«ҚАЗАҚСТАН РЕСПУБЛИКАСЫНЫҢ БІЛІМ БЕРУ КЕҢІСТІГІНДЕГІ ФИЛОЛОГИЯ ҒЫЛЫМДАРЫ»
Халықаралық ғылыми-тәжірибелік (онлайн) конференция
материалдары
40
танцующей спиной», «танцующий перед Гете и Штейнером, как некогда Давид перед
ковчегом» (Цветаева, 1989, 457-458). Эллис был Белому под стать. Марина Цветаева
писала, что Эллис копировал «беловские жесты», отмечала его «подвлиянность»,
«сродство» с Белым (Цветаева, 1989, 468). В свою очередь, Белый сравнивал движения
Эллиса с танцем-тиком:
Вот он с нервными тиками (плечо дергалось), точно в танце, легчайше юркнул
мимо нас... (Белый, НВ, 44).
Более того, движения Эллиса, в описании Белого, воплощение визуальной фактуры
разных медиа:
Мне – жутко: в великолепных, припадочных пародиях, подвинчивая себя музыкой,
изображал он что угодно; мать, бывало, садилась играть ему кинематографический
вальс; он изображал, как бы протанцевали вальс - меньшевик, эсер, юнкер, еврей,
армянин, правовед, Брюсов, Батюшков, князь Трубецкой, передавая движением
дрожанье экрана кино; и до Чаплина, Чарли, явил собою – Чаплина, Чарли;
импровизации переходили в дичайшую пляску: вертелся, как дервиш.
Раз собрались у меня: Шпет, Балтрушайтис, художник Феофилактов,
Ликиардопуло; отодвинули стол, усадили мать за рояль; Эллис ринулся в верч; не
прошло и трех минут, – как уже завертелись [...]
Отправились с Эллисом раз в летний сад; сели около сцены; грянула
музыка: явился негр; увидев его, Эллис прыгнул на сцену (не успели схватить за
фалды); отстранив негра, пустился за негра по сцене выплясывать
... (Белый, НВ, 60)
Образность Эллиса в трактовке Белого недоступна пониманию обыденного сознания и
близка только душам единомышленников. Описывая своего товарища, Белый, по сути,
описывал себя самого:
В молодости он любил танцы и хорошо плясал ползунка. Даже в 1932 году, как-то
развеселившись, он «тряхнул стариной» и пустился вприсядку. Порой находил на
него особый задор, и он принимался показывать всевозможных зверей, подражая
их типичным движениям и мимике. Один за другим появлялись: барсук, слон,
ленивец, медведь, мартышка, белочка, заяц, кот, собака и др. Это делалось
молниеносно, с такой поразительной быстротой, что я не успевала опомниться.
Жизнь воспринимается Белым и Эллисом как эстетический феномен и одновременно как
мистическое дионисийское действо:
Одинаковость опьянения, устанавливающая круговорот душевных вспышек, вот
начало действа […] Вихревой круговорот отдельных переживаний, пронизанных
друг другом и смятых музыкой в пурпурное дионисическое пламя, возносящее
зажженных в сапфирную чашу небес, – не должен ли такой круговорот создать и
обряды кругового действа, хороводы, пляски, песни? (Белый, Арабески, 132-133)
3.
Ницшеанское творческое безумие, оппозит рационального, сократовского мира,
моделирует поведение Белого и Эллиса. Белый называет Ницше не безумным, а
«уплывшим», характеризуя его философию как провиденциальность, высвобождение от
власти эмпирического мира, что порождает в творчестве поэтов особый метаязык, а в их
жизнетворчестве – яркие «арлекинады» и шутовство (Белый, 1922, 57; Cилард, 1982, 97-98).
Образ немецкого философа обернулся для молодых «аргонавтов» бесконечной
игрой в Ницше. Эллис сравнивал Белого, а Белый Эллиса – с Ницше. Каждый из них
входил в образ своего придуманного Ницше, вплоть до черт внешнего сходства (усы
Белого «под Ницше»). Безумие как оппозит систематизированного мышления сквозной
мотив и ранней лирики Белого («Вечный зов», «Безумец», «Менуэт», цикл «Безумие»).
Таким образом, фигура и творчество Ницше влияют изоморфизм «текста жизни» и
порождаемых им вторичных текстов. При этом, Ницше стал восприниматься и как
реальный субъект, находящийся среди них самих:
Материалы Международной научно-практической онлайн-конференции
Достарыңызбен бөлісу: |