Эдит Ева Эгер, при участии Эсме Швалль-Вейганд Выбор

отмораживают ноги и падают, как опрокинутые деревья. Истощение.
Постоянная уязвимость. Лихорадка. Голод. Переохлаждение. Если
конвоир не спускает курок, это делает само тело.
Мы продержались без еды много дней. Подходим к вершине холма
и видим ферму, хозяйственные постройки, загон для домашнего скота.
– Сейчас вернусь, – говорит Магда. Она бежит к ферме, петляя
между деревьями, надеясь, что ее не заметят солдаты СС, которые
остановились покурить.
Я наблюдаю, как Магда зигзагом бежит к ограде сада. Еще не
время для весенних овощей, но я готова есть и коровий корм, ела бы
даже сушеные стебли. Если мышь прошмыгивает в комнату, где мы
спим, девочки набрасываются на нее. Я стараюсь не привлекать
внимания к Магде своим пристальным взглядом. Отворачиваюсь, но,
когда смотрю снова в ту сторону, уже не вижу ее. Стреляют. Еще раз.
Кто-то заметил мою сестру. Конвоиры орут на нас, пересчитывают,
держа наготове автоматы. Звучат еще несколько очередей. Магды не
видно. Помоги мне, помоги! Я ловлю себя на том, что взываю к маме.
Я говорю с ней, как она когда-то молилась, обращаясь к портрету
своей матери над пианино. Магда рассказывала мне, что мама так
делала даже во время родов. В ночь, когда я родилась, Магда слышала,
как мама кричит: «Мама, помоги мне!» Потом Магда услышала плач
ребенка – мой плач – и то, как мама сказала: «Ты помогла». Взывать к
мертвым – мое право по рождению. Мама, помоги мне, – молюсь я.
Между деревьями мелькает серое пятно. Она жива. И увернулась от
пуль. Каким-то образом она остается незамеченной. Я снова могу
дышать лишь тогда, когда Магда оказывается рядом со мной.
– Там была картошка, – говорит она. – Если эти уроды не начали
бы стрелять, мы ели бы картошку.
Я представляю, как надкусываю картофелину, как будто это яблоко.
Я даже не стала бы тратить время на то, чтобы вытереть с нее землю.
Я ела бы грязь вместе с крахмалом и кожурой.
Мы идем работать на завод по производству боеприпасов рядом с
чешской границей. Узнаем, что сейчас март. Однажды я не могу слезть
со скамейки в нашем похожем на сарай ночлеге. Меня лихорадит,
знобит, я чувствую слабость.

– Вставай, Дицука, – велит мне Магда. – Отпроситься из-за болезни
не получится.
В Аушвице тем, кто не мог работать, говорили, что их забирают в
больницу, и они исчезали. С чего бы сейчас что-то изменилось?
Инфраструктуры для убийства здесь нет, специально для этого не
проложены трубы, не заложены кирпичи. Но и одна пуля справится не
хуже. И все равно я не могу встать. Я слышу свой голос: я что-то
бессвязно бормочу про бабушку с дедушкой. Они разрешат нам
прогулять школу и возьмут с собой в пекарню. Мама не может забрать
у нас сладости. Краем сознания я понимаю, что брежу, но не могу
прийти в себя. Магда велит мне замолчать и укрывает меня пальто,
чтобы я была в тепле, если жар спадет, но главное, чтобы спрятать
меня.
– Не вздумай и пальцем шевельнуть, – говорит она.
Завод совсем рядом, за мостом через быстрый ручей. Я лежу под
пальто, представляя, что меня не существует, думая о том, как
обнаружится моя пропажа и надзиратель придет в сарай и застрелит
меня. Сможет ли Магда услышать выстрел сквозь шум станков?
Теперь я никому не нужна.
Я проваливаюсь в лихорадочный сон. Мне снится огонь. Это
знакомый сон – уже почти год мне снится тепло. Но я просыпаюсь и на
этот раз понимаю, что меня действительно душит запах гари. Что это,
горит сарай? Я боюсь идти к двери, боюсь, что не дойду на своих
ослабевших ногах, а если дойду, то выдам себя. Потом я слышу бомбы.
Свист и взрыв. Как я могла спать, когда началась атака? Стаскиваю
себя со скамьи. Где безопаснее? Даже если я могла бы бежать, то куда?
Слышу крики: «Завод горит! Завод горит!»
Даже в своем состоянии я понимаю, какое расстояние отделяет
меня от сестры. Я уже эксперт в измерении пространства. Сколько
между нами рук? Сколько ног? Сколько раз надо сделать «колесо»?
Сейчас между нами мост. Вода и дерево – и огонь. Я вижу его от двери
сарая, до которой я все-таки дошла и стою, прислонившись к косяку.
Мост, ведущий к заводу, охвачен пламенем, завод поглотил дым. Для
тех, кто сейчас переживал бомбардировку, начавшаяся суматоха давала
передышку. Возможность сбежать. Я представляю, как Магда выбивает
окно и мчится к деревьям. Смотрит через ветви на небо. Готовая
бежать столько, сколько будет нужно, чтобы стать свободной. Если она

ударится в бега, я свободна от всех обязательств. Я могу сползти на
пол и никогда больше не вставать. Какое будет облегчение!
Существовать – это большой долг. Я позволяю своим ногам упасть и
сложиться, словно это два платка. Я расслабляюсь в падении.
Появляется Магда в ореоле огня – уже мертвая. Она меня опередила.
Но я догоню. Чувствую жар огня. Я вот-вот присоединюсь к ней. Уже
сейчас. «Иду! – кричу я. – Подожди меня!»
Я не улавливаю того мига, когда она перестает быть призраком и
предстает снова во плоти. Она как-то дает мне понять, что перешла по
горящему мосту, чтобы забрать меня.
– Вот дура, – говорю я, – ты же могла сбежать!
Наступил апрель. Трава зелеными потоками покрывает холмы.
Световые дни все длиннее. В нас плюют дети, когда мы идем по
окраинам города. Какая жалость, думаю я, что этим детям так
обработали мозги, внушив ко мне ненависть.
– Знаешь, как я отомщу? – говорит Магда. – Я убью мать какого-
нибудь немца. Немец убил мою мать; я убью мать-немку.
У меня другое желание. Я мечтаю, чтобы мальчик, который плюет
в нас, однажды понял, что ему не нужно меня ненавидеть. В моей
фантазии о мести мальчик, сейчас кричавший нам: «Грязные жидовки!
Паразиты!» – держит букет роз. «Теперь я знаю, – говорит он, – что
нет причин тебя ненавидеть. Ни одной причины». И мы обнимаемся во
взаимном прощении. Я не посвящаю Магду в свои фантазии.
Однажды, когда начинает смеркаться, эсэсовцы заталкивают нас в
общественный центр, где нам предстоит провести ночь. Снова нет еды.
– Кто покинет помещение, будет расстрелян на месте, –
предупреждает охранник.
– Дицука, – стонет Магда, когда мы опускаемся на деревянный
настил, который будет нам сегодня постелью. – Еще немного – и мне
конец.
– Замолчи, – говорю я. Она меня пугает. Ее подавленность для меня
страшнее вскинутого автомата. Она так обычно не говорит. Магда не
сдается. Быть может, я стала для нее обузой. Возможно, ее истощила
моя болезнь, пока она поддерживала меня.
– Ты не умрешь, – говорю я. – Сегодня мы поедим.

– Ох, Дицука, – говорит она, отворачиваясь к стенке.
Я ей докажу. Я покажу, что есть надежда. Достану какой-нибудь
еды. Верну ей силы. Эсэсовцы расположились у двери, поближе к
уходящему вечернему свету, чтобы съесть свой паек. Бывало, они
бросали нам кусок еды, просто чтобы с удовольствием посмотреть, как
мы униженно сползаемся к нему. Я тоже подползаю к ним на коленях.
«Пожалуйста, пожалуйста», – умоляю я. Они смеются. Один из них
держит рядом со мной кусок тушенки, я наклоняюсь к нему, но солдат
кладет кусок себе в рот, и все громко хохочут. Так они играют со мной,
пока я не устаю. Магда уснула. Я не собираюсь отступать, я
отказываюсь ее подводить. Солдаты прерывают свой пикник, чтобы
справить нужду или покурить, и я выскакиваю через черный ход.
Я чувствую запахи навоза, цветущих яблок и немецкого табака.
Трава влажная и холодная. За отштукатуренной оградой виден огород:
маленькие кочаны салата, стебли горошка, перистые зеленые хохолки
моркови. Я чувствую вкус моркови, как будто я ее уже сорвала,
хрустящую и всю в земле. Перебраться через стену нетрудно. Я
немного обдираю колени, когда подтягиваюсь наверх, и яркие
пятнышки крови ощущаются на коже как дуновение свежего воздуха,
как будто что-то хорошее выбирается из глубины наружу. У меня
кружится голова. Я хватаю морковь за ботву и тяну, корни
высвобождаются из земли со звуком разрывающихся швов. Плоды у
меня в руках, я чувствую их вес. С корней свисают комья земли. Даже
у этой земли запах пиршества: в ней, как в семенах, может быть все,
что только возможно. Я снова взбираюсь на стену, грязь стекает по
моим коленкам. Представляю лицо Магды, когда она будет вгрызаться
в первый свежий овощ за год. Я сделала рискованную вещь, и это дало
плоды. Я хочу, чтобы Магда это увидела – не только пищу,
питательные вещества, которые растворятся в ее крови; а увидела
надежду. Я снова спрыгиваю на землю.
Но я не одна. На меня сверху вниз смотрит мужчина. Он хватается
за оружие. Это солдат вермахта, не СС. Его карающий взгляд пугает не
меньше, чем его автомат. «Как ты посмела? – говорят его глаза. – Я
научу тебя подчиняться». Он толкает меня, я падаю на колени. Он
взводит курок и приставляет дуло к моей груди. Пожалуйста,

жүктеу/скачать 2,67 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: