Kazakh national pedagogical university after Abai хабаршы вестник bulletin «Тарих және саяси-әлеуметтік ғ ылымдар»

371 

что в молодости он проглотил собачьих щенят, что эти собаки услышали запах лисицы и хотят теперь 

вырваться наружу,  но  что  он  силится не выпустить их.  «Не пускай  их! – говорит лисица. –  Я  убегу!». 

Когда  лисица  собралась  бежать,  пастух  схватит  ее  за  хвост  и  ударил  о  землю.  Взял  шкуру  лисицы, 

медведя, золото и разбогател.» [27]. 

Сказка, как особый жанр устного народного творчества, имеет свою структуру, семиотику и функции, 

что  исследовано  подробно  и  многочисленно.  В  наши  задачи  входит  не  анализ  структуры,  а  фиксация 

некоторых  особенностей  восприятия  этого  текста  исследователем  и  дальнейшая  публикация.  Как  уже 

отмечалось выше, народная культура отличается подробно и богато описываемой физиологичностью, что 

совершенно  естественно  для  человека.  Из  текста  сказки:  ««Одно  из  двух  твоих…».  С  трудом  пастух 

согласился дать одно… Пастух нагнулся, предоставляя лисице взять, которое она хочет..» ясно, что речь 

идет  о  гениталиях.  Однако  почти  викторианская  сдержанность,  цензура  и  самоцензура  не  позволяют 

исследователю  написать  в  тексте  это  слово.  Дальнейшая  публикация  текста  этой  сказки  в  советских 

изданиях лаконично обозначает эти подробности многоточием.  

В европейской историографии давно известно, что собиратели фольклора часто сами создают его. К 

примеру, Братья Гримм написали значительную часть своих «народных сказок» сами. Причина этого, во 

многом,  в  том,  что  интеллектуалы  формирующего  национальные  культуры  XIX  века,  романтизируя 

«народную  стихию»  и  погрузившись  в  нее,  были  шокированы  подробной  физиологичностью  и  иногда 

жестокостью  народных  сказок  и  др.  видов  фольклора  (например,  в  некоторых  вариантах  «Красной 

Шапочки»  вместо  волка  фигурирует  людоед  или  тролль,  подробно  описаны  кровавые  сцены  поедания 

бабушки).  В  результате  народная  культура  была  цензурирована  и  на  выходе  получились  безопасные, 

часто  морализирующие  тексты.  Таким  образом,  в  тексте  встретились  разные  миры:  романтизирующие 

«народ»  интеллектуалы, чья нарративная  традиция  формировалась  под  влиянием  пуританского канона, 

исключающего физиологичность описания и народная культура, для которой системы табу существуют в 

совсем ином символическом измерении. 

Генезис асексуального дискурса глорифицированной традиционности в казахстанской историографии 

формировался под влиянием двух асексуальных нарративных традиций: исламской и советской. Являясь 

цивилизационными  механизмами,  обе  культуры  вытеснили  эрос  из  своих  публичных  дискурсов  и 

сублимировали  либидо  своих  адептов  на  социально-конструктивные  цели  (нас  интересует  –  не  как 

осуществились эти проекты на практики, а те интенции, которые определили их публичные дискурсы). 

Несмотря на разрыв между дискурсивными и телесными практиками, традиция письменного нарратива 

на территории Казахстана, с одной стороны, формируясь российскими чиновниками и интеллектуалами, 

была цензурирована европейскими стилями письма, с другой, формировалась под влиянием исламского 

дискурса,  затем  прошла  длительный  советский  этап,  когда  эрос  был  полностью  вытеснен  из  сферы 

публичного  и  эволюционировала  в  национальный  дискурс  независимого  Казахстана,  так  же 

вытесняющий все, что мешает воспроизводить образы глорифицированной традиционности.  

Таким  образом,  анализируя  генезис  ностальгий-утопий  в  казахстанской  историографии, 

существующих в публицистическом, академическом и народном дискурсе, можно различить несколько 

социокультурных  стимулов,  действующих  в  сложном  комплексном  взаимодействии  шоков  модерна, 

культурной  памяти,  исторической  политики  и  конфликта  идентичностей.  Негативный  опыт 

колониального  и  советского,  избирательно  актуализируемый  в  казахстанском  историографическом 

дискурсе начала XXI века продолжает оставаться частью семиосферы сакрального казахской культуры – 

той  частью,  к  которой  национальный  нарратив  в  период  своего  становления  испытывает  потребность 

обращаться, вспоминать, опровергать, демонтировать и преодолевать, чтобы обрести себя. 

 

Список использованной литературы: 

1.Абай Кунанбаев «Қара сөз» // http://www.elimai.kz/slovo-vtoroe.html 

2.Giddens  A.  The  Consequences  of  Modernity.  Polity  Press,  1990  (русский  перевод:  Гидденс  Э. 

Последствия современности. М.: Праксис, 2011). 

3.Абашин  С.Н.  «Советский  кишлак:  Между  колониализмом  и  модернизацией»  /—  М.:  Новое 

литературное обозрение, 2015. — 848с. 

4. Арнольд ван Геннеп. Обряды перехода. — М.: Восточная литература РАН, 1999. – 198с. 

5.Тернер В. Символ и Ритуал. — М.: Наука, 1983. – 277с. 

6.Мустафина  Р.М.  «Представления,  культы,  обряды  у  казахов»  Алма-Ата:  «Казак  университетi», 

1992. — 176 с. 

Абай атындағы ҚазҰПУ-нің ХАБАРШЫСЫ, «Тарих және саяси-әлеуметтік ғылымдар» сериясы, №3(58), 2018 ж. 

373 

жүктеу/скачать 9,77 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: