Трудно писать о Мухтаре Ауэзове. Его книги издава- лись на тридцати языках народов мира, в том чис

Трудно писать о Мухтаре Ауэзове. Его книги издава-

лись на тридцати языках народов мира, в том чис-

ле в Англии, во Франции и Германии. О нем писали 

люди с мировыми именами, есть несметное количе-

ство научных трактатов и серьезных исследований 

ученых-литературоведов, посвященных его творчеству. При 

жизни писателя устами таких литературных авторитетов, как 

Луи Арагон, Всеволод Иванов, Ахмад Фаиз Ахмад прочна ут-

вердилось за ним, в наш скупой на похвалы практический век, 

высокое определение — великий. Итак, что можно сказать 

еще о нем как о человеке, тем более как о писателе? 

Даже в чисто человеческом облике Мухтара Ауэзоза было 

столько необычного, яркого, порою противоречивого, что, ка-

жется, ни одно из привычных слов не подходит для рассказа о 

нем. Он и внешне выделялся чем-то незаурядным, своим, ауэ-

зовским. Необычайно широкий лоб ученого, спокойный и ис-

пытывающий взгляд слегка прищуренных карих глаз, благо-

родная осанка. 

У каждого из тех, кто знал и общался с ним, — свой Ауэзов. 

У меня тоже. 

После войны в литературу шла совсем еще зеленая, безусая 

молодежь в пропахших пороховым дымом потёртых шинелях. 

Все мы безумно были влюблены в Ауэзова. К обаятельному 

образу писателя, сложившемуся в народе, примешивалось, ви-

димо, и наше пылкое юношеское воображение. Наряду с лю-

бовью к нему я еще испытывал какой-то необъяснимый страх 

молодого альпиниста перед величием горы. 

Среди нас давно нет Мухта-

ра Ауэзова. И чем больше мы 

осознаем это, тем больше обу-

ревают нас сложные раздумья. 

Мы начинаем острее понимать 

его необходимость. Он был 

признанным и испытанным ав-

торитетом. Нас особенно вос-

хищала в Ауэзове неиссякае-

мая нежная любовь к молоде-

жи. Был он задушевен, искре-

нен и прост. Общение с лите-

ратурной сменой, с людьми, 

которые собираются посвятить 

свою жизнь труднейшему из 

призваний — искусству слова, 

было для него частью его пи-

сательского труда. И мы, неза-

метно пригреваясь у тепла 

ауэзовского сердца, приобща-

лись к его мудрости. 

Мухтар Ауэзов пристально 

следил за творчеством моло-

дых, он умел как никто дру-

гой опекать и оберегать их от 

ложного пути в искусстве. Был 

он особенно чутким к первым 

произведениям начинающих. И мне понятны причины, вызывав-

шие вдруг дрожь в руках маститого писателя, когда он брал 

рукопись начинающего собрата. Он испытывал ощущение, по-

добное тому, какое испытывает отец, когда принимает ново-

рожденного розовенького ребенка, завернутого в пеленки. 

Ему хотелось быстрее узнать, каким будет «племя младое, 

незнакомое». Он был наделен чутьем истинно большого ху-

дожника, не меньше болеющего за будущее родной литера-

туры, чем за ее настоящее. Он верно и раньше других угады-

вал появление нового таланта. Первым с одобрением отклик-

нулся на творчество Олжаса Сулейменова и Ануара Алимжа-

нова, молодых тогда, а ныне известных писателей, пишущих 

на русском языке. Он написал с нескрываемой радостью на-

путствие Чингизу Айтматову. 

Мухтар Ауэзов хорошо понимал трудности роста начинаю-

щих писателей, хотя у него самого не было так называемого 

«ученического периода». Вступил он в литературу сложившим-

ся писателем. Один из самых ранних его рассказов—«Сирот-

ская доля» глубиной и широтой охвата явлений жизни, ху-

дожественными достоинствами поставил молодого писателя в 

М У Х Т А Р 

А У Э З О В 

Мы обратились к известному казахскому писателю АБДИ-

Ж А М И Л Ю  Н У Р П Е И С О В У с просьбой написать статью для 

«Ленинской смены» к традиционному празднику молодежных 

газет. 

О чем? 

«Я бы хотел рассказать вашим читателям о человеке, кото-

рый значит для меня неизмеримо много о Мухтаре Ауэзове. 

Я только что закончил большую статью, которая будет предпо-

слана двухтомнику Ауэзова в Библиотеке Всемирная литера-

тура». 

С разрешения Абдижамиля Нурпеисова мы сегодня печатаем 

с сокращениями эту статью. 

Я на какое-то мгновение забыл о цели своего визита, забыл, 

что невольно присутствую при рождении новых страниц ауэзов-

ской эпопеи. Мое восхищенное воображение неслось вслед 

за этим диким, все пожирающим табуном, за «темной мас-

сой». А за дверью мерно вышагивал по комнате грузный 

человек с сократовским лбом, глубоко запустив в карманы 

крепко сжатые кулаки, напряженно вглядываясь куда-то, в 

неведомый, только ему видимый и подвластный мир челове-

ческих страстей... 

Все мы с детства знаем из географии: слияние многих ру-

чейков образует реку. Иначе говоря, большое начинается с 

малого. Истина довольно простая. И вот совсем недавно я как-

то глянул на географическую карту и неожиданно для себя 

«открыл», что такие многоводные реки, как Ангара, например, 

св. Лаврентий, берут свое начало из озер: первая — из 

Байкала, а вторая — из Онтарио. Для этих рек незнакомо вы-

сыхание, обмеление. Они изначально полноводны, беря свое 

начало из великого, неисчерпаемого, несут свои воды к вели-

кому простору океана. Сделав это «открытие», я невольно 

вспомнил об Ауэзове. 

Из того, что было сказано выше, не следует, однако, делать 

поспешный вывод, что Ауэзову никогда не было трудно, что 

он не испытывал столь известных -миру творческих мук и соз-

давал свои произведения легко и просто. Он часто бывал не-

доволен собой, хмур, жаловался друзьям, что где-то, на ка-

ком-то проклятом месте застрял; в такие дни у него появля-

лась особая, сердитая интонация, известная всем его много-

Абдижамиль НУРПЕИСОВ численным друзьям и знако-

мым. Даже разговаривая с ним 

по телефону за тысячи кило-

метров, ты, бывало, улавлива-

ешь, как неприятно морщится 

его лоб, как трудно вообще 

ему вести беседу. Такое про-

исходило, когда его одолева-

ли творческие муки, или «неве-

зение», как он сам называл. 

Иногда он не выдерживал и, 

горечью махнув рукой, говорил 

машинистке извиняющимся, 

пристыженным голосом: 

— Уж очень трудно начать 

эту проклятую главу. Извини, 

дорогая, приходи завтра! 

А ведь мы знали, что Ауэзов, 

прежде чем диктовать, долго 

обдумывал главу, вынашивал, 

набрасывал на бумаге тщатель-

ные планы... 

Ауэзовские вещи настолько 

глубоки и серьезны, что они 

требуют уединения, раздумий, 

Ауэзова недостаточно читать, 

недостаточно волноваться и 

восторгаться им, чтобы глубже понять его, надобно погру-

жаться в ауэзовский, сложный, как сама жизнь, мир. 

Ауэзов был влюблен в свой народ, в степь. Безусловно, все 

то, что было начато, прощупано, угадано в ранних произведе-

ниях молодого Ауэзова, нашло свою монументальную, скульп-

турную законченность в главном его произведении — в эпо-

пее «Путь Абая». 

Писатель терпеливо и настойчиво шел в потемках истории 

по следам своих предшественников, все дальше углублялся, 

искал, собирал факты, в основном из уст стариков-сказителей, 

иногда чисто случайно находил какие-то еле уцелевшие в памяти 

народа осколки той далекой, неведомой жизни. Большую прав-

ду о своем народе он слагал из крупиц, по капельке, подоб-

но великой труженице-пчеле. «Мою работу над романом, — 

признавался сам Ауэзов, — можно сравнить с трудом запоз-

далого путника, который приходит к месту давно ушедшего 

каравана, найдя последний тлеющий уголек угасшего костра, и 

хочет своим дыханием оживить, раздуть его в яркое пламя. 

Мне приходилось из потускневшей памяти восстанавливать 

прошлое Абая, точно так же, как по лицу шестидесятилетней 

Айгерим восстанавливать ее пленительную юность, когда-то 

обворожившую поэта». 

дожественными достоинствами поставил молодого писателя в 

ряд ведущих европейских новеллистов. 

За последние полвека в литературе Казахстана зародились 

новые, обновились и обогатились старые жанры. И эти живи-

тельные процессы, которые происходят в организме нашей 

литературы, говорят, по-моему, о весьма внушительном сдви-

ге в духовной жизни нации. В этом благородном деле нема-

лая заслуга принадлежит Мухтару Ауэзову. В этой 

связи позволю себе сказать, что в истории каждого наро-

да есть личности, биографии которых отражают целые этапы 

развития и совершенствования национальной культуры. К чис-

лу таких людей у нас относятся в первую очередь Махамбет, 

Чокан, Ибрай и Ауэзов. Для нас, казахских писателей, незави-

симо от возраста, степени таланта и популярности благот-

ворной почвой была и остается и поныне поэзия Махамбета и 

Абая, проза Ауэзова. 

Глядя на Мухтара Омархановича, мы поражались, как могло 

совмещаться столько редких качеств в одном человеке. Но он 

никогда не страдал от душевной сытости и неподвижности, 

высмеянной еще Александром Блоком. 

Его талант неусыпно бодрствовал. Помимо своих романов и 

повестей, Ауэзов всю жизнь не переставал восхищать нас, 

неожиданно блеснув то теоретической статьей о литературе, 

то чисто лингвистическим трактатом или проблемным очерком 

о труде и быте чабанов. 

Мне не раз приходилось слушать его лекции в КазГУ, в МГУ, 

бывать на его встречах с молодежью и на литературных дис-

путах. И каждый раз я поражался, как он щедро расходует 

свой талант в каждом импровизированном выступлении. 

Однажды мне довелось «подслушать», как Мухтар работал. 

Последние три книги «Путь Абая» он диктовал. Так уж получи-

лось, что, когда я вошел в его дом, дверь кабинета была при-

открытой: 

«Кони становились теперь силой разрушительной, подобной 

степному пожару, урагану или наводнению. Сплошной массой, 

покрывавшей целое поле, табун двигался а ночи, как некий 

тысяченогий и многозубый ненасытный разрушитель, и в голо-

ве этого гигантского чудовища, как одинокий драконий глаз, 

светлела лысина темно-рыжего такежанского жеребца. Он шел 

все вперед и вперед, фыркая, увлекая, ведя за собой табун», 

— диктовал он свою третью книгу, названную первоначально 

«Акын-ага». 

обворожившую поэта». 

Ауэзов был писателем в высшей степени требовательным к 

самому себе. 

Я допускаю такую мысль, что Ауэзов с первых рассказов, 

незаметно прошедших в Казахстане, знал (знал наверняка!) о 

своем высоком призвании и верил в свою литературную звез-

ду, которая послужит для духовного расцвета Казахской на-

ции. Ауэзов как никто другой верил в себя, а свои силы, но 

он не был самоуверенным. Трезвость ума подспудно выработа-

ла еще одно, столь необходимое как для писателя, так и для 

полководца качество — осторожность. Не опасливость и ог-

лядка, а трезвая оценка возможностей нужна им для того, 

чтобы сдерживать и писателя и полководца от соблазна лег-

ких побед. Он взялся за эпопею только лишь после того, как 

почувствовал себя глубоко посвященным в творчество и жизнь 

Абая. За несколько, лет перед тем, как основательно сесть за 

роман «Путь Абая», он, как бы еще раз пробуя свои силы, 

накануне столетия Пушкина написал одну главу из второй кни. 

ги, получившую потом в народе название «Песни Татьяны в 

степи». 

Ауэзов не искал легких путей в творчестве. Он ставил перед 

собой самые сложные задачи. Он считал, что человек во всей 

объемности его психики еще слабо сегодня показан литера-

турой. Сетовал на то, что литература отстает от жизни. Ему 

казалось, что писатели «работают, словно скупясь, вполсилы». 

Не удовлетворяли его образы современников, выведенные в 

казахстанской прозе. Завершив «Путь Абая», Ауэзов сразу 

взялся за новый роман, последнее произведение своей жиз-

ни. Работал напряженно. Обуреваемый новой идеей, сделался 

еще больше беспокойным, страстно ищущим, любознатель-

ным. Он любил повторять, что постоянные, самые верные 

спутники его жизни — труд, терпение и упорство. 

«Когда писатель идет трудной дорогой, выбирает себе труд-

ную судьбу, он должен быть сильным и мужественным, чтобы 

добиться победы». Так говорил Мухтар Ауэзов в назидание 

тем, кто избрал судьбу писателя и идет писательской тропой, 

взвалив на плечи всю БОЛЬ, ГНЕВ, РАДОСТЬ, СТРАСТЬ и ДЕР-

ЗАНИЯ человечества. 

Ленинская смена. - 1968. - 7 сент. (№ 177). - С. 2.