Цветы для Элджернона

19 июня. 
Познакомился с Фэй Лилман, соседкой по лестничной клетке. Вернувшись домой с
полными сумками овощей, я обнаружил, что забыл ключ, а дверь захлопнута. Потом я
вспомнил, что пожарная лестница соединяет мою гостиную и квартиру точно напротив.
…По радио гремела музыка, и я постучал, сперва осторожно, потом погромче.
– Входите! Дверь не заперта!
Я толкнул дверь и замер: стоя перед мольбертом, что-то рисовала стройная блондинка в
розовом лифчике и трусиках.
– Прошу прощения! – выдохнул я, закрывая дверь. Очутившись снова на площадке, я
закричал:
– Я ваш сосед! Не могу открыть дверь и хотел по пожарной лестнице пробраться к себе!
Дверь квартиры распахнулась, и она появилась передо мной – все еще в белье, с кистью в
каждой руке.
– Ты что, не слышал, как я сказала «заходите»? – Она жестом пригласила меня зайти и
ногой отодвинула картонную коробку с мусором, стоявшую в прихожей.
Я подумал, что она или не сознает, или просто забыла, что раздета, и не знал, куда девать
глаза. Я смотрел на стены, на потолок – куда угодно, только не на нее.
Такого беспорядка, как у нее в квартире, я еще никогда и нигде не видел. В комнате стояла
дюжина маленьких складных столиков, и на всех валялись тюбики с краской – одни выжаты
досуха и сплющены, словно сброшенная змеиная кожа, другие еще истекали цветными лентами.
Повсюду раскиданы кисти, банки, тряпки, куски картона, обрывки холста. В ноздри бил
смешанный запах краски, олифы и скипидара. Три мягких кресла и ядовито-зеленая софа были
завалены кучами разнообразнейшей одежды, а на полу валялись туфли и чулки, словно у
хозяйки была привычка раздеваться на ходу и швырять вещи куда попало. Все покрывал тонкий
слой пыли.
– Так, значит, вы – мистер Гордон, – произнесла она, в упор разглядывая меня. – Мне
страсть как хотелось хоть одним глазком посмотреть на вас. Садитесь. – Она схватила ворох
одежды с одного из кресел и перекинула его на софу. – Решили наконец навестить соседей…
Что будете пить?
– А вы, значит, художница… – пробормотал я, чтобы хоть что-нибудь сказать. Меня
нервировала мысль о том моменте, когда она наконец поймет, что не одета, и с визгом кинется в
спальню. Мои глаза тщательно избегали ее.
– Пиво? Эль? Больше ничего нет, разве кроме соуса шерри. Вы ведь не хотите соуса?
– К сожалению, я спешу, – произнес я, беря себя в руки и фиксируя взглядом родинку на
левой стороне ее подбородка. – У меня захлопнулась дверь, и я хотел из вашего окна добраться
по пожарной лестнице до своей квартиры.
– В любое время, – уверила она меня. – От этих паршивых патентованных замков одни
неприятности. В первую неделю я три раза захлопывала себя, один раз полчаса простояла на
площадке совсем голая. Выскочила забрать молоко, а проклятая дверь захлопнулась. Тогда я
выдрала замок с корнем, а нового до сих пор не поставила.
Должно быть, у меня был глупый вид, потому что она вдруг рассмеялась.
– Эти замки, они только и делают, что защелкиваются, а защиты от них никакой. В этом
проклятом доме за год было пятнадцать краж, и все из запертых квартир. Ко мне еще никто не
вламывался, хотя дверь всегда открыта. Да и брать у меня нечего.
Она снова предложила мне пива, и я согласился. Пока она ходила за ним на кухню, я еще

раз огляделся и заметил, что одна стена комнаты совсем очищена – мебель отодвинута,
штукатурка содрана до голых кирпичей – и превращена в некое подобие картинной галереи.
Она была увешана картинами до потолка и еще множество их стояло в несколько рядов на полу.
Тут было несколько автопортретов, на которых художница изобразила себя обнаженной.
Картина на мольберте, над которой она трудилась в момент моего появления, являла собой
нагой поясной автопортрет. Волосы на нем были длинные, до плеч (не сегодняшняя короткая
стрижка). Несколько прядей завились вперед и уютно устроились между грудей… Я услышал ее
шаги, быстро отвернулся от мольберта, споткнулся о кипу книг на полу и притворился, что
рассматриваю осенний пейзаж на стене.
Я с облегчением заметил, что она накинула на себя драный домашний халат, и хотя дырки
на нем были в самых неподходящих местах, я смог наконец позволить себе посмотреть прямо на
нее. Нельзя сказать, что красавица… Голубые глаза и упрямый вздернутый нос придавали ей
некоторое сходство с кошкой, что вполне гармонировало с ее уверенными, спортивными
движениями. Она была стройна, хорошо сложена, лет тридцати пяти. Поставив банки с пивом
на пол, она уселась рядом с ними и пригласила меня сделать те же самое.
– Мне кажется, что на полу удобнее, чем в кресле. А вам?
Я сказал, что у меня еще не было случая задуматься над этим. Она улыбнулась и заметила,
что у меня честное лицо. Она была расположена поговорить о себе:
– Избегаю Гринич-Вилледжа. Там вместо того, чтобы писать, пришлось бы целыми днями
торчать в барах и кафе. Здесь лучше, подальше от бездарей и дилетантов. Здесь я могу делать,
что хочу, и никто не приходит ругать меня. Вы ведь тоже не злопыхатель?
Я пожал плечами, стараясь не обращать внимания на перепачканные пылью брюки.
– А мне кажется, что все мы все время критикуем кого-то. Вот вы, например, ругаете
бездарей и дилетантов, правда?
Еще через несколько минут я сказал, что мне пора. Она оттащила от окна кучу книг, и я
полез по газетам и мешкам с пивными бутылками.
– Скоро, – вздохнула она, – я их все сдам…
С подоконника я вылез на пожарную лестницу и, открыв свое окно, вернулся за овощами.
Однако прежде чем я успел сказать «спасибо» и «до свидания», она полезла на лестницу вслед
за мной.
– Позвольте взглянуть на вашу квартиру. Эти старухи сестры Вагнер, которые жили в ней
до вас, даже не здоровались со мной.
Она уселась на мой подоконник.
– Заходите, – сказал я, раскладывая овощи на столе. – У меня нет пива, зато есть кофе.
Но она глядела мимо меня широко раскрытыми от удивления глазами.
– Бог мой! Никогда не видела такой чистоты! Кто бы мог подумать, что одинокий мужчина
способен на такое!
– Ну, таким я был не всегда, – уверил ее я. – Когда я въехал сюда, квартира была чистой, и у
меня появилось искушение оставить все в таком же виде. Теперь меня раздражает любой
беспорядок.
Она слезла с подоконника и приступила к осмотру.
– Эй, – сказала она вдруг, – ты любишь танцевать? Знаешь… Она вытянула руки и, напевая
какую-то латиноамериканскую мелодию, сделала несколько замысловатых па. – Скажи, что
умеешь, и я взовьюсь к потолку!
– Только фокстрот, да и то не очень…
– Я помешана на танцах, но никто из моих знакомых, из тех, что мне нравятся, не умеет.
Когда совсем тоска одолевает, я наряжаюсь и хожу в зал «Звездная пыль». Парни там

жутковатые, но танцевать мастера.
Она вздохнула и еще раз внимательно огляделась вокруг.
– Знаешь, что мне не нравится в твоей идеальной квартире? Как художнику… Линии, вот
что бесит меня! Они все прямые – пол, стены, потолок, углы – как в гробу. Единственный выход
– немного выпить. Тогда линии начинают изгибаться и извиваться и мир кажется мне лучше,
чем он есть на самом деле. Мне не по себе, когда все вокруг прямое и ровное. Ух! Живи я здесь,
мне постоянно пришлось бы ходить под хмельком.
Внезапно она повернулась и посмотрела мне прямо в глаза.
– Одолжи пятерку до двадцатого. Получу алименты – отдам. Мне всегда хватает денег, но
на прошлой неделе возникли кое-какие проблемы…
Я не успел ответить. Она взвизгнула и бросилась к стоящему в углу пианино.
– Я слышала, как ты тренькаешь на нем и подумала – вот парень что надо! Уже тогда мне
захотелось познакомиться с тобой. Я так давно не играла… Она стала подбирать какую-то
мелодию, а я отправился на кухню варить кофе.
– Можешь приходить и упражняться в любое время. – Не знаю, с чего это я стал так вольно
обращаться со своим жилищем, но было в Фэй нечто, требующее полного отказа от самого
себя. – Я еще не дошел до того, чтобы оставлять открытой входную дверь, но окно не
закрывается, и, если меня нет дома, залезай в него. Тебе нужны сахар и сливки?
Не услышав ответа, я зашел в комнату. Фэй куда-то пропала, и когда я направился к окну,
то услышав ее голос из комнаты Элджернона:
– Это еще что такое?
Она стояла перед сооруженным мной лабиринтом.
– Современная скульптура! Ящики, гробы и прямые линии!
– Это специальный лабиринт, – объяснил я. – Обучающее устройство для Элджернона.
Но она продолжала возбужденно бегать вокруг него.
– Его надо показать в Музей современного искусства!
– Это не скульптура! – не сдавался я, открывая дверцу клетки и выпуская Элджернона в
лабиринт.
– Боже мой! – прошептала она. – Скульптура с одушевленным элементом! Чарли! Это
величайшее произведение со времен разбитых автомобилей и приваренных друг к другу
консервных банок!
Я открыл было рот, но она заявила, что одушевленный элемент введет это творение в
Историю, и только заметив пляшущие в ее глазах огоньки, я понял, что она дразнит меня.
– Это можно классифицировать как самообновляющееся искусство. Своего рода
созидательный подвиг. Достань еще одну мышь, и когда у них появятся маленькие,
одушевленный элемент начнет воспроизводить сам себя. Твоя работа обретет бессмертие, и все
бросятся доставать копии, чтобы было о чем поговорить. Как мы назовем это чудо?
– Ладно… – сказал я. – Сдаюсь!
– Ну нет! – фыркнула она, похлопывая по пластиковому куполу, внутри которого
Элджернон уже нашел путь к цели. – «Сдаюсь» – уже приелось. Как насчет «Жизнь – ящик с
лабиринтом»?
– Ты рехнулась, – сказал я.
– Ну конечно! – Фэй присела в реверансе. – Я все ждала, когда ты заметишь это.
Выпив полчашки кофе, она испуганно вскрикнула и сказала, что ей пора бежать, потому
что вот уже полчаса, как она должна встретиться с кем-то на какой-то выставке.
– Тебе нужны деньги, – напомнил я. Она взяла мой бумажник, открыла его и вытащила
пятидолларовую купюру.

– До следующей недели, когда получу чек. Тысяча благодарностей!
Фэй скомкала бумажку, послала Элджернону воздушный поцелуй и, прежде чем я успел
что-либо сказать, выскочила в окно и скрылась из виду.
Она ужасно привлекательна. Полна жизни и воображения. Голос, глаза все располагает к
себе. И живет от меня-то всего через окно.

жүктеу/скачать 1,23 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: