Казахстана

97
«Жизнь имеет три этапа в наши дни,
Старость с детством, меж собой они сродни.
Средний возраст – время поисков, расцвета…
И в дорогу манят звездные огни.
Понапрасну время жизни не теряй,
Понапрасну в спор никчемный не вступай,
Пожалеешь, свое время упустив,
Имя доброе свое не предавай. 
Жизнь растет из детства, средний возраст – суть. 
Если к старости нам не на что взглянуть,
Значит, жизнь твоя полна пустых похвал,
В три куплета твоя жизнь, не обессудь».
В первой же части анализируемого стихотворения, вклю-
ченной в текст канапьяновского повествования, в качестве до-
минирующей единицы речемыслительной деятельности по-
эта Шакарима репрезентируется концепт-символ «огонь», 
который как ключевой знак лирического контекста имеет ам-
бивалентную функциональную значимость. С одной стороны, 
эта единица авторского сознания актуализируется в плане све-
та, т.е. автор определяет «огонь» в качестве атрибута естествен-
ного бытия и быта, очеловеченной божественной субстанции, 
противостоящей «тьме пространства». В данной художествен-
ной экспликации концепт «огонь» представляется как пози-
тивная реальная стихия, или как прямой источник света и 
тепла, обеспечивающий гармоническое сосуществование че-
ловека с окружающим его материальным миром. Метафори-
ческий смысл стилемы «огонь» порождается сравнительной 
конструкцией «нетерпение мое сродни огню». Состояние духа 
лирического персонажа уподобляется «огню». В качестве по-
ложительной единицы авторского художественного сознания 
концепт «огонь» репрезентируется следующим контекстом:

98
«Словно кто-то повелел зажечь огонь,
Пожелав зажечь огонь, обжег ладонь.
Собираясь осветить просторный дом,
Всем насущным запасался в доме том.
Чиркнул спичкою – вспыхнула она,
На мгновение огнем озарена.
Нетерпение мое сродни огню,
Тьма пространства, отступить она должна».
С другой стороны, концепт-символ «огонь» трансфор-
мируется в единицу авторского сознания с отрицательными 
смысловыми коннотациями. Пейоративные приращения 
смысла порождаются в лингвоэстетической структуре стихот-
ворения синтагматическим распространением ключевого зна-
ка «огонь». Сравните: 
«Словно вновь подбросил я побольше дров,
Зарождалась теплота душевных слов.
Но как будто гнев безумного огня
Душу опалил, опустошил меня…
Умирало пламя, угли чернотой
Угнетали мои мысли в час ночной.
Жизнь, пылавшая, как пламя, стала пеплом
Или, может быть, развеялась золой…»
В этом словесно-образном контексте активен ряд предика-
тивных метафорических структур, эксплицирующих негатив-
ный авторский поэтический смысл: 1) «Но как будто гнев без-
умного огня / Душу опалил, опустошил меня…», 2) «Умирало 
пламя, угли чернотой / Угнетали мои мысли в час ночной», 
3) «Жизнь, пылавшая, как пламя, стала пеплом…». В данном 
контексте семантика ключевого знака «огонь» однозначно 
соотносится с планом тени посредством его атрибутивного 

99
распространения метафорическим эпитетом «безумный». 
Такая речемыслительная трансформация ключевого концеп-
та «огонь» обусловливает его активную негативную символи-
ческую значимость в анализируемой части шакаримовского 
стихотворения. На наш взгляд, концепт-символ «огонь» в со-
держательном аспекте прямо соотносится с идеей революци-
онного разрушения, социального катаклизма, охватившего 
казахскую степь в конце двадцатых и начале тридцатых годов 
ХХ века. Отрицательное смысловое поле с ядерным компонен-
том «безумный огонь» конкретизируется и за счет метафори-
ческой семантики речевых единиц «пепел», «зола».
Собственно канапьяновский прозаический нарратив, свя-
занный с лирической, в основном минорной экспликацией 
образа Шакарима, организуется в эстетическом отношении 
в форме верлибра, что обусловливается особой ритмической 
структурой повествования. К признакам стихотворной речи 
относим в первую очередь актуализацию в контексте канапья-
новского нарратива большого ряда параллельных синтаксиче-
ских конструкций, представленных в виде односоставных но-
минативных высказываний. Сравните: «Осенняя степь», «Вре-
мя перед первым снегом», «Звуки грустного кюя Шакарима», 
«Потухший очаг», «Пепел в человеческой ладони», «Раскры-
тая ладонь, развеваемый ветром пепел». В этих художествен-
ных информативно-репродуктивных структурах доминант-
ным является пейоративный смысл, прямо коррелирующий 
с негативным смысловым полем стихотворения Шакарима 
«Огонь. Жизнь». Информация, актуализированная в данных 
высказываниях, направлена на воссоздание трагического фона 
событий в контексте «последней осени поэта». Второй ряд па-
раллельных синтаксических конструкций с активной функци-
ональной значимостью образуют двусоставные высказывания 
с инверсивной структурой: «Клонится шар солнца за гори-
зонт…», «Горит костер…», «Катится объятый языками пламе-

100
ни эбелек, за ним другой, третий». И в этих художественных 
информативно-репродуктивных структурах на эксплицитном 
и имплицитном уровнях доминантной является тема «огня», 
или идея вселенского разрушения, идея уничтожения гармо-
ничного человеческого бытия и быта бывших номадов в пери-
од насильственной коллективизации.
Особая синтаксико-ритмическая организация канапьянов-
ского повествования, связанная с экспликацией образа Ша-
карима в его последнюю осень, выражена во всех фрагментах 
произведения, функциональная значимость которых направ-
лена на объемное художественное представление «голоса» и 
трагического состояния поэта в контексте социального ката-
клизма, переживаемого степным краем в период голощекин-
ского геноцида. Сравните:
«Семипалатинск начала тридцатых годов.
Карканье ворон над деревьями. Свинцовые тучи, нависшие 
над домами, скрип проезжающих телег, редкие автомобили, 
редкие прохожие».
«Ненастье».
«Зимовка Шакарима.
Горит огонь в печи».
«Неказистое помещение районного ГПУ».
«Лязганье тяжелых дверных затворов».
«Снова лязг засовов».
Эти начальные высказывания номинативного характера 
или высказывания, отмеченные инверсивной структурой из
пятого, девятого, одиннадцатого, четырнадцатого, семнадца-
того, девятнадцатого фрагментов, во-первых, подтверждают, 
на наш взгляд, тезис об активности верлибра в контексте кана-
пьяновского нарратива и, во-вторых, активно дополняют не-
гативную энергетику повествования на эксплицитном и им-
плицитном уровнях.
В целом глубинная лирическая экспликация образа Ша-

101
карима в анализируемом произведении обусловлена в пер-
вую очередь через воссоздание творческой личности поэта 
посредством использования специфического риторического 
построения «текст в тексте». Автор учения о «тексте в тексте» 
Ю.М. Лотман определяет своеобразие данного экспрессивно-
го приема в преднамеренной организации автором-творцом 
определенной художественной структуры на уровне актуа-
лизации эксплицитных и имплицитных различий в зако-
дированности отдельных частей произведения. В контексте 
структурирования данного словесного эстетического целого 
выявленные факты авторского построения, связанные с нали-
чием различий в закодированности отдельных частей текста, 
составляют основу генерирования смысла, и смыслообразую-
щие процессы протекают за счет взаимодействия семиотиче-
ски разнородных частей текста (1).
Активная функциональная значимость риторического по-
строения канапьяновского художественного повествования по 
принципу «текст в тексте» подтверждается и структурирова-
нием композиционно-речевого и образного контекста девято-
го фрагмента повести, который отмечен сочетанием и нало-
жением текстов, репрезентирующих в синтезе два лирических 
дискурса – шакаримовский и канапьяновский.
Шакаримовский лирический дискурс в этой части произ-
ведения представлен на текстовом уровне отрывком из сти-
хотворения «Был рожден как бы в рубашке…»:
«По теченью бьет о камни
Жизни быстрая река.
Ядом стал напиток славный,
Дрогнула твоя рука.
Мы исчезнем, друг мой давний,
Словно горсточка песка.
Нас травинками в потоке
Закрутило, занесло,
Жизнь свои выносит сроки,

102
Каждому – свое число.
В бездне тени наши никнут,
Обретем покой, когда
Успокоится, притихнет,
Перестанет течь вода».
В данных лирических откровениях Шакарима в качестве 
ключевых эстетических средств используются традиционные 
для классической поэзии метафоры-символы «горсточка пе-
ска», «травинки», «река», «вода», которые своей внутренней 
формой порождают образно-семантическое поле философ-
ского характера, эксплицирующего диалектику отношений 
человека с макромиром. Жизнь как божественный феномен, 
как всеобъемлющая божественная субстанция и вместе с тем 
как реальное свидетельство божественного присутствия в де-
лах человеческих каждому из нас «выносит сроки», определя-
ет «свое число», имея в виду меру одухотворенности или без-
духовности нашего бытия и быта. Жизнь в гармонии с возвы-
шенными божественными установками – чистая, незамутнен-
ная низменными человеческими страстями река. Человек по 
отношению к макромиру – горсточка песка, травинка. Вода, с 
одной стороны, – символ быстротекущего времени, с другой 
стороны, – символ одухотворенного бытия. Вода в контексте 
низкого человеческого бытостроительства может стать ядом.
В функционально-эстетическом отношении в соответствии 
с текстуальной гетерогенностью в риторическом построении 
словесного эстетического целого тексты стихотворений Шака-
рима в анализируемой повести Бахытжана Канапьянова име-
ют активную функциональную значимость и актуализируют-
ся в произведении по отмеченному выше принципу «текст в 
тексте», репрезентируя в плане художественной референции 
своеобразный прототекст. В свою очередь собственно канапья-
новский нарратив по отношению к текстам лирических сти-
хотворений Шакарима необходимо, на наш взгляд, определять 
как «текст о тексте», или точнее как метатекст. Как отмечает 

103
российский ученый Н.А. Кузьмина, «прототекст и метатекст – 
это функциональные разновидности текста как субстанции ин-
тертекста. Метатекст мы определяем как текст о тексте, текст 
«второй степени», т.е. текст выполняющий не только собствен-
но референтную функцию, но и, так сказать, метареферентную 
– функцию интерпретации или экспликации референтного 
смысла прототекста… Тогда метатекст может быть понят как 
«знак…»… Соответственно прототекст – это базовый текст, с 
опорой на который создается прототекст» [2, 26].
В нарративе Бахытжана Канапьянова, представляющем со-
бой в функциональном отношении метатекст, наряду с пря-
мым описательным смыслом обнаруживается глубинный 
метафорический смысл, репрезентирующий на уровне вну-
тренней формы социальное «ненастье», постигшее Шакари-
ма и его народ в конце двадцатых и тридцатых годов ХХ века. 
При этом в девятом фрагменте повести канапьяновский текст 
о тексте, на наш взгляд, внешне и внутренне корреспондирует 
не только с лирикой классика казахской поэзии, но и на ин-
тертекстуальном уровне обнаруживает определенную смыс-
ловую перекличку с поэмой А. Блока «Двенадцать». Сравните:
«Ненастье.
Небольшая, но бурная горная речка. Резкий осенний ветер 
срывает последние листья с деревьев. Эти листья уносит река. 
Ворох кружащихся листьев. Листья летят вперемежку с пер-
вым осенним снежком.
Тонкий ледок сковывает речку. Льдом и инеем покрыты 
и листья, рассыпанные по реке. Чуть дрожит единственный 
красно-желтый листок на черной ветке.
Ветер стихает.Тишина. Медленно падает снег».
Здесь прямая корреспонденция канапьяновского пове-
ствования, построенного в форме верлибра, с философской 
лирикой Шакарима маркируется актуализацией ключево-
го для речемыслительной деятельности обоих поэтов знака 

104
«река», репрезентирующего в символическом аспекте «водо-
ворот жизни».
Перекличка же канапьяновского метатекста со смысловой 
структурой поэмы А. Блока «Двенадцать» обусловлена, на 
наш взгляд, параллельным использованием в произведени-
ях русского и казахского поэтов концептов-символов «ветер», 
«снег». Художественные концепты «ветер», «снег» в контексте 
поэмы «Двенадцать» символизируют, с одной стороны, раз-
рушительный космический вихрь, охвативший Вселенную, 
с другой стороны, вполне конкретное социальное явление 
(пролетарскую революцию со всеми ее негативными послед-
ствиями ). Вспомним начальные строки поэмы:
«Черный вечер,
Белый снег».
В данных лирических суждениях русского поэта описыва-
ется атмосфера глобального разрушения в мировом масшта-
бе, охватившая всех и вся. Негативный смысл поэмы А.Блока 
«Двенадцать» на глубинном символическом уровне, на наш 
взгляд, во многом параллелен модусному смыслу канапьянов-
ского нарратива, посвященного воссозданию трагического об-
раза Шакарима и образа времени, уничтожающего высокую 
казахскую духовность.
И последний наш тезис, связанный с представлением осо-
бенностей лирической экспликации образа Шакарима в пове-
сти Бахытжана Канапьянова «Последняя осень поэта». Энерге-
тика канапьяновского лирического воссоздания образа Шака-
рима синергетична по своей эстетической сути, аккумулирует 
энергию духовного космоса обоих поэтов, а также включает в 
себя и энергетику поэмы А. Блока «Двенадцать».

жүктеу/скачать 1,24 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: