1.5. Воздействие Ф. Энгельса на становление марксистского
историописания
Уже во вполне постсоветском 2005 г. вышла книга Б.Ю. Кагарлицкого
«Марксизм: не рекомендовано для обучения»,
134
интересная потому, что в
ней высказано мнение человека, который, разбираясь в марксистской теории,
является к тому же её сторонником – два редких случая в наше время,
особенно в их сочетании. Но при чтении этой работы характерно то,
насколько «неуловимым» оказывается марксизм в изложении Кагарлицкого.
Экономика – основа общественной жизни, но чтобы читатель не решил, что
марксизм не обращает внимания на специфику надстройки, автор укажет ему
на то письмо Энгельса, в котором сказано об обратном влиянии надстройки
на базис; если читателю покажется, что марксизм принижает значение
личности, то автор вспомнит «Парижские рукописи» раннего Маркса и
добавит, что разрыва между «ранним» и «поздним» Марксом не было.
Бердяев отошёл от марксизма, потому что не читал всего Маркса, Вебер
старался спорить с Марксом, но в итоге лишь дополнил его. Наконец, «Маркс
тоже не был особенно ортодоксальным марксистом»
135
.
Понятно, что это – диалектика, иногда переходящая в жонглирование
смыслами, понятно и то, что марксизм нельзя объяснить в двух словах и без
оговорок, а того, кто постарается выделить в нём базовые положения, всегда
133
Михайловский Н.К. Литература и жизнь // Русское богатство. 1894. № 1. С. 117. Ср.:
Dunn S.P. The Fall and Rise of the Asiatic Mode of Production. London, 2011. P. 3, 32.
134
Кагарлицкий Б. Марксизм: не рекомендовано для обучения. М., 2005.
135
Там же. С. 130. Это в том числе перефразировка одной из марксовых острот.
112
легко обвинить в непрочтении очередной рукописи Маркса,
136
но всё-таки
нам нужны основные выводы для характеристики типа марксистского
исторического нарратива, и нам кажется, что, не претендуя на их
неоспоримость, мы можем их сделать. Интересно также проследить
некоторые аналогии в структуре марксистского историописания в контексте
культурного развития последних полутора веков.
На наш взгляд, в марксизме изначально были заложены те тенденции,
которые предопределили его трансформацию в нечто совершенно иное, что
теперь можно называть искажением первоначальной идеи. Считать, что
Маркс и Энгельс целиком и полностью ответственны за эту трансформацию
некорректно, но считать их совсем к ней непричастными – вообще
недопустимо.
Мы можем говорить о следующих особенностях в марксистском
историописании. Основная – специфическое восприятие прогресса. Выше
уже было сказано, что, в рамках стандартной логики, из ряда неизвестных
форм можно реконструировать только ещё одну форму в прошлом (и,
добавим, предположить одну форму в будущем), при этом ряд может
считаться прогрессивным, если в нём есть хотя бы три формы, находящиеся
друг к другу в отношении прогресса. Но в марксистском видении истории,
при котором прогресс не доказывается, а сам есть доказательство,
прогрессивных форм может быть всего две, а количество реконструкций в
глубь веков может быть во всяком случае больше, чем одна. Так, в ряду
прогрессивных формаций (или ступеней внутри одной формации) не
вызывает сомнения только относительный (в сфере экономики, в первую
очередь) прогресс капитализма по отношению к феодализму, всё же
136
Это ещё столетие назад отмечал Е. Трубецкой: «Оценке всякого учения должно
предшествовать его выяснение; а между тем всякий критик, который попытается выразить
мысль Маркса яснее, чем она выражена им самим, рискует тотчас же навлечь на себя
упрёки в умышленном искажении или непонимании марксизма». Кн. Е. Трубецкой. К
характеристике учения Маркса и Энгельса о значении идей в истории // Проблемы
идеализма. М., 2002. Сборник статей [1902]. С. 292.
113
остальное достроено по шкале прогресса и выстроено в ряд уже исходя из
методологии, а не из фактов.
Итак, идея прогресса оказывается сама доказательством стадий этого
прогресса. Поэтому произошедшее в советском марксизме превращение
общественно-экономических формаций в строго последовательную схему,
ограниченную сначала количественно (набор их определён, и дополнения не
принимаются, даже если они спрогнозированы самим Марксом – как
«азиатский способ производства»), а после и почти строго определённую во
времени (V в. – конец рабовладения, XVII в. – феодализма, и с этими точками
желательно синхронизировать все события мировой истории), являются не
только искажением марксизма, но одновременно и его продолжением,
доведением начальной мысли до того логического предела, после которого
она уже становится автопародией. Конечно, попытка синхронизировать
события истории позднего восточного средневековья с событиями в Европе
XVIII в. – это схоластика, балансирующая на грани саморазоблачения. Здесь
не место рассуждать, является ли этот вариант развития марксистской идеи
её самым «законным наследником», достаточно заметить, что он оказался
возможен и был реализован.
Основная мысль марксистского историописания, как оно могло вырасти
преимущественно из «Происхождения», нами определена. Остальные
находятся к ней в более или менее подчинённом положении, но, всё-таки,
играют важную роль в общей картине. Обратим внимание на следующие: во-
первых, превалирование логического рассмотрения над фактическим, что
предполагает отношение к историческим фактам как к составным частям
логических формул. Это означает, что при таком типе повествования
необходимо определить ключевые исторические факты (события) и выяснить
степень подчинённости по отношению к ним всех последующих (причём, все
остальные события по отношению к ключевым являются именно
последующими, неважно, когда бы они произошли на самом деле). В этом
смысле слова перед нами не столько исторический материализм, сколько
114
логический материализм, правда, история здесь и есть реализация логики, её
отражение. Как ни парадоксально, это сближает марксизм с гегельянством
сильнее, чем обычно признаётся: собственно, Гегель называется идеалистом
потому, что отдаёт идеям ведущую роль по сравнению с фактами, а Маркс и
Энгельс называются материалистами потому, что отдают ведущую роль идее
Достарыңызбен бөлісу: |