Бхагаван Шри Раджниш (Ошо). Радость. Счастье, которое приходит изнутри

нехорошо». Он только хотел заглянуть в часы, им двигала научная
любознательность. Ему хотелось посмотреть, почему они тикают. Это
было совершенно правомерно. И часы не настолько ценны, как его
любознательность, как его исследовательский ум. Часы ничего не
стоят — даже если они поломаются, не о чем беспокоиться; но если
будет разрушен исследовательский ум, разрушено будет многое, тогда
он никогда не будет исследовать и искать истину.
Или чудесным вечером, когда небо полно звезд, ребенок хочет
выйти и посидеть снаружи, но ему пора ложиться спать. Он
совершенно не хочет спать; у него нет сна ни в одном глазу, и он
полностью пробужден. Ребенок озадачен. Утром, когда ему хочется
спать, к нему пристают все: «Вставай!» Когда он наслаждался, когда
было так прекрасно лежать в постели, когда он хотел перевернуться на
другой бок и еще немного поспать, увидеть еще немного снов, все
были против него: «Вставай! Пора вставать». Теперь он совершенно не
хочет спать, а хочет наслаждаться звездами. Это мгновение очень
поэтично, очень романтично. Он чувствует трепет. Как он может
уснуть, находясь в таком трепете? Он так взволнован, ему хочется петь
и танцевать, а его заставляют ложиться спать: «Уже девять часов. Пора
спать». Теперь он был бы счастлив продолжать бодрствовать, но его
принуждают лечь спать.
Когда он играет, его заставляют сесть за обеденный стол. Он не
голоден. Когда он голоден, мать говорит: «Сейчас не время». Таким
образом мы последовательно разрушаем все возможности того, чтобы
ребенок был экстатичным, все возможности того, чтобы ребенок был
счастливым, веселым, жизнерадостным. Все, в чем ребенок спонтанно
чувствует себя счастливым, оказывается неправильным, а все, к чему
он не чувствует ни малейшего интереса, — правильным.
Когда ребенок в школе, на дворе за стенами школы внезапно
начинает петь птица, и все внимание ребенка устремляется к птице,
конечно — не к учителю же математики, который стоит у доски со
своим уродливым мелом. Но у учителя больше власти, больше
политической власти, чем у птицы. Безусловно, у птицы нет никакой
власти, но есть красота. Птица привлекает ребенка, не вбивая ему в
голову: «Будь внимательнее! Не отвлекайся!». Нет — просто,
спонтанно, естественно сознание ребенка начинает течь из окна

наружу. Оно приближается к птице. Там его сердце, но он должен
смотреть на доску. Там не на что смотреть, но он должен притворяться.
Счастье оказывается неправильным. Каждый раз, когда возникает
счастье, ребенок начинает бояться, что вот-вот что-то окажется
неправильным. Если ребенок играет с собственным телом, это
неправильно. Если ребенок играет с собственными половыми
органами, это неправильно. А это один из самых экстатичных
моментов в жизни ребенка. Он наслаждается своим телом; это
вызывает в нем трепет. Но всякий трепет должен быть пресечен, вся
радость должна быть разрушена. Это невротично, но невротично само
общество.
То же самое делали с родителями их родители; теперь они это
делают со своими детьми. Таким образом одно поколение продолжает
разрушать другое. Таким образом мы передаем свои неврозы от одного
поколения к другому. Вся земля превратилась в сумасшедший дом.
Кажется, никто не знает, что такое экстаз. Он утрачен. Созданы многие
слои барьеров.
Я заметил, что, когда люди начинают медитировать и ощущают
прилив энергии, когда они начинают чувствовать себя счастливыми,
они тут же приходят ко мне и говорят: «Происходит очень странная
вещь. Я чувствую себя счастливым, но одновременно чувствую себя
виноватым, совершенно без причины». Виноватым? Они сами
озадачены. Почему человек должен чувствовать себя виноватым? Они
знают, что ничего не сделали, что для чувства вины не было никакой
причины. Откуда возникает это чувство вины? Оно приходит из той
глубоко укорененной обусловленности, что радость неправильна. Быть
грустным приемлемо, но быть счастливым непозволительно.
Когда-то я жил в одном городке, полицейский комиссар которого
был моим другом; мы дружили с университетских времен. Он часто
приходил ко мне и говорил:
— Я так несчастен. Помоги мне из этого выбраться.
— Ты говоришь о том, чтобы из этого выбраться, — говорил я, —
но я не вижу, что ты действительно хочешь из этого выбраться. Зачем,
прежде всего, ты вообще выбрал эту работу в полицейском
департаменте? Наверное, ты был несчастен, и тебе хотелось сделать
несчастными и всех остальных.

Как-то раз я попросил трех своих друзей пройтись по городу,
начать в разных местах танцевать, быть счастливыми. Я сказал:
— Просто пойдите и сделайте это в качестве эксперимента.
Через час, конечно, их задержала полиция. Я позвонил
полицейскому комиссару и сказал:
— Почему вы задержали этих моих друзей?
— Эти люди кажутся безумными, — сказал он. Я спросил его:
— Сделали ли они что-нибудь плохое? Причинили кому-нибудь
вред?
— Нет, ничего подобного, — сказал он. — По сути дела, они
ничего плохого не сделали.
— Почему же тогда вы их задержали?
— Но они же танцевали на улицах! — сказал он. — И они
смеялись.
— Но если они не сделали ничего причиняющего вред другим,
зачем вмешиваться? Почему ты должен вмешиваться? Они ни на кого
не нападали, они не вторгались ни на чью территорию. Они просто
танцевали. Они ни в чем не виноваты, они только смеялись.
— Ты прав, — сказал он, — но это опасно.
— Почему это опасно? Быть счастливым опасно? Быть
экстатичным опасно?
Он понял суть; он тут же их освободил. Он прибежал ко мне; он
сказал:
— Может быть, ты и прав. Я не могу позволить себе быть
счастливым — и я не могу позволить быть счастливым никому
другому.
Вот вам ваши политики, вот вам ваши полицейские комиссары, вот
вам ваши магистраты, присяжные, вожди, так называемые святые,
священники, папы — вот вам все эти люди. Все они сделали большие
вложения в ваше несчастье. Они зависят от вашего несчастья. Если вы
несчастны, они счастливы.
Только несчастный человек пойдет в храм, чтобы молиться.
Счастливый человек — и в храм? Зачем?
Я слышал, что однажды Адольф Гитлер беседовал с британским
дипломатом; они были на тридцатом этаже небоскреба, и, чтобы
произвести на англичанина впечатление, Гитлер приказал одному
немецкому солдату выпрыгнуть в окно. Солдат просто выпрыгнул, без

малейшего колебания и, конечно, разбился насмерть. Британский
дипломат не мог поверить своим глазам; это было невероятно. Он был
очень потрясен. Просто выбросить жизнь?.. — и без всякой причины.
Чтобы еще усилить впечатление, Гитлер приказал другому солдату:
«Прыгай!» — и другой тоже прыгнул. Чтобы впечатление стало
полным, он приказал то же самое третьему.
Но к этому моменту дипломат уже немного пришел в себя. Он
бросился к солдату, остановил его и сказал:
— Что вы делаете? Как вы можете выбрасывать свою жизнь так,
без всякой причины?
— Кому захочется жить, сэр, в этой стране под властью этого
сумасшедшего? — сказал тот. — Кому захочется жить с этим
Адольфом Гитлером? Лучше умереть! Это свобода.
Когда люди несчастны, смерть кажется свободой. Когда люди
несчастны, они так полны ярости, гнева, что готовы убивать, — даже
рискуя тем, что убьют их. Политик существует, потому что вы
несчастны. Благодаря этому может продолжаться Вьетнам, Бангладеш,
Арабские страны. Продолжается война. В одном или другом месте
продолжается война.
Это положение вещей нужно понять — почему оно существует, и
как вам из него выпасть. Пока вы не выпадете из него, пока не поймете
весь механизм, всю обусловленность — гипноз, под которым вы
живете, — пока вы его не уловите, не начнете наблюдать и не
отбросите, вы никогда не будете экстатичными, никогда не сможете
петь песню, которую пришли спеть. Тогда вы умрете, так и не спев
свою песню. Тогда вы умрете, так и не станцевав свой танец. Тогда вы
умрете, никогда даже не жив.
Ваша жизнь — это только надежда; это не реальность. Она может
быть реальностью.
Тот невроз, который вы называете обществом, цивилизацией,
культурой, образованием, — у этого невроза есть очень тонкая
структура. Вот эта структура: общество дает вам символические идеи,
чтобы реальность мало-помалу затуманилась, покрылась дымкой,
чтобы вы не могли видеть реального и начали испытывать
привязанность к нереальному. Например, общество вам говорит быть
честолюбивыми; оно помогает вам идти на поводу у амбиций.

Амбиции означают: жить в надежде, жить в завтра. Амбиции
означают, что сегодня нужно пожертвовать ради завтра.
Сегодня — вот все, что есть; сейчас — единственное время, в
котором вы есть, единственное время, в котором вы когда-либо будете.
Если вы хотите жить, значит — сейчас или никогда.
Но общество учит вас амбициям. С самого детства, когда вы идете
в школу, и в вас закладываются амбиции, вас отравляют: стань
богатым, добейся власти, стань кем-то. Никто вам не говорит, что у вас
уже есть способность быть счастливыми. Все говорят, что вы сможете
приобрести способность быть счастливыми, только если выполните
определенные условия: чтобы у вас было достаточно денег, большой
дом, большая машина, то или другое, — только тогда вы сможете быть
счастливыми.
Счастье не имеет ничего общего с этими вещами. Счастье — это не
достижение, это ваша природа. Животные счастливы без всяких денег.
Они не Рокфеллеры. И никакой Рокфеллер не счастлив так, как олень
или собака. У животных нет никакой политической власти — они не
премьер-министры и не президенты — но они счастливы. Деревья
счастливы; иначе они перестали бы цвести, они по-прежнему цветут;
весна по-прежнему приходит. Они по-прежнему танцуют, они по-
прежнему поют, они по-прежнему изливают свое существо к ногам
божественного. Их молитва непрерывна, их поклонение непрестанно.
И они не ходят ни в какую церковь, в этом нет надобности. Бог
приходит к ним сам. В ветре, в дожде, в солнце — Бог приходит к ним
сам.
Лишь человек несчастлив, потому что человек живет в амбициях, а
не в реальности. Амбиции — это трюк; трюк, направленный на то,
чтобы отвлечь ум. Символическая жизнь вытеснила собой жизнь
реальную.
Наблюдайте это в жизни. Мать не может любить ребенка до такой
степени, как этого хочет ребенок, потому что мать подвешена к ее
голове. Ее жизнь не была жизнью осуществленности, ее любовная
жизнь была бедствием. Ей не было позволено расцвести. Она прожила
жизнь в амбициях. Она пыталась контролировать своего мужчину,
владеть им. Она была ревнива. Она не была любящей женщиной. А
если она не была любящей женщиной, как она может внезапно начать
любить ребенка?

Я только что прочитал книгу Р. Д. Лэйнга. Он прислал мне свою
книгу «Факты жизни». В этой книге он приводит эксперимент, в
котором психоаналитик опрашивал матерей: «Когда ваш ребенок
должен был вот-вот родиться, были ли вы в настроении его
приветствовать, были ли вы готовы принять этого ребенка?» Он
составил анкету. Первым вопросом в нем было: «Был ли ребенок
случайным или вы хотели этого ребенка?» Девяносто процентов
женщин сказали: «Он был случайным; мы его не хотели». Затем:
«Когда случилась беременность, колебались ли вы? Хотели ли вы
ребенка или собирались делать аборт? Было ли это для вас ясно?»
Многие из них сказали, что колебались много недель, сделать им аборт
или родить ребенка. Затем ребенок родился — они не смогли ничего
решить. Может быть, были другие соображения — может быть,
религиозные соображения, может быть, это было бы для них грехом,
это угрожало бы им адом. Может быть, они принадлежали к
католическому вероисповеданию, и им помешала сделать аборт идея,
что аборт — это убийство. Могли быть также социальные
соображения. Ребенка хотел муж или они решили родить ребенка,
чтобы упрочить свое эго. Но сам ребенок никому не нравился. Редко
встречалась мать, которая говорила: «Да, ребенку были рады. Я его
ждала и была счастлива».
А если рождается ребенок, которому не рады, — с самого начала
мать колебалась, рожать его или не рожать... Это не могло не иметь
последствий. Должно быть, ребенок ощущал эти напряжения. Когда
мать думала о том, чтобы сделать аборт, ребенок, наверное, чувствовал
обиду. Ребенок — это часть тела матери; каждая вибрация ее тела
достигает ребенка. Или, когда мать раздумывает и колеблется,
находясь в нерешительности, что ей делать или не делать, ребенок
тоже ощущает дрожь, колебание — он висит между жизнью и
смертью. Затем каким-то образом этот ребенок рождается, и мать
думает, что это вышло только случайно — она применяла
противозачаточные средства, пробовала то-то и то-то, но ничто не
помогло, и ребенок родился — и теперь его нужно терпеть.
Эта терпимость — не любовь. Ребенку с самого начала недостает
любви. И мать тоже чувствует себя виноватой, потому что не дает
ребенку столько любви, сколько было бы естественно. И она начинает
создавать заменители. Она принуждает ребенка слишком много есть.

Она не может наполнить душу ребенка любовью; она пытается набить
его тело едой. Это заменитель. Можете пойти и посмотреть. Матери
так одержимы. Ребенок говорит: «Я не голоден», но матери
продолжают заставлять их есть. Это не имеет ничего общего с
ребенком, они не слушают ребенка. Они предоставляют заменитель:
они не могут дать ему любви, поэтому дают еду. Ребенок растет — они
не могут его любить, и они дают ему деньги. Деньги становятся
заменителем любви.
И ребенок также узнает, что деньги важнее любви. Если у тебя нет
любви, беспокоиться не о чем, но деньги у тебя должны быть. В жизни
он станет жадным, он будет гнаться за деньгами, как маньяк, он не
будет беспокоиться о любви. Он скажет: «Сначала первостепенное.
Сначала у меня должен быть большой счет в банке. У меня должно
быть столько-то денег; только тогда я смогу позволить себе любовь».
Тогда как для любви, не нужно никаких денег; любить ты можешь
таким, как есть. И если ты думаешь, что для любви требуются деньги,
и гонишься за деньгами, однажды, может быть, у тебя будут деньги, и
тогда внезапно ты почувствуешь себя пустым — потому что все эти
годы были потрачены впустую в накоплении денег... И не только
потрачены впустую; более того, все эти годы были годами без любви,
ты не тренировался в любви. Теперь деньги есть, но ты не умеешь
любить. Ты забыл сам язык чувствования, язык любви, язык экстаза.
Да, ты можешь купить красивую женщину, но это не любовь. Ты
можешь купить самую красивую женщину мира, но это не любовь. И
она придет к тебе не потому, что тебя любит; она придет к тебе из-за
твоего счета в банке.

жүктеу/скачать 8,95 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: