Героический эпос. Былины
жүктеу/скачать 41,05 Kb.
|
|
Тема: Героический эпос. Былины Выполнила: Акимджанова Э.К Проверила: Тажибаева Ш.А Специальность: «Русский язык и литература в школах с нерусским языком обучения» «Сказка – складка, песня – быль», быль, т. е. бывшее, случившееся на самом деле. Вот откуда происходит слово – былина. Былинами называются песни, в которых рассказываются и восхваляются подвиги любимых народных героев – богатырей. Эти богатыри – люди, одаренные сверхъестественной силой, совершающие сверхъестественные чудесные подвиги. Несмотря на слова «песня, быль», не надо думать, что все, что говорится в былинах, – правда. Наоборот, – много в былинах сказочного, чудесного. В былинах есть некоторые исторические черты, и некоторые богатыри напоминают действительно существовавших людей, но все же самые эти богатыри, герои былин, созданы народной фантазией, воплотившей в них свои идеалы. Авторами былин являлись, скорее всего, дружинники князей, певцы, сочинявшие и певшие эти былины для князей. Позднее былины пелись специальными «гуслярами», «сказителями», часто слепцами, которые «сказывали», нараспев пели былины, аккомпанируя себе на гуслях. Так же, как и сказки, былины часто изменялись, переходя от одного гусляра к другому, поэтому иногда существуют разные варианты одной былины. Слово «былины» – искусственное, книжное. Народ называл эти песни «старинами», «старинками». В самых песнях былевых нет слова «былина», а всегда – «старина». «То старина, – то и деяние» – или: «тем старина и кончилась» – им: «благословите, братцы, старину сказать!» – такими словами начиняется, или оканчивается «сказыванье» былины. Само слово «богатырь» тоже вызвало целую литературу. Ученые, стоящие на мифологической точке зрения, производили это слово от слова «бог» чрез прилагательное «богат», т. е. богатырь для них был существом, «богатым» высшими качествами, – героем, происшедшим от бога, «богато одаренным, силами обильным». В центре множества русских былин стоит фигура киевского князя Владимира, которого иногда отождествляют с Владимиром Святославичем и образ средневекового Киева. Сам Илья Муромец упоминается в XIII веке в норвежской «Саге о Тидреке Бернском»[2] и немецкой поэме «Ортнит» как Илиас. В 1594 году немецкий путешественник Эрих Лассота писал, что видел гробницу Ильи Моровлина в Софийском соборе в Киеве. Алёша Попович служил у ростовских князей, потом перебрался в Киев и погиб в битве на реке Калке. В Новгородской первой летописи рассказывается о том, как Ставр Годинович навлëк на себя гнев Владимира Мономаха, и его утопили за то, что он обокрал двух граждан Новгорода; в другом варианте той же летописи говорится, что его сослали. Дунай Иванович часто упоминается в летописях XIII века в качестве одного из слуг князя Владимира Васильковича, а Сухмана Долмантьевича (Одихмантьевича) отождествляли с псковским князем Домантом (Довмонтом). В вариантах былины «Богатырское слово» («Сказание о хождении киевских богатырей в Царьград»)[3], опубликованных в 1860 году Ф. И. Буслаевым и в 1881 году Е. В. Барсовым, действие былины происходит не в Киеве, а в Царьграде, при правлении царя Константина, который натравливает татар Идола Скоропеевича и Тугарина Змеевича напасть на Владимира Всеславича в Киеве. Для объяснения происхождения и состава былин существует несколько теорий: Теория мифологическая видит в былинах рассказы о стихийных явлениях, а в богатырях — олицетворение этих явлений и отождествление их с богами древних славян (Орест Фёдорович Миллер, Афанасьев Александр Николаевич). Теория историческая объясняет былины как след исторических событий, спутанных порой в народной памяти (Леонид Майков, Квашнин-Самарин). Теория заимствований указывает на литературное происхождение былин (Теодор Бенфей, Владимир Стасов, Веселовский, Игнатий Ягич), причём одни склонны видеть заимствования через влияние Востока (Стасов, Всеволод Миллер), другие — Запада (Веселовский, Созонович). В итоге односторонние теории уступили место смешанной, допускающей в былинах присутствие элементов народного быта, истории, литературы, заимствований восточных и западных. Первоначально предполагали, что былины, которые группируются по месту действия на циклы — киевские и новгородские, главным образом, — южнорусского происхождения и только позже перенесены на север; позже высказано мнение о том, что былины — явление местное (Халанский). В течение веков былины претерпевали различные изменения, причём постоянно подвергались книжному влиянию и многое заимствовали из средневековой русской литературы, а также устных сказаний Запада и Востока. Приверженцы мифологической теории делили богатырей русского эпоса на старших и младших, пока Халанским не было предложено деление на эпохи: дотатарскую, времён татарщины и послетатарскую. Широко распространенное употребление в песнях и былинах термина Дунай вполне объясняется выявляемым современной археологией широким расселением в Восточной Европе в VIII—X веках разрозненных групп дунайских славян (см. Великая Моравия), принёсших в восточнославянскую среду яркий образ и культ Дуная, представления о Дунае как земле изобилия, земле предков, пограничной реке . Былины составляют одно из самых замечательных явлений русской народной словесности — по эпическому спокойствию, богатству подробностей, живости колорита, отчётливости характеров изображаемых лиц, разнообразию мифических, исторических и бытовых элементов они не уступают немецкому богатырскому эпосу и эпическим народным произведениям других народов. Былины являются эпическими песнями о русских богатырях: именно здесь мы находим воспроизведение общих, типических их свойств и историю их жизни, их подвиги и стремления, чувства и мысли. Каждая из этих песен говорит, главным образом, об одном эпизоде жизни одного богатыря. Таким образом получается ряд песен отрывочного характера, группирующихся вокруг главных представителей русского богатырства. Число песен увеличивается ещё вследствие того, что имеется по нескольку вариантов, более или менее различных, одной и той же былины. Все былины, кроме единства описываемого предмета, характеризуются также единством изложения: они проникнуты элементами чудесного, чувством свободы и, (по замечанию Ореста Миллера), духом общины. Миллер не сомневается в том, что независимый дух былинного русского эпоса является отражением старой вечевой свободы, сохранённой вольными казаками и свободными олонецкими крестьянами, не бывшими под властью крепостного права. По взгляду этого же учёного, дух общины, воплощённый в былинах, является внутренней связью, соединяющей русский эпос и историю русского народа. Кроме внутреннего, замечается ещё и внешнее единство былин, в стихе, слоге и языке: стих былины состоит или из хореев с дактилическим окончанием, или из смешанных размеров — сочетаний хорея с дактилем, или, наконец, из анапестов. Рифм нет совсем и всё основано на созвучиях и музыкальности стиха. Тем, что былины сложены стихами, они отличаются от «побывальщин», в которых уже давно стих разложился в прозаический рассказ. Слог в былинах отличается богатством поэтических оборотов: он изобилует эпитетами, параллелизмами, сравнениями, примерами и другими поэтическими фигурами, не теряя вместе с тем своей ясности и естественности изложения. Былины сохраняют довольно большое количество архаизмов, особенно в типических частях. Гильфердинг каждую былину делил на две части: одну — изменяющуюся сообразно воле «сказателя»; другую — типическую, которую рассказчик должен передавать всегда с возможной точностью, не изменяя ни одного слова. Типическая часть заключает все существенное, что говорится про богатыря; остальное представляется только фоном для главного рисунка. По замечанию А. Я. Гуревича, характер былинной вселенной таков, что с богатырём может произойти всё, что угодно, а его собственные действия могут быть немотивированными. Что касается места, где возникли былины, то мнения разделяются: самая распространённая теория предполагает, что былины — южнорусского происхождения, что их первоначальная основа южнорусская. Только со временем, вследствие массового переселения народа из Южной Руси на Русский Север, перенесены туда былины, а затем на первоначальной своей родине они были забыты, вследствие влияния других обстоятельств, вызвавших казацкие думы. По мнению представителя «исторической школы» В. Ф. Миллера, первообразами былин были древнерусские исторические песни, создававшиеся по горячим следам событий в среднем течении Днепра и его восточных притоков. Былины создавали и исполняли профессиональные певцы, составлявшие особую корпорацию, а «былинная техника» передавалась «из поколения в поколение, учителем ученику». Против этой теории выступил М. Е. Халанский, осуждая вместе с тем и теорию первоначального общерусского эпоса. Он говорит: Общерусский древний эпос — такая же фикция, как и древний общерусский язык. У каждого племени был свой эпос — новгородский, словенский, киевский, полянский, ростовский (ср. указания Тверской летописи), черниговский (сказания в Никоновской летописи). С. К. Шамбинаго, как и Халанский, считал, что былины в основном созданы в Московском государстве. Все знали о Владимире, как о реформаторе всей древнерусской жизни, и все пели о нём, причём происходил обмен поэтическим материалом между отдельными племенами. В XIV и XV веках Москва стала собирательницей русского эпоса, который в это же время всё более и более сосредоточивался в киевский цикл, так как киевские былины произвели на остальные ассимилирующее влияние, вследствие песенной традиции, религиозных отношений и т. п.; таким образом в конце XVI века закончено было объединение былин в киевский круг (хотя, впрочем, не все былины к нему примкнули: к таким принадлежит весь новгородский цикл и некоторые отдельные былины, например о Суровце Суздальце и о Сауле Леванидовиче). Потом из Московского царства распространились былины во все стороны России путём обыкновенной передачи, а не эмиграции на север, которой не было. Таковы в общих чертах взгляды Халанского на этот предмет. Майков говорит, что деятельность дружины, выраженная в подвигах её представителей-богатырей, и есть предмет былин. Как дружина примыкала к князю, так и действия богатырей всегда стоят в связи с одним главным лицом. По мнению этого же автора, былины пели скоморохи и гудошники, приигрывая на звончатых яровчатых гуслях или гудке, слушали же их в основном бояре, дружина. Насколько изучение былин ещё до сих пор несовершенно и к каким противоречивым результатам оно привело некоторых учёных — можно судить хотя бы только по одному следующему факту: Орест Миллер, враг теории заимствований, старавшийся везде в былинах найти чисто народный русский характер, говорит: «Если отразилось какое-нибудь восточное влияние на русских былинах, так только на тех, которые и всем своим бытовым складом отличаются от склада старославянского; к таким относятся былины о Соловье Будимировиче и Чуриле Пленковиче». А другой русский учёный, Халанский, доказывает, что былина о Соловье Будимировиче стоит в самой тесной связи с великорусскими свадебными песнями. То, что Орест Миллер считал совсем чуждым русскому народу — то есть самосватание девушки, — по Халанскому существует ещё теперь в некоторых местах Южной России[источник не указан 1498 дней]. Приведём здесь, однако, хоть в общих чертах, более или менее достоверные результаты исследований, полученные русскими учёными. Что былины претерпели многие и притом сильные перемены, сомневаться нельзя; но точно указать, каковы именно были эти перемены, в настоящее время крайне трудно. На основании того, что богатырская или героическая природа сама по себе везде отличается одними и те ми же качествами — избытком физических сил и неразлучной с подобным избытком грубостью, Орест Миллер доказывал, что русский эпос на первых порах своего существования должен был отличаться такой же грубостью; но так как, вместе со смягчением народных нравов, такое же смягчение сказывается и в народном эпосе, поэтому, по его мнению, этот смягчительный процесс надо непременно допустить в истории русских былин. По мнению того же учёного, былины и сказки выработались из одной и той же основы. Если существенное свойство былин — историческое приурочение, то чем оно меньше заметно в былине, тем она ближе подходит к сказке. Таким образом выясняется второй процесс в развитии былин: приурочение. Но, по Миллеру, есть и такие былины, в которых ещё вовсе нет исторического приурочения, причём, однако, он не объясняет нам, почему он такие произведения не считает сказками («Опыт»). Затем, по Миллеру, разница между сказкой и былиной заключается в том, что в первой мифический смысл забыт раньше и она приурочена к земле вообще; во второй же мифический смысл подвергся изменениям, но