«Если день начинается воскресной тишиной, а вы точно знаете, что сегодня среда, значит, что-то неладно»
жүктеу/скачать 296,68 Kb.
|
Den triffidov
Глава 10 Тиншэм Миновать Мэнор, не заметив, не было никакой возможности. Высокая стена, огораживающая поместье, проходила рядом с дорогой за кучкой домиков, составлявших деревню Тиншэм. Мы ехали вдоль этой стены, пока не увидели массивные ворота из сварного железа. За воротами стояла молодая женщина, лицо которой не выражало ничего, кроме трезвого сознания возложенной на нее ответственности. Она была вооружена ружьем и неумело сжимала это ружье обеими руками. Я дал сигнал Коукеру притормозить и окликнул ее. Она пошевелила губами, но из-за шума двигателя я не расслышал ни слова. Я выключил двигатель. – Это Тиншэм-Мэнор? – осведомился я. Она не пожелала выдавать никаких тайн. – Вы кто такие? – спросила она вместо ответа. – И сколько вас? Мне очень хотелось, чтобы она не обращалась так со своим ружьем. Не спуская глаз с ее пальцев, неловко нащупывавших спусковой крючок, я вкратце объяснил ей, кто мы такие, почему мы приехали, что мы везем, и заверил ее, что нас всего двое и больше в грузовиках никто не прячется. Вряд ли она восприняла все это. Ее глаза не отрывались от моего лица, и в них было тоскливо-умозрительное выражение, обыкновенно свойственное ищейкам и неприятное даже у них. Мои слова не рассеяли эту всеобъемлющую подозрительность, которая делает добросовестных людей такими скучными. Когда она вышла, чтобы заглянуть в кузовы и проверить правдивость моих утверждений, я мысленно пожелал ей не столкнуться когда-нибудь с людьми, относительно коих ее подозрения оправдались бы. Ей очень не хотелось признать, что она удовлетворена, ведь это принижало ее роль надежного часового, но в конце концов она уступила и пропустила нас. Когда я въезжал в ворота, она крикнула: «Берите вправо!» – и сейчас же вернулась к своим обязанностям по обеспечению безопасности вверенного ей участка. За короткой вязовой аллеей раскинулся парк в стиле восемнадцатого века, усаженный деревьями, которым было достаточно места, чтобы разрастись во всем великолепии. Дом не блистал архитектурным изяществом, но это был громадный дом. Он занимал обширную площадь и сочетал в себе множество разнообразных стилей, словно из его прежних владельцев никто не мог удержаться от искушения оставить на нем свой персональный отпечаток. Каждый из них при всем уважении к деятельности своих отцов ощущал, по-видимому, настоятельную необходимость выразить также и дух своего собственного времени. Неколебимое пренебрежение предыдущими канонами вылилось в неколебимую эклектику. Это был, несомненно, смешной дом, но он производил впечатление дружелюбия и надежности. Правая дорожка привела нас на широкий двор, где уже стояло несколько машин. Вокруг, занимая, наверное, несколько акров, располагались многочисленные каретники и конюшни. Коукер поставил свой грузовик рядом с моим и вылез. Никого вокруг видно не было. Мы вошли в главное здание через черный ход и двинулись по длинному коридору. В конце коридора оказалась кухня баронских масштабов, где было тепло и пахло едой. С другой стороны была дверь, из-за которой доносился приглушенный гул голосов и звон посуды, но нам пришлось пройти через один темный проход и еще одну дверь, прежде чем мы до них добрались. По-моему, место, где мы очутились, было некогда залом для слуг. Помещение было достаточно просторно для сотни человек, а сейчас здесь на скамьях за длинными столами на козлах сидели человек пятьдесят – шестьдесят, и с первого взгляда было ясно, что все они слепые. Они сидели тихо и терпеливо, в то время как несколько зрячих трудились не покладая рук. Возле входа у бокового столика три девушки прилежно нарезали цыплят. Я подошел к одной из них. – Мы только что прибыли, – сказал я. – Что прикажете делать? Она остановилась, затем, не выпуская вилки, отвела тыльной стороной ладони прядь волос, упавшую на лоб. – Было бы хорошо, если бы один из вас занялся овощами, а другой помог с посудой, – сказала она. Я принял команду над двумя громадными кастрюлями с картошкой и капустой. Раскладывая порции, я урывками оглядел людей в зале. Джозеллы среди них не было, не видел я и никого из выступавших в университете, хотя лица некоторых женщин показались мне знакомыми. Процент мужчин здесь был гораздо больше, чем в прежней группе, причем подобраны они были странно. Несколько человек, возможно, и являлись лондонцами или, во всяком случае, горожанами, но большинство было в крестьянской одежде. Исключение составлял пожилой священник, но все они были слепыми. Женщины были более разнообразными. Некоторые были в городских платьях, разительно не соответствующих обстановке, остальные были скорее всего местные. Из местных зрячей была только одна девушка, но среди горожанок было около десятка зрячих и несколько слепых, державшихся вполне уверенно. Коукер тоже оглядывал зал. – Странное это заведение, – сказал он вполголоса. – Ну что, нашли вы ее? Я покачал головой. Я вдруг осознал, что моя надежда найти здесь Джозеллу была сильнее, нежели я думал. – Удивительное дело, – продолжал он. – Здесь нет почти ни одного человека из тех, кого я взял тогда с вами… кроме той девчонки, которая нарезает курятину. – Она вас узнала? – спросил я. – Думаю, что да. Она на меня зверем посмотрела. Когда раздача закончилась, мы тоже взяли себе по тарелке и сели за стол. Качество продуктов и поварское искусство не вызывали никаких сомнений, к тому же после недели жизни на одних консервах интерес к горячей пище был у меня обострен до крайности. После трапезы послышался стук по столу. Поднялся священник; подождав, пока наступит тишина, он заговорил: – Друзья мои! Кончается еще один день, и уместно сейчас вновь вознести Господу нашему молитвы благодарности за его великую милость, сохранившую нас в разгаре такого бедствия. Я призываю вас всех помолиться, дабы он воззрел с состраданием на тех, кто еще бродит во мраке и одиночестве, и дабы благоугодно было ему направить их стопы сюда, где мы сможем помочь им. Будем же просить его дать нам пережить грядущие испытания и несчастья, чтобы в его время и с его помощью мы смогли сыграть свою роль в построении лучшего мира к его вящей славе. Он наклонил голову: – Всемогущий и всеблагий Господь наш… Сказав «аминь», он затянул псалом. После псалма собрание разбилось на группы, слепые взялись за руки, и четверо зрячих девушек повели их из зала. Я закурил сигарету. Коукер тоже рассеянно взял у меня одну, не сказав ни слова. К нам подошла девушка. – Вы нам поможете прибрать со стола? – сказала она. – Мисс Дюрран, мне кажется, скоро вернется. – Мисс Дюрран? – повторил я. – Она наш руководитель, – объяснила девушка. – Свои дела вы уладите с нею. О том, что мисс Дюрран вернулась, нам сообщили часом позже, когда почти стемнело. Мы нашли ее в маленькой комнате, похожей на кабинет, освещенный всего двумя свечами на столе. Я сразу узнал в ней ту смуглую женщину с тонкими губами, которая выступала против профессора на собрании в университете. Когда мы предстали перед ней, все ее внимание сосредоточилось на Коукере. Выражение ее лица было не более дружелюбным, чем неделю назад. – Мне сообщили, – холодно произнесла она, разглядывая Коукера словно кучу отбросов, – мне сообщили, что вы тот самый человек, который организовал нападение на университет. Коукер подтвердил и ждал продолжения. – Тогда я должна сказать вам раз и навсегда, что в нашей общине мы не признаем грубой жестокости и не собираемся ее терпеть. Коукер слегка улыбнулся. Затем он ответил на исконном жаргоне средних классов: – Все зависит от точки зрения. Разве вы можете судить, кто