«здесь» и «сейчас», то есть где и в какой момент времени он находится, об этом
сводчатым потолком помещения выгляжу очень живописно: так изображают
средневековых хронистов. Я не виноват, что здесь такие потолки». [22, с. 9]
Монастырь – и это позже отмечает Шмидт – особое время и особое
пространство. Здесь нет времени в его привычном смысле, и личная история
Кристиана, «в высшей степени современная, немецкая и неправославная,
пересеклась с историей затерянной на русском севере древней православной
обители» [22, с. 354].
Сам монастырь не назван как конкретная географическая местность, и
его история, кратко описанная Кристианом, созвучна истории многих русских
монастырей: несколько веков процветания, затем семьдесят лет запустения и
разрухи, восстановление на народные средства собственными силами
немногочисленной монашеской братии. Можно предположить, что это одно из
подворий
(возможно,
Вологодское)
Кирило-Белозерского
монастыря,
являющегося одним из ключевых мест действия романа «Лавр» – расположен
на севере, на берегу озера, настоятель – отец Кирилл, чьим небесным
покровителем является преподобный Кирилл Белозерский, любимый святой
брата Ионы, чьи жития он практически знает наизусть.
Как и в случае с «политическим» хронотопом, в этом новом для
Кристиана пространстве-времени (как в бытовом, так и в самом высоком
смысле), тоже появляются проводники: брат Иона и отец Никодим. Этот мотив
«проводничества» по миру, новому для героя также будет характерен для
позднего творчества Е. Водолазкина. Так, в «Соловьёве и Ларионове» это
профессор Никольский и уже упоминавшаяся Зоя; в «Лавре» – юродивые Карп
и Фома; в «Авиаторе» – доктор Гейгер и Настя. Как правило, проводники
представляют собой «две стороны одной медали»: у них обязательно есть что-
то общее, но они являют разные его ипостаси.
В «Похищении Европы» Иона – это образец детской, даже наивной
православный веры. Отец Никодим – учёный, до пострига известный
профессор-литературовед. В этом монастыре он изучает древние рукописи,
делает их сопоставительное описание.
Иона знакомит Шмидта с бытом монастыря, с богослужебным правилом,
с житиями святых, которые переписаны у него от руки в отдельную тетрадь, и
через всё это, вероятно, сам того не подозревая, – с глубокой православной
философией. Это ненавязчивое «введение в православие» происходит в
условиях почти «буколического» топоса: на рыбалке, в живописных местах у
стен монастыря, а также в поварне, где Иона чаще всего читает описание труда
святого Кирилла. К слову, в поварне, на самом тяжёлом монашеском
послушании, будет трудиться в конце жизни и Арсений, герой «Лавра».
Одной из важнейших деталей монастырского хронотопа являются икона
и богослужения. Иконы, при всей непонятности их условности и символики,
кажутся герою живыми, наполненными внутренним светом и глубиной.
Православные же службы, с которыми, благодаря Насте, герой познакомился
ещё в Мюнхене, открывают Шмидту не только новую грань времени
(«разрушенное» время, которое, соединив в себе все события, эпохи и
пространства, «разбирается за ненадобностью», как строительные леса [22, с.
378]), но и новое понимание смысла жизни. В своих наблюдениях за монахами
он начинает осознавать, что они, как и обитатели сгоревшего Дома в Мюнхене,
чужды стремлению к будущему. Их время так же циклично, оно двигается не
вперёд, а по кругу; люди замкнуты на себе и уходят из времени – в Вечность.
Однако, как уже было отмечено выше, эта цикличность качественного нового
уровня, и, осознав это, герой высказывает ключевую мысль всего
последующего творчества писателя: «Возвращаясь к одним и тем же
праздникам, предлагая в урочные часы одни и те же молитвы, оно [время –
авт.] вращалось вокруг своей оси – ежегодно, еженедельно и ежедневно. Мне
казалось, что к этой оси оно и стремилось – к некоей точке, где всякое движение
прекращается, и время себя окончательно исчерпывает. Это вращение … не
замыкается на самом себе. Оно впитывает в себя …. историю, которая теряет
свою линейность, сворачивается в круг и предаётся общему вращению. <…>
Достарыңызбен бөлісу: