу, и боюсь последствий всего этого. В Твери началось что-то неладное, на отца снова давят. Родители опять хотят переехать. На этот раз в Белгород, мол, на окраине спокойнее будет. Но как они не понимают, что теперь это граница с Украиной, вся контрабанда там, а значит, спокойно никак быть не может. Отец гнёт свою линию, наотрез отказываясь от партнёрства с бандюгами. Да, партнёрство — это слишком опасно, но сотрудничать всё равно придётся, вынудят. Но нет, упрямый батя и слышать об этом не хочет. И что же? Он думает, в Белгороде никого нет? Я разругался теперь и с отцом — настаиваю, что надо не из города валить, а из России. Тут не то что честного бизнеса не построить, а с отцовскими принципами, которые я вообще-то разделяю, его не построить вообще. Не могу втемяшить ему, что эти затраты нужно просто учесть заранее, заложить отдельной статьёй в бюджет и всё! Но пусть делает, что хочет. Пока набивает новые шишки, хотя бы я займусь чем-то полезным. Всё-таки планирую когда-нибудь уехать в Штаты, но пока нет никакой возможности. Для начала доучусь — восстановлюсь в институте, закончу заочно, а там посмотрим. Вспоминаю, как ты относился к моим стремлениям стать коммунистом, вступить в партию и получить хорошую репутацию. Вспоминаю и улыбаюсь — как же ты был прав, говоря, что всё это ничего не значит. Ведь действительно — теперь это пустое. Ладно, нужно заканчивать это письмо в никуда, у меня уже запястье болит…» — «Если бы ты только знал, сколько откровений и слов любви я там сказал! А потом всё сжигал», — вслух перечитал Юра. — Если бы знал! жүктеу/скачать 1,5 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|