был более жесток: тот, кто осознал свою ответственность перед настоящим и остался, или тот, кто осознал свою ответственность перед будущим и ушел? Она продолжала пристально смотреть на него. Выражение ее лица не изменилось, но было очевидно, что в эту минуту меняется ее мнение о Коукере. Она явно не ожидала ни такого ответа, ни такой манеры держаться. Оставив на время эту проблему, она повернулась ко мне. – Вы тоже в этом участвовали? – спросила она. Я объяснил ей, что играл во всем этом несколько пассивную роль, и задал ей вопрос в свою очередь: – Что случилось с Микаэлем Бидли, с Полковником и остальными? Это ей не понравилось. – Они уехали куда-то в другое место, – сказала она резко. – Здесь у нас чистая благопристойная община в правилах… в христианских правилах, и мы намерены держаться этих правил. У нас нет места людям развратным. Разложение и неверие послужили причиной большинства несчастий мира. Те из нас, кого пощадила катастрофа, обязаны создать общество, в котором это не повторится. Циник, умник пусть знает, что здесь он не нужен, какие бы блестящие теории он ни выдвигал, чтобы замаскировать свою распущенность и свой материализм. Мы христианская община, и мы намерены таковой остаться. – Она с вызовом посмотрела на меня. – Значит, вы разделились? – сказал я. – Куда же направились те? Она жестко ответила: – Они отправились дальше, а мы остались здесь. Только это и имеет значение. Постольку, поскольку они не вмешиваются в наши дела, они могут зарабатывать себе вечное проклятие, где им угодно и как им угодно. А они будут прокляты, в этом я не сомневаюсь, раз им вздумалось считать себя выше законов Божеских и человеческих. Она завершила эту декларацию щелчком челюсти, который дал мне ясно понять, что дальнейшие вопросы будут пустой тратой времени. Затем она повернулась к Коукеру. – Что вы умеете делать? – спросила она. – Много чего, – ответил он хладнокровно. – Для начала я буду помогать всем понемногу, пока не увижу, где я полезнее всего. Она была слегка ошарашена. Ясно было, что она намеревалась принять решение и дать руководящие указания. Но она передумала. – Хорошо, – сказала она. – Осмотритесь и приходите ко мне поговорить завтра вечером. Но от Коукера не так-то легко было отделаться. Он пожелал узнать о размерах поместья, о численности общины, о проценте зрячих и о массе других вещей. И он узнал. Прежде чем мы ушли, я задал вопрос о Джозелле. Мисс Дюрран нахмурилась: – Знакомая фамилия. Где же я ее?.. О, это она выступала за консерваторов на прошлых выборах? – Не думаю. Она… э… написала одну книгу, – сознался я. – Она… – начала мисс Дюрран. Затем я увидел, что она вспомнила. – О, о, та самая?.. Ну, знаете, мистер Мэйсен, я не думаю, чтобы подобная особа пожелала связать свою судьбу с такой общиной, как наша. В коридоре Коукер повернулся ко мне. Я увидел в сумерках, что он ухмыляется. – Царство гнетущей ортодоксии, – заметил он. Усмешка исчезла, и он добавил: – Удивительный тип, знаете ли. Гордыня и предрассудки. Она нуждается в помощи. Она знает, что чертовски нуждается в помощи, но ничто не заставит ее в этом признаться. Он задержался возле открытой двери. Было уже темно, и в комнате почти ничего нельзя было разглядеть, но мы знали, что это мужская спальня. – Хочу переброситься с этими ребятами парой слов. Увидимся позже. Он шагнул в комнату и весело поздоровался: «Здорово, приятели! Как делишки?» Я посмотрел ему вслед и вернулся в обеденный зал. Единственным источником света там были три свечи, поставленные рядом на столе. Возле свечей сидела девушка и с неудовольствием вглядывалась в какую-то штопку. – Хэлло, – сказала она. – Ужасно, правда? Как это в старину умудрялись что-нибудь делать по вечерам? – Не такая уж это старина, – возразил я. – И это наше будущее, а не только прошлое… если кто-нибудь научит нас делать свечи. – Да, пожалуй. – Она подняла голову и оглядела меня. – Вы приехали сегодня из Лондона? – Да, – признался я. – Там сейчас плохо? – Лондону конец, – сказал я. – Наверное, вы видели там ужасные зрелища, – предположила она. – Видел, – коротко сказал я и спросил: – Вы давно здесь? Она охотно обрисовала мне положение вещей. Во время нападения на университет Коукер захватил почти всех зрячих. Осталось несколько человек. Она и мисс Дюрран были среди тех, кого Коукер упустил. На следующий день мисс Дюрран взяла командование на себя, но не совсем преуспела в этом. О немедленном отъезде из Лондона нечего было и думать, так как только один из оставшихся мог водить грузовик. Весь этот день и большую часть следующего они вынуждены были возиться со своими слепыми почти так же, как я со своими в Хэмпстеде. Но вечером следующего дня вернулись Микаэль Бидли и двое зрячих, а ночью в университет прорвались еще несколько человек. К полудню третьего дня у них уже набралось с десяток водителей. Тогда они решили, что благоразумнее выезжать немедленно, нежели ждать и гадать, вернутся ли остальные. Тиншэм-Мэнор был выбран пробным пунктом назначения по предложению Полковника. Полковник знал это место и утверждал, что оно полностью отвечает требованиям компактности и изоляции. Группа была очень разношерстная, и ее руководители отлично сознавали это. На следующий день после прибытия в Тиншэм состоялось собрание. По количеству участников оно было малочисленнее, чем тогда в университете, но во всех других отношениях почти такое же. Микаэль и его сторонники объявили, что сделать предстоит очень много и что они не намерены тратить свою энергию на умиротворение субъектов, погрязших в дешевых предрассудках и готовых ссориться по пустякам. Слишком велика задача, и слишком прижимает время. Выступила Флоренс Дюрран. То, что произошло в мире, есть достаточное предостережение, сказала она. И она не может понять, как можно быть столь слепо неблагодарными за чудо спасения да еще пытаться увековечить подрывные теории, которые в течение столетия подтачивали христианство. Она, со своей стороны, не желает жить в общине, где будут постоянно стремиться извратить простую веру тех, кто не стыдится выразить благодарность Господу Богу путем соблюдения его законов. Она не хуже других сознает серьезность положения. Самое правильное будет с должным вниманием отнестись к предупреждению, которое дал Бог, и немедленно вернуться к его учению. Таким образом обнаружился раскол группы. Мисс Дюрран поддержали пять зрячих девушек, десяток слепых девушек, несколько мужчин и женщин средних лет, тоже слепых, и не поддержал ни один из зрячих мужчин. При таких обстоятельствах не оставалось сомнений, что покинуть Тиншэм придется сторонникам Микаэля Бидли. Грузовики не были разгружены, ничто их не задерживало, и сразу после полудня они отбыли, оставив мисс Дюрран и ее последователей плыть или тонуть в соответствии со своими убеждениями. Мисс Дюрран и зрячие девушки приступили к осмотру поместья. Большая часть дома была на замке, но в помещении для слуг кто-то недавно жил. Что произошло с людьми, присматривавшими за усадьбой, стало ясно, когда осмотрели фруктовый сад. Там среди рассыпанных фруктов лежали трупы мужчины, женщины и девочки. Рядом, зарывшись корнями в землю, терпеливо ждали два триффида. На образцовой ферме в дальнем углу поместья положение было такое же. Либо триффиды нашли дорогу в парк через какие-нибудь ворота, либо в парке еще раньше содержались неурезанные экземпляры, которые затем вырвались на свободу. Как бы то ни было, они представляли угрозу, и с ними следовало расправиться быстро, пока они не натворили новых бед. Мисс Дюрран послала одну девушку обойти ограду и запереть все ворота и калитки, а сама взломала дверь в оружейную комнату. Несмотря на отсутствие опыта, она вместе с другой молодой женщиной сумела отстрелить верхушки у всех триффидов, каких удалось обнаружить в поместье, а их оказалось двадцать шесть штук. Можно было надеяться, что больше в пределах ограды триффидов не осталось. На следующий день они обследовали деревню и нашли там триффидов в значительных количествах. Уцелели только те жители, кто либо заперся у себя дома и намеревался отсиживаться, пока хватит припасов, либо не столкнулся с триффидами во время коротких вылазок за продовольствием. Всех их собрали и переправили в поместье. Они были здоровы и в большинстве полны сил, но сейчас были скорее обузой, чем помощниками, потому что среди них не оказалось ни одного зрячего. В течение того же дня прибыли еще четыре молодые женщины. Две, сменяясь за рулем, пригнали груженый грузовик и привезли слепую девушку. Одна приехала в легковом автомобиле. Быстро осмотревшись, она заявила, что это заведение ей не подходит, и укатила дальше. О Джозелле моя собеседница ничего не знала. Она никогда не слыхала ее фамилии и, вероятно, никогда ее не встречала. Пока мы разговаривали, в зале вспыхнул электрический свет. Девушка посмотрела на лампы с благоговением, точно на небесное знамение. Она задула свечи и, продолжая трудиться над штопкой, время от времени поглядывала вверх, как бы желая убедиться, что лампы никуда не делись. Через несколько минут вошел Коукер. – Ваша работа? – спросил я, кивнув на лампы. – Да, – признался он. – Здесь у них есть собственный генератор. Лучше использовать бензин, чем дать ему испариться. – Вы хотите сказать, что мы все это время могли иметь здесь электрический свет? – спросила девушка. Коукер посмотрел на нее. – Надо было всего-навсего завести мотор, – сказал он. – Если вам нужен был свет, почему вы не завели мотор? – Я не знала, что он есть, и, кроме того, я ничего не понимаю в моторах и электричестве. Коукер продолжал задумчиво глядеть на нее. – И поэтому вы сидели впотьмах, – сказал он. – Как по-вашему, долго вы протянете, если будете по-прежнему сидеть впотьмах, вместо того чтобы заниматься делом? Его тон задел ее. – Не моя вина, что я не разбираюсь в таких вещах. – Не согласен, – возразил Коукер. – Это не просто ваша вина. Вы ее лелеете и холите. Более того, вы притворяетесь, будто вы слишком одухотворенная натура, чтобы разбираться в технике. Это дешевая и глупая форма тщеславия. Каждый является в мир круглым невеждой, но на то Бог и даровал ему – и даже ей – мозги, чтобы приобретать знания. Неспособность пользоваться собственными мозгами не есть достойная похвалы добродетель, даже женщин следует порицать за это. Она рассердилась, что было вполне понятно. Впрочем, Коукер был зол с самого начала. Она сказала: – Все это очень хорошо, но у разных людей ум действует в разных направлениях. Мужчины понимают, как работают машины и электричество. Женщины, как правило, такими вещами не очень интересуются. – Не пытайтесь всучить мне стряпню из мифов и притворства, это не для меня, – сказал Коукер. – Вам прекрасно известно, что женщины управляются – вернее, управлялись с самыми тонкими и сложными механизмами, когда брали на себя труд разобраться в них. Но обычно бывало так, что они слишком ленивы и не желают брать на себя этот труд. На что это им, когда традицию милой беспомощности можно расценить как женскую добродетель? И когда можно свалить все дело на чьи-то плечи? Обычно это поза, и против нее никто не считает нужным выступить. Напротив, ее лелеют, мужчины ей подыгрывают, стойко ремонтируя для своей бедняжки пылесос и мужественно меняя перегоревшие лампы. Вся эта комедия полностью устраивала обе стороны. Жестокая практичность так хорошо гармонировала с душевной тонкостью и очаровательной беспечностью, и дурак тот, кто пачкает руки. Он продолжал, окончательно войдя в раж: – До сих пор мы могли себе позволить забавляться такого рода умственной ленью и игрой в паразитов. Целые поколения твердили о равенстве полов, но женщина кровно заинтересована в своей зависимости и не желает освобождаться от нее. Ей пришлось модифицировать свое поведение в соответствии с изменившимися условиями, но эти модификации были незначительны, да и они вызывали у женщин недовольство. – Он помолчал. – Вы сомневаетесь? Так вот, взгляните на какую-нибудь бойкую девчонку и на интеллектуальную женщину. Обе они, каждая по-своему, втирают очки, играя в высшую чувствительность. Но приходит война, приносит с собой общественные обязанности, и оказывается, что из той и другой можно сделать приличных механиков. – Они обычно не становились хорошими механиками, – заметила девушка. – Об этом все говорят. – А, защитный механизм в действии. Только позвольте вам заметить, что такие утверждения были в интересах почти всех. Впрочем, все равно до некоторой степени это было так, – признал он. – А почему? Да потому, что они учились наспех, без надлежащей школьной подготовки, и им вдобавок пришлось бороться против взлелеянного годами убеждения, будто такие интересы им чужды и слишком громоздки для их тонких натур. – Не понимаю, отчего вы набросились именно на меня, – сказала она. – Не я ведь одна ничего не понимаю в этом несчастном моторе. Коукер усмехнулся: – Вы совершенно правы. Получилось нечестно. Я просто разозлился, что вот есть мотор, исправный, готовый к работе, и никто пальцем не пошевелил, чтобы завести его. Меня всегда выводит из себя тупое недомыслие. – Тогда пойдите и выскажите все это мисс Дюрран, а не мне. – Не беспокойтесь, выскажу. Но это касается не только ее. Это касается и вас, и всех остальных. Я в этом совершенно уверен, знаете ли. Времена изменились довольно радикально. Вы больше не можете сказать: «Ну, в таких делах я ничего не понимаю» – и оставить это дело кому-нибудь другому. Больше нет идиотов, путающих невежество с невинностью, вот что важно. И невежество перестало быть в женщине изюминкой или игрушкой. Оно делается опасным, смертельно опасным. Если все мы как можно скорее не научимся разбираться во множестве вещей, которые прежде нас не интересовали, то ни мы, ни наши подопечные долго не протянут. – Не понимаю, с чего вам вздумалось изливать свое презрение к женщинам именно на меня – и все из-за какого-то грязного старого мотора, – сказала она обиженно. Коукер поднял глаза к потолку: – Великий Боже! А я-то стараюсь втолковать ей, что у женщин есть все способности, стоит им только взять на себя труд применить их. – Вы сказали, что мы паразиты. Думаете, что это приятно слышать? – Я не собираюсь говорить вам ничего приятного. И я всего-навсего сказал, что в погибшем мире женщинам было выгодно играть роль паразитов. – И все потому, что я ничего не понимаю в каком-то вонючем шумном моторе. – Черт возьми! – сказал Коукер. – Послушайте, отцепитесь вы от этого мотора. – А тогда зачем… – Мотор просто оказался символом. Главное же состоит в том, что отныне нам всем придется многому учиться. И не тому, что нравится, а тому, что обеспечивает и поддерживает жизнь общины. Отныне нельзя будет просто заполнить избирательный бюллетень и сложить всю ответственность на кого-то другого. И нельзя будет считать, что женщина выполнила свой долг перед обществом, если убедила мужчину взять ее на содержание и предоставить ей укромный уголок, где она будет безответственно рожать детей и отдавать их еще кому-то для обучения. – Все-таки я не понимаю, какое это имеет отношение к моторам… – Послушайте, – сказал Коукер терпеливо. – Предположим, у вас есть ребенок. Кем бы вы хотели его видеть, когда он вырастет? Дикарем или цивилизованным человеком? – Конечно, цивилизованным. – Вот. А тогда будьте любезны обеспечить ему цивилизованное окружение. Все, чему он обучится, он узнает от нас. Мы все должны знать как можно больше, стать как можно более интеллигентными, чтобы дать ему максимум возможного. Это означает для нас тяжелый труд и напряженную работу мысли. Измененные условия должны повлечь за собой изменение взглядов. Девушка собрала свою штопку. Несколько секунд она критически разглядывала Коукера. – Мне кажется, с такими взглядами, как у вас, вам больше подойдет группа мистера Бидли, – сказала она. – Мы здесь не намерены ни менять своих взглядов, ни поступаться своими убеждениями. Именно поэтому мы отделились от той группы. Так что если вам не нравятся обычаи достойных респектабельных людей, вам лучше уехать отсюда. – Она фыркнула и удалилась. Коукер смотрел ей вслед. Когда дверь за нею закрылась, он облегчил свои чувства с непринужденностью портового грузчика. Я расхохотался. – А чего вы ожидали? – спросил я. – Вы встаете в позу и ораторствуете перед этой девицей, как будто она является собранием правонарушителей – да еще ответственных за всю западную социальную систему. И после этого вы удивлены, что она взбесилась. – Я ожидал, что она внемлет голосу разума, – пробормотал Коукер. – С какой стати? Большинство из нас внемлет голосу привычки. Она будет против любых изменений, разумных или неразумных, которые вступают в конфликт с внушенным ей представлением о хорошем и плохом; и она будет искренне убеждена, что проявляет твердость характера. Вы слишком торопитесь. Приведите человека в райские кущи, когда он только что утратил дом и семью, и райские кущи ему не понравятся; оставьте его там на некоторое время, и он начнет думать, что эти кущи напоминают ему утраченный дом, только дом был уютнее. Она приспособится со временем, это неизбежно… и будет искренне отрицать, что приспособилась. – Другими словами, давайте просто импровизировать, никаких планов нам не нужно, из этого ничего не выйдет. Так? – Вот тут на сцену выступает руководитель. Руководитель планирует, но он мудр и не говорит об этом. Когда возникает необходимость в переменах, он производит их как уступку – временную уступку, конечно – обстоятельствам, и если он хороший руководитель, он производит уступки в правильной последовательности и в окончательной форме. Планы всегда встречают очень веские возражения, но кто будет протестовать против уступок чрезвычайным обстоятельствам? – Макиавеллизм какой-то. Я привык видеть цель и идти прямо к цели. – Большинству людей это не подходит, хотя они и утверждают обратное. Они предпочитают, чтобы их уговаривали и упрашивали или даже погоняли. Тогда они никогда не совершат ошибки: если ошибка случится, это будет чья-то ошибка, а не их. Ломить прямо вперед – это механистический взгляд, а люди в массе не машины. У них есть свои умы, весьма приятные умы, которым легче всего на проторенной дороге. – Кажется, вы не слишком верите, что у Бидли что-нибудь получится. Ведь Бидли – это план во плоти. – У него будут свои неприятности. Но его группа сделала выбор, а здешняя публика все отрицает, – сказал я. – Они собрались здесь просто потому, что сопротивляются любому плану. – Я помолчал. Затем добавил: – Знаете, эта девица была права в одном. Вам здесь не место. Ее реакция есть пример того, с чем вы столкнетесь, если попытаетесь обращаться с ними по-своему. Стадо овец не гонят на рынок по прямой линии, и тем не менее всегда находится дорога, чтобы доставить их туда. – Нынче вечером вы необычно циничны и блещете метафорами, – заметил Коукер. Я возразил: – Разве цинично знать, как пастух управляется со стадом? – Некоторым может показаться, что цинично сравнивать людей с овцами. – Но это менее цинично и более человечно, чем видеть в них кучу механизмов, приспособленных для управления на расстоянии. – Гм, – сказал Коукер. – Это надо продумать. жүктеу/скачать 296,68 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|