не забвению. С другой стороны, Майков замечает в былинах стремление сглаживать чудесное. Чудесный элемент в сказках играет другую роль, чем в былинах: там чудесные представления составляют главную завязку сюжета, а в былинах они только дополняют содержание, взятое из действительного быта; их назначение — придать более идеальный характер богатырям. По Вольнеру, содержание былин теперь мифическое, а форма — историческая, в особенности же все типические места: имена, названия местностей и т. д.; эпитеты соответствуют историческому, а не былинному характеру лиц, к которым они относятся. Но первоначально содержание былин было совсем другое, а именно действительно историческое. Это произошло путём перенесения былин с Юга на Север русскими колонистами: постепенно колонисты эти стали забывать древнее содержание; они увлекались новыми рассказами, которые более приходились им по вкусу. Остались неприкосновенными типические места, а все остальное со временем изменилось. По Ягичу, весь русский народный эпос насквозь проникнут христианско-мифологическими сказаниями, апокрифического и неапокрифического характера; из этого источника заимствовано многое в содержании и мотивах. Новые заимствования отодвинули на второй план древний материал, и былины можно разделить поэтому на три разряда: на песни с очевидно заимствованным библейским содержанием; на песни с заимствованным первоначально содержанием, которое, однако, обработано более самостоятельно на песни вполне народные, но заключающие в себе эпизоды, обращения, фразы, имена, заимствованные из христианского мира. Орест Миллер не совсем с этим согласен, доказывая, что христианский элемент в былине касается только внешности. Вообще, однако, можно согласиться с Майковым, что былины подвергались постоянной переработке, соответственно новым обстоятельствам, а также влиянию личных взглядов певца. То же самое говорит Веселовский, утверждающий, что былины представляются материалом, подвергавшимся не только историческому и бытовому применению, но и всем случайностям устного пересказа («Южнорусские былины»). Вольнер в былине о Сухмане усматривает даже влияние новейшей сентиментальной литературы XVIII в., а Веселовский о былине «Как перевелись богатыри на Руси» говорит вот что: «Две половины былины связаны общим местом весьма подозрительного характера, показывающим, как будто, что внешней стороны былины коснулась эстетически исправляющая рука». Наконец, в содержании отдельных былин нетрудно заметить разновременные наслоения (тип Алёши Поповича), смешение нескольких первоначально самостоятельных былин в одну (Вольга Святославич или Волх Всеславич), то есть объединение двух сюжетов, заимствования одной былины у другой (по Вольнеру, начало былин о Добрыне взято из былин о Вольге, а конец из былин о Иване Годиновиче), наращения (былина о Соловье Будимировиче у Кирши), большая или меньшая порча былины (рыбниковская распространённая былина о Берином сыне, по Веселовскому) и т. п. Остаётся ещё сказать об одной стороне былин, а именно об их теперешней эпизодичности, отрывочности. Об этом обстоятельнее других говорит Орест Миллер, который считал, что первоначально былины составляли целый ряд самостоятельных песен, но со временем народные певцы стали сцеплять эти песни в большие циклы: происходил, словом, тот же процесс, который в Греции, Индии, Иране и Германии привёл к созданию цельных эпопей, для которых отдельные народные песни служили только материалом. Миллер признает существование объединённого, цельного Владимирова круга, державшегося в памяти певцов, в своё время образовавших, по всей вероятности, тесно сплочённые братчины. Теперь таких братчин нет, певцы разъединены, а при отсутствии взаимности никто между ними не оказывается способным хранить в своей памяти все без исключения звенья эпической цепи. Все это очень сомнительно и не основано на исторических данных; благодаря тщательному анализу, можно только допустить, вместе с Веселовским, что «некоторые былины, например Гильфердинга 27 и 127, являются, во-первых, продуктом выделения былин из киевской связи и вторичной попытки привести их в эту связь после развития на стороне» («Южнорусские былины»). жүктеу/скачать 41,05 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|