«солнечная пряжа»
жүктеу/скачать 6,3 Mb. Pdf көрінісі
|
| 100
Читаем Бальмонта спаян Солнцем в перстень снов зажжённый»), то после сонета «Я» аналогично развёртывают- ся образы и мотивы, отсылающие к мифологии древнего Египта, и среди них ключевые: Солн- це, звёзды и путь через смерть к вечной жизни. Название стихотворения «Живой и в Смерти» содержит в себе аллюзию к известному египетскому мифу об Осирисе. Убитый братом Сетом и расчленённый на куски, Осирис был возвращён к жизни магическими заклинаниями, совершёнными над ним его сестрой (и одновре- менно женой) Исидой, которая зачала от него сына (у Бальмонта: «Там дева-мать, вернейшая супруга, / Вернула в жизнь растерзанного дру- га»). Осуществив своё земное предназначение, Осирис превратился в звезду Орион и стал пра- вителем в царстве мёртвых. С Осирисом был связан культ возрождения, в том числе и для вечной загробной жизни, в небесном Египте. В «Текстах пирамид» отражён ритуал перерожде- ния фараона после смерти: душа умершего фа- раона становилась душой Осириса, а небесным отражением Осириса был Орион. («Живи и будь молодым, как твой отец (Осирис), как Орион на небе») [17]. Ср. у Бальмонта в поэме «Зем- ля» (книга «Литургия Красоты», 1904 г.): «Ду- хом святым, / Будь молодым. / Время! Скорее! Пора!»; в обращении к Земле: «Слушай! Пора! / Будь – молодой!» [т. 2, с. 219–220]. Главную же созидательную силу заключал в себе бог Солнца – «Могучий Ра», как называет его Бальмонт в вольном переводе (стилизации?) древнеегипетского текста «Четвёртый гимн ка- ирского папируса» (с. 67). Упоминая о солнеч- ном обелиске, установленном в священном го- роде Солнца – Гелиополе (Иуну) в честь бога Ра [18, с. 358–359], поэт утверждает непреходящую память о древних мировых тайнах, которые хранит «живой и в смерти, сад богов, Египет». Именно как бог-творец представлен «могучий Ра» в «Четвёртом гимне каирского папируса», причём характеристики, которыми наделяет его поэт (особенно в конце текста), – авторские, вполне соотносящиеся с ключевыми образами бальмонтовской лирики: «Создатель дрогнув- шей Вселенной», «Ты, давший скрепу вечным όсям, / Ты, Зодчий, давший миг до завтра от вче- ра, / Тебя мы сердцем превозносим, / Могучий Ра» (с. 68). По-бальмонтовски органично развивается мотив вечности в миге творения в следующем стихотворении. Импрессионистически явленная картина рассвета – «Цветозыбь» – мифологи- зируется за счёт включения антропоморфных фольклорных образов двух зорь. «”Заря” как момент визионерского ожидания соответствует некоему промежуточному состоянию, в котором активность воображения, “мечты” обретает апо- калиптически-пророческую направленность», – пишет А. Ханзен-Лёве [19, c. 233]. Подчёркнуто древний характер образов, упоминание о псал- мах и о бешеном вихре, а чуть ранее – о возник- шей в глубоком молчании музыке создают сим- волическую картину рождения нового дня – и одновременно – сотворения мира: «Два белые тела, две женщины, / Одна как заря, златокудрая, / Другая с полночными косами, / Но обе одеты в века. / И в бешеный вихрь, вереницами, / Псалмы полетели за птицами, / И брызгала кровью река» (с. 70). «Зыбь отдаёт утренней ранью существо- вания, когда последнее ещё не вошло в стадию кристаллизации, ещё не успело окаменеть и не встало в полный рост – но эта рань становления, его первородный трепет незримо обволакивает и всё ставшее, а потому зыбь не менее мук рож- дения сопровождает и боль ухода», – отмечают В. П. Океанский и Ж. Л. Океанская [20, c. 169]. Мотив вечности в миге творения получит дальнейшее развитие в цикле «Тайна Праха», но прежде Бальмонт помещает стихотворение «Как возникает стих», за счёт чего подчёркивается непосредственное соотношение в изображении возникновения мира («Цветозыбь») – и стиха (стихо-творения): в том и другом – тайна твор- чества, сила преображения мира Любовью и Красотой, всеединство малого и великого в ми- стерии жизни. Образы-репрезентанты певучего стиха реализуют архетип преодоления тёмного, косного начала движением к свету, энергией любви, зарождением живого сердца – в цвет- ке, в жемчужине, в золотом кольце. Аллюзия к евангельскому образу достойного праздничного наряда для пира, символизирующему преобра- жение [5, с. 128], придаёт концовке стихотворе- ния особо значимый и ёмкий характер: «Так воз- никает стих певучий, / Узнайте это, дети мира, / Чтоб вы умели нарядиться, / Когда вас праздник позовёт» (с. 72). Средоточием изображения пограничного состояния мира и человека в преддверии преоб- ражения, необходимости преодоления на этом пути косности материи, развития движения из тьмы к свету представляется цикл «Тайна Пра- ха», состоящий из пяти частей. Состояние сна, дрёмы на границе жизни и смерти, в которое погружён весь таинственный мир земных рас- тений, а с ними – лирический герой-поэт, позво- ляет ему приобщиться к тайнам земли: «Вдруг |