Робин Хобб Королевский убийца

Прошло по меньшей мере два месяца с тех пор, как я в последний раз стоял перед Шрюдом. Теперь он послал за мной осенним утром. Я избегал полных боли взглядов, которые при встрече бросал на меня шут. Верити изредка спрашивал, почему я не бываю у короля, но мои ответы были уклончивыми. Волзед все еще охранял своего подопечного, как змея на очаге, а ухудшение здоровья короля больше ни для кого не было секретом. До полудня в его покои теперь никого не допускали. И я решил, что за этим утренним приглашением кроется что-то важное.

Я предполагал посвятить это утро своим собственным делам. Необычно ранний свирепый осенний шторм бушевал уже два дня. Воющий ветер не стихал ни на минуту, и не переставая лил дождь. Выйти в море на открытой лодке значило обречь себя на бесконечное вычерпывание воды.

Предыдущий вечер я провел в таверне с командой «Руриска», поднимая тосты в честь шторма и желая красным кораблям вдоволь с ним нацеловаться. Вернувшись в замок, я рухнул в кровать, уверенный, что на следующее утро смогу как следует выспаться. Но решительный паж молотил в мою дверь до тех пор, пока мой сон не улетучился, а потом передал мне официальное приглашение короля.

Я помылся, побрился, пригладил и завязал в хвост волосы, надел чистую одежду. Я постарался взять себя в руки, чтобы не выдать тлеющего во мне негодования, и, овладев собой, вышел из комнаты. Я стоял у входа в покои короля и был совершенно уверен, что Волзед усмехнется и прогонит меня. Но в это утро он сразу же открыл дверь на мой стук. Лекарь, конечно, смерил меня уничтожающим взглядом, но, не говоря ни слова, отвел к королю.

Шрюд сидел перед камином в кресле с подушками. Против воли сердце мое упало — так ужасно он выглядел. Кожа его была высохшей и прозрачной, как пергамент, пальцы скрючились. Щеки обвисли, темные глаза глубоко запали. Он зажал руки коленями — поза, которая была мне хорошо знакома. Так я пытался скрыть дрожь, которая иногда все еще терзала меня. На маленьком столике у его локтя стояла курильница, из нее поднимался дым. Под потолком уже повис голубой туман. Шут тоскливо распростерся у его ног.

— Фитц Чивэл здесь, ваше величество, — провозгласил Волзед. Король вздрогнул, как от толчка, а потом поднял на меня глаза. Я шагнул вперед и встал перед ним.

— Фитц Чивэл… — Он узнал меня.

В его словах не было никакой силы, казалось, жизнь еле теплилась в нем. Моя обида все еще не прошла, но куда сильнее была боль, пронзившая меня при виде короля в таком бедственном состоянии. Он все еще был моим повелителем.

— Мой король, я пришел по вашему приказу, — произнес я официальным тоном, цепляясь за остатки своей первоначальной холодности. Он устало взглянул на меня, повернул голову в сторону и кашлянул.

— Я вижу. Хорошо. — Некоторое время он молчал, потом сделал глубокий вдох, и в груди его что-то булькнуло. — Прошлой ночью прибыл посланник от герцога Браунди из Бернса. Он привез доклад герцога об урожае и еще кое-что, в основном для Регала. Но дочь Браунди, Целерити, прислала еще и этот свиток. Для тебя.

Он протянул его мне. Маленький свиток, перевязанный желтой лентой и запечатанный каплей зеленого воска. Я неохотно шагнул вперед и взял его.

— Посланец Браунди отправляется обратно в Бернс сегодня в полдень. Я уверен, что к этому времени ты напишешь соответствующий ответ. — Судя по тону короля, это была не просьба. Он снова кашлянул. Во мне бурлили противоречивые эмоции.

— Дозволите ли вы… — спросил я и, поскольку король не возражал, сломал печать на свитке и развязал ленточку. Внутри пергамента был второй свиток. Я бросил взгляд на первый. Целерити писала четким твердым почерком. Я быстро просмотрел второй свиток, потом поднял глаза и поймал взгляд Шрюда. Я старался говорить спокойно: — Она пишет, что желает мне всего хорошего и посылает копию свитка, который нашла в библиотеках замка Риппл. Или, вернее, копию того, что еще можно разобрать. Она думает, что это имеет какое-то отношение к Элдерлингам. Она заметила мой интерес к ним во время моего визита в их замок. Мне кажется, это что-то из области философии или поэзии.

Я протянул свитки назад Шрюду. Через мгновение он взял их. Развернул первый и некоторое время держал его перед собой на расстоянии вытянутой руки. Потом сморщил лоб и положил бумаги себе на колени.

— Мои глаза иногда затуманены по утрам, — объяснил он и снова аккуратно свернул свитки, как будто это было тяжелой работой. — Ты поблагодаришь ее в своей записке.

— Да, мой король, — мой голос был подчеркнуто официальным. Я снова взял свитки, которые он протянул мне. Я стоял перед ним еще несколько секунд, а он смотрел сквозь меня, и тогда я осмелился спросить: — Я свободен, мой король?

— Нет. — Он снова кашлянул, теперь сильнее. Потом тяжело вздохнул: — Ты не свободен. Если бы я освободил тебя, это бы произошло много лет назад. Я бы дал тебе вырасти в каком-нибудь захолустном городке. Или позаботился о том, чтобы ты вовсе не вырос. Нет, Фитц Чивэл, я не освобождаю тебя. — В его голосе появилось что-то от тона прежнего короля. — Несколько лет назад я заключил с тобой сделку. Ты держал свое слово, и держал его хорошо. Я знаю, как ты мне служишь, даже когда ты не считаешь нужным докладывать мне лично. Я знаю, как ты служишь мне, даже когда ты переполнен обидой на меня. Я немногое мог бы просить сверх того, что ты уже дал мне… — Он внезапно зашелся сухим мучительным кашлем. Придя в себя, он обратился не ко мне: — Шут, кубок теплого вина, пожалуйста. И попроси у Волзеда… пряных трав, чтобы сдобрить его. — Шут вскочил, но в его лице я не заметил никакого желания выполнять распоряжение. Наоборот, проходя за креслом короля, он бросил на меня испепеляющий взгляд. Король шевельнул рукой, приказывая мне ждать. Он потер глаза и потом снова зажал руки коленями. — Я пытаюсь выполнить мою часть соглашения, — заключил он. — Я обещал следить за твоими нуждами. Я сделаю больше, чем обещал. Я прослежу, чтобы ты женился на достойной леди. Я прослежу, чтобы ты… А-а… Спасибо…

Шут вернулся. Кубок он наполнил только наполовину, и король взял его обеими руками. Я уловил запах незнакомых трав, смешанный с ароматом хорошего вина. Край кубка дважды стукнулся о зубы Шрюда, прежде чем он начал пить. Он сделал долгий глоток. Выпив, король некоторое время сидел неподвижно, закрыв глаза, как бы прислушиваясь. Когда он поднял голову, чтобы снова посмотреть на меня, Шрюд казался озадаченным. Через мгновение он взял себя в руки.

— Я хочу видеть, как ты получишь титул и землю, которой мог бы управлять. — Он поднял кубок и снова отпил. Он сидел, грея о кубок свои исхудавшие руки и задумчиво глядя на меня. — Хочу напомнить, что Браунди находит тебя подходящей парой для своей дочери, и это многое значит. Его не смущает твое происхождение. Целерити выйдет за тебя, имея титул и собственное положение. И ты получишь то же самое. Твой брак с такой невестой, как она, даст мне возможность за этим проследить. Я хочу для тебя только самого лучшего. Неужели это так трудно понять?

После этого вопроса у меня появилась возможность заговорить. Я набрал в грудь воздуха и попытался пробиться к нему:

— Мой король, я знаю, что вы желаете мне добра. Я прекрасно понимаю, какую честь оказывает мне герцог Браунди. Леди Целерити — это женщина, о которой любой мужчина может только мечтать. Но эта леди выбрана не мной.

Его взгляд потемнел.

— Теперь ты говоришь, как Верити, — рассердился он, — или как твой отец. Думаю, они всосали упрямство с молоком матери. — Он поднял кубок, осушил его, потом откинулся в кресле и покачал головой, — Шут. Еще вина, пожалуйста. До меня дошли слухи, — тяжело продолжил он, после того как шут забрал кубок, — Регал нашептывает мне их, как прислуга на кухне. Как будто это имеет какое-то значение! Куриное кудахтанье. Брехня собачья. Такая же ерунда.

Я смотрел, как шут послушно наполняет кубок. В каждом его движении сквозило отчаянное нежелание что-то делать. Как по волшебству, появился Волзед. Он добавил трав в курильницу, подул на крошечный уголек, пока горка трав не разгорелась, после чего удалился. Шрюд осторожно наклонился, чтобы дымок заклубился у его лица. Он сделал глубокий вдох, слегка кашлянул, потом втянул в себя еще дыма и откинулся назад в кресле. Безмолвный шут стоял перед ним, держа кубок с вином.

— Регал утверждает, что ты влюблен в горничную и постоянно преследуешь ее. Что ж… Все мужчины когда-то были молоды. Как и все горничные. — Он принял из рук шута кубок и снова выпил. Я стоял перед ним, чуть прикусив губу, пытаясь сохранять каменное лицо. Мои руки начали предательски дрожать — ничего подобного со мной не происходило после самых тяжелых физических упражнений. Мне хотелось скрестить руки на груди, чтобы унять дрожь, но я прижал их к бокам. Я сосредоточился на маленьком свитке, который сжимал. Надо было во что бы то ни стало постараться не смять его.

Король Шрюд опустил кубок. Он поставил его на стол у своего локтя и тяжело вздохнул. Руки его расслабились, он распластался в кресле.

— Фитц Чивэл, — промолвил он.

Я молча стоял перед ним и ждал. Я видел, как его веки медленно опускались, потом сомкнулись. Потом он снова приоткрыл глаза. Голова его слегка покачивалась, когда он говорил.

— У тебя злой рот Констанции, — сказал он. Глаза его снова стали закрываться. — Я желаю тебе только добра, — пробормотал он. Через мгновение мой король захрапел.

А я по-прежнему стоял перед ним и смотрел на него. На моего короля.

Когда, наконец, я отвел от него взгляд, то увидел единственную вещь, которая могла бы повергнуть меня в еще большее смятение. Шут безутешно сжался у ног Шрюда, подтянув колени к груди. Он свирепо смотрел на меня, сжав губы в прямую линию, слезы до краев наполнили его бесцветные глаза.

Я бежал.

В своей комнате я некоторое время ходил взад — вперед перед камином. Противоречивые чувства раздирали меня. Я заставил себя успокоиться, сел и вынул перо и бумагу. Я написал короткую, но вежливую благодарственную записку дочери герцога Браунди, тщательно свернул ее и запечатал воском. Я встал, оправил рубашку, пригладил волосы и бросил мою записку в огонь.

Потом я снова сел и написал письмо Целерити, застенчивой девушке, которая флиртовала со мной за столом и стояла на скалах, ожидая, чем закончится мой вызов Вераго на поединок. Я поблагодарил ее за присланный свиток, а затем написал о том, как летом день за днем работал веслом на «Руриске», о том, как я плохо владел мечом и благодаря этому научился работать топором. С безжалостными подробностями я описал наше первое сражение и то, как плохо мне было потом, рассказал ей, как сидел, застыв от ужаса, у своего весла, когда нас атаковал красный корабль, хотя и не упомянул о белом корабле. А закончил я признанием, что меня все еще иногда мучают судороги — последствия моей болезни в горах. Я внимательно перечитал письмо. Я был удовлетворен получившимся образом дурачка, труса и инвалида. После этого я свернул письмо в свиток и перевязал его желтой лентой, которую использовала Целерити. Я не запечатал свиток, мне было все равно, кто его прочитает. Втайне я надеялся, что герцог Браунди заглянет в это письмо, после чего раз и навсегда запретит дочери упоминать мое имя.

Когда я снова постучался в дверь короля Шрюда, Волзед открыл со своим обычным мрачным неудовольствием. Он взял у меня свиток, как будто тот был чем-то выпачкан, и захлопнул дверь прямо у меня перед носом. Возвращаясь назад в свою комнату, я размышлял о том, какие три яда применил бы к нему при случае. Это было легче, чем думать о моем короле. Вернувшись к себе, я бросился на кровать. Мне хотелось, чтобы это была ночь и я мог безопасно пойти к Молли. Потом я подумал о моих тайнах, и предвкушение радости свидания исчезло. Я вскочил с кровати и распахнул ставни навстречу шторму, но даже погода обманула меня.

Широкая голубая полоса разделила тучи, пропуская водянистый солнечный свет. Нагромождение черных туч, клубящихся над морем, обещало, что эта передышка не продлится долго. Но на тот момент ветер и дождь прекратились. В воздухе даже появился намек на последнее тепло уходящего лета.

В моем сознании немедленно появился Ночной Волк.

Слишком мокро, чтобы охотиться. Вода висит на каждой травинке. Кроме того, сейчас совсем светло. Только люди настолько глупы, чтобы охотиться при дневном свете.

Ленивая псина, упрекнул я его. Я знал, что он лежит, свернувшись в своем логове, уткнув нос в хвост. Я ощущал теплую сытость его полного желудка.

Сегодня, может, и так, предположил он и снова погрузился в сон.

Я ушел от него и схватил свой плащ. У меня не было настроения провести день в душных комнатах. Я вышел из замка и пошел вниз, к Баккипу. Злость на Шрюда боролась с тревогой о его здоровье. Я шел быстро, словно пытаясь убежать от воспоминаний о дрожащих руках короля и о нем самом, одурманенном дымом. Проклятый Волзед! Он украл у меня моего короля. Мой король украл у меня мою жизнь. Дальше я об этом думать не стал.

Капли воды и листья с пожелтевшими краями падали с деревьев, когда я проходил под ними. Птицы пели чисто и весело, приветствуя неожиданную передышку. Солнце грело все сильнее, капли воды сверкали в его лучах, от земли поднимался тяжелый влажный запах. Несмотря на мое смятение, красота дня тронула меня.

Дожди дочиста отмыли город. Я оказался на рынке, в самой гуще нетерпеливой толпы. Повсюду люди спешили сделать покупки и отнести их домой до того, как снова начнет бушевать шторм. Приветливая суета и дружелюбная болтовня не соответствовали моему плохому настроению, и я свирепо озирался по сторонам, пока на глаза мне не попался яркий алый плащ с капюшоном. Сердце дрогнуло в моей груди. Молли могла носить подобающие прислуге синие платья в замке, но, приходя на рынок, она по-прежнему надевала свой старый красный плащ. Без сомнения, Пейшенс послала ее с поручениями, воспользовавшись недолгим улучшением погоды. Я незаметно следил за тем, как она перебирала пакетики ароматизированного чая из Чалседа. Я восхищался ее твердым подбородком, когда она торговалась с хозяином. Внезапно я почувствовал себя лучше.

У меня в кармане были деньги — мое корабельное жалованье. На них я купил четыре сладких яблока, две булочки с коринкой, бутылку вина и немного наперченного мяса. Я купил также веревочную сумку, чтобы нести все это, и плотное шерстяное одеяло. Красное. Мне потребовались все тайные искусства, которым когда-либо учил меня Чейд, чтобы сделать все эти покупки и не упустить Молли, оставаясь при этом незамеченным. Еще труднее было незаметно следовать за ней, когда она пошла к шляпнику купить шелковую ленту и потом начала подниматься к замку.

У одного поворота дороги, закрытого деревьями, я догнал ее. Она ахнула, когда я бесшумно подошел к ней сзади, поднял на руки и закружил. Потом я поставил ее на ноги и крепко поцеловал. Не могу сказать, почему испытал совершенно особое чувство, целуя ее под ярким солнцем и на свежем воздухе. Знаю только, что все горести внезапно покинули меня.

Я церемонно поклонился ей.

— Не согласится ли моя леди принять участие в краткой трапезе?

— О, мы не можем, — ответила она, но глаза ее сверкали. — Нас увидят.

Я устроил целое представление, оглядываясь вокруг, потом схватил ее за руку и утащил подальше от дороги. В этом месте деревьев было немного. Я провел ее через мокрые заросли, мимо поваленного бревна и полянки с кустиками медвежьей ягоды, цеплявшейся за наши ноги. Выйдя на край скалы над рокочущим океаном, мы, словно дети, слезли по каменному склону, чтобы попасть на маленький песчаный пляж.

В этом укромном уголке бухты была навалена груда плавника. Нависающие скалы сохранили почти сухим это пятнышко песка и глинистого сланца, но не преграждали путь солнечным лучам. Солнце теперь излучало неожиданное тепло. Молли взяла у меня еду и одеяло и велела принести дров. Однако именно ей удалось наконец разжечь сырое дерево. От соли пламя было зеленовато-синим, и тепла было достаточно, чтобы мы оба могли снять наши плащи и капюшоны. Было так хорошо сидеть и смотреть на нее под открытым небом, когда ее волосы блестели под ярким солнцем, а щеки порозовели от ветра. Было так хорошо громко смеяться и смешивать наши голоса с криками чаек без страха разбудить кого-нибудь. Мы пили вино прямо из бутылки и ели руками, а потом мыли липкие руки у края прибоя.

Некоторое время мы ползали по камням и плавнику, отыскивая выброшенные бурей сокровища. Впервые с тех пор, как вернулся с гор, я чувствовал себя самим собой, и Молли тоже была похожа на веселую девочку из моего детства. Волосы ее растрепались и развевались на ветру. Она поскользнулась, когда я гнался за ней, и упала в оставленную приливом лужу. Мы вернулись к одеялу, где она сняла туфли и чулки, чтобы высушить их у огня. Потом Молли растянулась на одеяле.

Внезапно мне показалось, что стало очень жарко и вполне можно раздеться.

Молли не так была в этом уверена, как я.

— Под этим одеялом столько же камней, сколько песка. У меня нет ни малейшего желания возвращаться в замок с синяками на спине!

Я наклонился над ней и поцеловал ее.

— Разве я этого не стою? — настойчиво спросил я.

— Ты? Конечно нет! — Она внезапно толкнула меня, и я упал на спину. И тогда она смело прыгнула на меня. — Но я стою.

От бешеных искр в ее глазах у меня перехватило дыхание. Я обнаружил, что она была права — и относительно камней, и относительно платы за синяки. Я никогда не видел ничего более прекрасного, чем синее небо и золотое солнце, просвечивающее через каскад ее волос у моего лица. Потом мы дремали, вдыхая ароматный прохладный воздух. Наконец она села, дрожа, и стала натягивать на себя одежду. Я с сожалением смотрел, как она зашнуровывает блузку. Темнота и слабый свет свечей слишком многое скрыли от меня. Она взглянула на мое ошеломленное лицо, высунула язык и замерла. Мои волосы растрепались. Она пригладила их и обернула мой лоб полой своего красного плаща.

— Из тебя бы получилась смешная девушка.

Я фыркнул.

— Я и как мужчина не намного лучше.

Она казалась оскорбленной.

— Ты не урод, — она задумчиво провела пальцами по мышцам на моей груди. — На днях в банях говорили, ты лучшее, что вышло из конюшен со времен Баррича. Я думаю, дело в твоих волосах. Они не такие жесткие, как у большинства баккипских мужчин. — Она играла прядью моих волос.

— Баррич! — фыркнул я. — Не будешь же ты утверждать, что его любят женщины?

Она подняла бровь:

— Почему бы и нет? Он очень хорошо сложен, всегда чистый и с хорошими манерами.

Меня кольнула ревность. Сам того не желая, я рассказал ей о планах короля относительно меня и Целерити. До меня не доходило, что я настоящий идиот, пока теплая слезинка не поползла по моей шее.

— Молли? — удивился я и сел, чтобы посмотреть на нее. — Что случилось?

— Что случилось? — при этих словах голос ее дрогнул. Она со всхлипом вздохнула: — Ты лежишь рядом со мной, рассказываешь мне, что обещан другой, а потом спрашиваешь меня, что случилось?

— Единственная, кому я обещан, это ты, — сказал я твердо.

— Это не так просто, Фитц Чивэл. — Ее глаза были широко раскрыты и очень серьезны. — Что ты будешь делать, когда король велит тебе начать ухаживать за ней?

— Перестану мыться, — предложил я.

Я надеялся, что Молли засмеется, но она отодвинулась от меня. В глазах ее теперь была невыносимая скорбь.

— У нас нет ни малейшего шанса. Никакой надежды.

Как бы в доказательство ее слов, небо внезапно потемнело и поднялся шквальный ветер. Молли вскочила на ноги, схватила свой плащ и стала стряхивать с него песок.

— Я промокну. Мне следовало быть в Баккипе много часов назад. — Она говорила ровно, как будто только эти две вещи ее и заботили.

— Молли, им придется убить меня, чтобы помешать быть с тобой, — сказал я сердито.

Она собирала свои покупки.

— Фитц, ты говоришь как ребенок, — промолвила она. — Глупый упрямый ребенок.

Со стуком, как маленькие камешки, упали первые дождевые капли. Они оставляли ямочки в песке. Потом хлынул дождь. Ее слова лишили меня дара речи. Она не могла бы сказать мне ничего более ужасного.

Я поднял красное одеяло и стряхнул с него песок. Она туго завернулась в свой плащ, удерживая его от хлещущего ветра.

— Лучше нам не возвращаться вместе, — заметила она. Потом подошла ко мне и встала на цыпочки, чтобы поцеловать край моего подбородка. Я не мог решить, на кого сержусь больше — на короля Шрюда за всю эту неразбериху или на Молли за то, что она в это поверила. Я не ответил на ее поцелуй. Она ничего не сказала, а только поспешила прочь, взобралась по каменному склону и скрылась из вида.

Радость ушла. То, что было прекрасным, как сверкающая морская раковина, теперь превратилось в обломки у меня под ногами. Я мрачно плелся домой под порывами ветра и струями дождя. Я не завязал волосы, и они мокрыми прядями хлестали меня по лицу. Мокрое одеяло пахло, как может пахнуть только мокрая шерсть, и, словно кровью, покрыло мои руки красной краской. Я поднялся к себе и вытерся, после чего занялся тщательным приготовлением великолепного яда для Волзеда. Такого, который сожжет все его внутренности, прежде чем он умрет. Когда порошок был смешан и высыпан в бумажный кулечек, я сел и уставился на него. В какой-то момент мне захотелось принять его самому. Вместо этого я взял иголку с ниткой, чтобы соорудить карман в моей манжете, в котором мог бы носить этот яд. Я подумал, смогу ли когда-нибудь им воспользоваться. Это сомнение заставило меня чувствовать себя большим трусом, чем когда-либо.

Я не спустился к обеду. И не поднялся к Молли. Я открыл ставни и позволил шторму разбрызгивать дождь по моей комнате. Огонь в очаге погас, и я не стал зажигать свечи. Все это вполне соответствовало моему настроению. Когда Чейд открыл для меня дверь, я не обратил на это внимания. Я сидел на краю кровати и смотрел на дождь. Через некоторое время я услышал медленные шаги Чейда, спускавшегося по ступенькам. Он появился в моей темной комнате, как дух, свирепо посмотрел на меня, потом подошел к окну и захлопнул ставни. Он закрепил их крюком, после чего сердито спросил меня:

— Ты хоть немного представляешь себе, какой сквозняк от этого в моих комнатах? — Когда я не ответил, он поднял голову и принюхался, как волк. — Ты работал здесь с белладонной? — спросил он внезапно. Потом подошел и встал около меня. — Фитц, ты не сделал никакой глупости, а?

— Глупость? Я? — Меня душил смех. Чейд наклонился и заглянул мне в лицо.

— Пойдем в мою комнату, — сказал он почти ласково. Он взял меня под руку, и я пошел с ним.

Веселая комната, потрескивающий огонь, спелые осенние фрукты в вазе — все это так плохо сочеталось с моим настроением, что мне захотелось крушить все вокруг. Вместо этого я спросил Чейда:

— Бывает ли что-нибудь худшее, чем ссора с человеком, которого любишь?

Помолчав, он сказал:

— Видеть, как кто-то, кого ты любишь, умирает. И впадать в ярость, и не знать, куда направить ее. Думаю, что это хуже.

Я бросился в кресло и рывком вытянул ноги.

— Шрюд перенял привычки Регала. Дым. Травка. Один Эль знает, что он добавляет себе в вино. Сегодня утром, без своих наркотиков, он начал трястись, а потом выпил их с вином, надышался дымом и заснул прямо передо мной. После того как повторил, чтобы я для собственного блага ухаживал за Целерити и впоследствии женился на ней. — Слова лились из меня. Я не сомневался в том, что Чейд уже знает все, о чем я ему рассказываю. Я впился в него глазами. — Я люблю Молли, — заявил я ему. — Я сказал Шрюду, что люблю ее. И все-таки он настаивает на том, чтобы я обручился с Целерити. Он спрашивает, почему я не хочу понять, что он желает мне только добра. Почему он не хочет понять, что я хочу жениться на той, которую люблю?

Чейд, казалось, размышлял.

— Ты обсуждал это с Верити?

— А какой в этом смысл? Он даже самого себя не смог спасти от женитьбы на женщине, которую не любит. — Я чувствовал, что предаю Кетриккен, говоря это, но знал, что это правда.

— Хочешь вина? — мягко спросил меня Чейд. — Оно тебя успокоит.

— Нет.

Он поднял брови.

— Когда-то он был очень молод. — Чейд позволил себе легкую улыбку — Может быть, он помнит, что Констанцию выбрали для него его родители. Он неохотно ухаживал за ней и венчался, не испытывая никакой радости. Она должна была умереть, чтобы он понял, как сильно полюбил ее. С другой стороны, Дизайер он выбрал сам, и страсть к ней сжигала его, — он помедлил. — Не хочу плохо говорить о мертвых.

— Это совсем другое дело, — сказал я.

— Почему?

— Я не буду королем. На ком я женюсь, не касается никого, кроме меня.

— Если бы это было так просто! — мягко сказал Чейд. — Не думаешь ли ты, что сможешь отказаться от ухаживания за Целерити, не оскорбив Браунди? В то время, когда королевство более всего нуждается в укреплении союза герцогств?

— Уверен, я могу заставить ее решить, что она меня не хочет.

— Как? Став слабоумным? И опозорив Шрюда?

Вот меня и загнали в угол. Я пытался найти какое-нибудь решение, но смог сказать только:

— Я не женюсь ни на ком, кроме Молли. — И почувствовал себя лучше, просто произнеся это вслух.

Чейд покачал головой.

— Тогда ты не женишься ни на ком, — заметил он.

— Возможно, — согласился я, — возможно, мы никогда не обвенчаемся официально. Но мы будем жить вместе.

— И у вас будут собственные маленькие бастарды.

Я вскочил, кулаки мои непроизвольно сжались.

— Не говори этого, — предупредил я Чейда и, отвернувшись от него, посмотрел в огонь.

— Я бы не стал. Но все остальные будут. — Он вздохнул. — Фитц, Фитц, Фитц. — Он подошел ко мне сзади и положил руки мне на плечи. Очень-очень мягко сказал: — Может быть, было бы лучше отпустить ее.

Это прикосновение и его мягкость сломили мою ярость. Я закрыл лицо руками.

— Я не могу, — сказал я сквозь пальцы. — Она мне нужна.

— А что нужно Молли?

Маленькая свечная мастерская с пчелиными ульями на заднем дворе. Дети. Законный муж.

— Вы делаете это для Шрюда. Заставляете меня поступить так, как он хочет, — обвинил я Чейда.

Он убрал ладони с моих плеч. Я слышал, как он отошел, слышал, как льется в чашу вино. Он отнес чашу к своему креслу и сел перед огнем.

— Я сожалею.

Он посмотрел на меня.

— Когда-нибудь, Фитц Чивэл, — предупредил он меня, — этих слов будет недостаточно. Иногда проще вытащить из человека кинжал, чем просить его забыть слова, которые ты произнес, даже если и был в ярости.

— Я сожалею, — повторил я.

— Как и я, — коротко заметил он.

Через некоторое время я покорно спросил:

— Зачем ты хотел видеть меня сегодня?

Он вздохнул.

— «Перекованные». К юго-западу от Баккипа.

Мне стало нехорошо.

— Я думал, что мне не придется больше этого делать, — сказал я тихо. — Когда Верити послал меня на корабль, чтобы работать Скиллом, он сказал, что, может быть…

— Это исходит не от Верити. Об этом доложили Шрюду, и он хочет, чтобы с этим покончили. Верити уже… перегружен. Мы не хотим сейчас беспокоить его чем-нибудь еще.

Я снова обхватил голову руками.

— Неужели никто другой не может сделать это? — взмолился я.

— Только ты и я обучены этому.

— Я не имел в виду тебя, — устало сказал я, — и не жду, что ты будешь делать такую работу.

— Не ждешь? — Я поднял глаза и увидел, что он в ярости. — Ты, нахальный щенок! А кто, ты думаешь, не пускал их в Баккип все лето, пока ты был на «Руриске»? Ты решил, будто только потому, что ты хочешь избежать какой-то работы, ее уже вообще не надо делать?

Мне было стыдно как никогда. Я отвел глаза, чтобы не видеть его гнева.

— О, Чейд, я так сожалею.

— Сожалеешь, что избегал ее? Или сожалеешь, что считал меня ни на что не способным?

— И то и другое. Все. — И неожиданно я сдался: — Пожалуйста, Чейд, если еще один человек, которого я люблю, будет сердиться на меня, я просто не смогу этого вынести. — Я поднял голову и смотрел на него до тех пор, пока он не посмотрел мне в глаза. Он поднял руку и почесал подбородок.

— Это было долгое лето для нас обоих. Моли Эля о штормах, которые выгнали бы красные корабли навсегда.

Некоторое время мы сидели молча.

— Иногда, — заметил Чейд, — бывает гораздо проще умереть за своего короля, чем отдать ему свою жизнь.

Я склонил голову, соглашаясь.