В конце они оба умрут

— К Лидии, наверное, рановато идти, — говорю я и, сложив
конверт, кладу его к себе в карман. — А то она заподозрит, что что-то
не так. Может, потусуемся у нее в подъезде?
— Не, чувак. Мы не станем сидеть в подъезде твоей лучшей
подружки, потому что ты не хочешь ее обременять. Сейчас пять утра,
давай пойдем поедим. Потенциальная Тайная вечеря. — Руфус ведет
меня за собой. — Моя любимая закусочная открыта круглосуточно.
— Звучит прикольно.
Я всегда был большим поклонником утра. Я подписан на
несколько страниц на фейсбуке, посвященных рассвету в других
городах («Доброе утро, Сан-Франциско!») и странах («Доброе утро,
Индия!»), и вне зависимости от времени суток в моей ленте всегда
мелькают фотографии сияющих зданий, завтраков и людей, которые
начинают свой день. Восходящее солнце приносит чувство новизны, и
даже при том, что существует вероятность, что я не дотяну до рассвета
и не увижу, как лучи солнца просвечивают через кроны деревьев в
парке, я должен относиться к сегодняшнему дню как к одному
длинному утру. Нужно проснуться, нужно начать свой день.
В столь ранний час улицы пустынны. Я не против людей, просто
не осмеливаюсь петь песни в чьем-либо присутствии. Если бы я
сейчас был совсем один, то, наверное, сыграл и спел бы какую-нибудь
депрессивную песню. Папа учил меня, что нет ничего дурного в том,
чтобы поддаваться эмоциям, но при этом нужно уметь бороться с
самыми плохими из них. На следующий день после того, как его
положили в больницу, я играл светлые и душевные песни, например
«Just the Way You Are» Билли Джоэла, чтобы чувствовать, что надежда
нас не покинула.
Мы подходим к кафе «Пушка». Над дверью треугольная вывеска,
на которой изображена пушка, стреляющая чизбургером в название
кафе, и картошка фри, которая разлетается в разные стороны, как
фейерверк. Руфус пристегивает велосипед к паркомату, я следом за
ним захожу в полупустое кафе, и в нос мне сразу бьет запах яичницы и
гренок.
Хозяин с усталыми глазами приветствует нас и предлагает занять
любые места. Руфус обходит меня и направляется в дальний угол
забегаловки, где занимает столик на двоих возле туалета. Темно-синие
кожаные сиденья потрескались, и, глядя на них, я сразу вспоминаю

диван у нас дома с тех времен, когда я был совсем еще ребенком. Я
тогда машинально отдирал от него кусочки ткани до тех пор, пока
обивка не полезла наружу — причем полезла так сильно, что папа
выбросил диван и заменил его тем, что стоит у нас до сих пор.
— Это мое любимое место, — говорит Руфус. — Я бываю здесь
пару раз в неделю. Уже даже говорю: «Мне как обычно».
— А почему ты ходишь именно сюда? Твой район? — Я вдруг
осознаю, что понятия не имею, где живет мой Последний друг и
откуда он вообще родом.
— Мой, но только в последние четыре месяца, — кивает Руфус.
— Так вышло, что я оказался в интернате.
Я не только ничего не знаю о Руфусе, но и ничего еще для него не
сделал. Он верен своей миссии следовать за мной в моем путешествии:
вытащил меня из дома, привел и вызволил из больницы, а скоро и к
Лидии со мной пойдет. Пока Последняя дружба — штука уж больно
односторонняя.
Руфус подвигает ко мне меню.
— На обратной стороне написано про акцию для Обреченных.
Все бесплатно, прикинь.
Небывалая удача. На форуме «Обратный отсчет» я много раз
читал, что Обреченные идут в пятизвездочные рестораны, ожидая, что
их там будут обхаживать, как королей, и кормить всевозможными
угощениями за счет заведения, но в итоге им предлагают только
скидку. Я рад, что Руфус привел меня именно сюда.
Откуда-то из кухни выходит официантка и приветствует нас. Ее
светлые волосы собраны в аккуратный пучок на затылке, а на значке,
приколотом к желтому галстучку, написано «Эйнджел»
[9]
.
— Доброе утро, — говорит она с южным акцентом и достает
ручку из-за уха. Я замечаю завиток татуировки у нее над локтем.
Кажется, страх перед иголками я не перерасту никогда. Девушка
крутит ручку между пальцев. — Поздно вы к нам, да?
— Можно и так сказать, — отвечает Руфус.
— Скорее очень-очень рано, — возражаю я.
Если Эйнджел и интересна разница формулировок, то виду она не
подает.
— Что-нибудь выбрали?
Руфус изучает меню.

— Ты что, будешь не то, что обычно? — спрашиваю я.
— Сегодня хочу чего-нибудь нового. Последний шанс и все такое.
— Он откладывает меню и поднимает взгляд на официантку. — Что
посоветуете?
— Вам что, позвонили, что ли? — Ее смешок живет не больше
секунды. Девушка поворачивается ко мне, а я опускаю голову все ниже
и ниже, пока Эйнджел не присаживается перед нами на корточки. —
Быть не может. — Она роняет ручку и блокнот на стол. — Ребята, вы в
порядке? Вы больны? И вообще, вы же не прикалываетесь, чтобы я вас
бесплатно накормила, так?
Руфус качает головой:
— Нет, не прикалываемся. Я часто сюда захожу и решил не
изменять себе в последний раз.
— Вы что, на самом деле сейчас думаете о еде?
Руфус наклоняется вперед и читает имя на значке:
— Эйнджел. Что посоветуете?
Девушка прикрывает глаза рукой, пожимает плечами.
— Даже не знаю, — говорит она. — Может быть, набор «Все
самое вкусное»? Там картошка фри, мини-сэндвичи, яичница, жареная
свиная вырезка, паста… В общем, там все самое вкусное, что у нас
есть.
— Мне столько в жизни не съесть. А что вы сами тут больше
всего любите? — спрашивает Руфус. — Только не говорите, что рыбу.
— Я люблю салат с цыпленком на гриле. Но это потому, что ем
как птичка.
— Тогда буду его, — решает Руфус и смотрит на меня. — А ты
что хочешь, Матео?
Я даже не смотрю в меню.
— Я возьму то, что ты здесь всегда заказываешь.
Как и он, я надеюсь, что это не рыба.
— Но ты даже не знаешь, что это.
— В любом случае, попробую что-то новое. Если только это не
куриная грудка.
Руфус кивает. Он указывает пару позиций в меню, и Эйнджел
сообщает, что скоро вернется, после чего поспешно уходит, забыв на
столе ручку и блокнот. Я слышу, как она велит повару готовить наши
блюда в первую очередь, потому что «за тем столиком сидят

Обреченные». Не очень понимаю, кто составляет нам конкуренцию в
этом первенстве. Мужчина, который пьет кофе и читает газету? Но я
ценю доброту сердца Эйнджел. Интересно, была ли такой же Андреа
из Отдела Смерти, пока работа не заглушила в ней последние крохи
сострадания?
Я поворачиваюсь к Руфусу.
— Можно у тебя кое-что спросить?
— Не переводи воздух на такие вопросы. Просто спрашивай что
хочешь, будь смелее, — отвечает он.
Отвечает он резковато, но вообще-то к месту.
— Зачем ты сказал Эйнджел, что мы умираем? Разве это не
испортит ей день?
— Возможно. Но смерть испортит и мой день, и я ничего не смогу
с этим поделать, — пожимает плечами Руфус.
— Лидии я говорить не собираюсь, — замечаю я.
— Но почему? Не будь чудовищем. У тебя ведь есть шанс с ней
попрощаться. Не упускай его.
— Я не хочу портить ей день. Она мать-одиночка. Ей и так
приходится нелегко с тех пор, как не стало ее парня. — А может быть,
не такой я и самоотверженный. Может, молчать о своей смерти — это
чистый эгоизм. Но я не могу себя заставить. Как сказать лучшей
подруге, что завтра тебя уже не будет рядом? И как убедить ее
отпустить тебя, чтобы ты не упустил своего шанса пожить последний
день перед смертью?
Я откидываюсь на сиденье, испытывая изрядное отвращение к
себе.
— Если ты окончательно решил, я тебя поддержу. Не знаю,
обидится ли она, — тебе лучше знать. Но послушай, нам пора
перестать сомневаться в себе и заботиться о том, как другие
отреагируют на нашу смерть.
— А что, если, переставая сомневаться в себе, мы перестаем быть
собой? Тебе самому не вскрывают мозг размышления о том, не была
ли жизнь лучше до появления Отдела Смерти?
Этот вопрос душит меня.
— Было ли тогда лучше? — переспрашивает Руфус. — Может
быть. Да. Нет. Ответ ничего не значит и ничего не меняет. Пусть все
идет как идет, Матео.

Он прав. Не буду больше себя мучить. Я сдерживаюсь. Я кучу лет
жил в полной безопасности, пытаясь обеспечить себе долгие годы на
земле, и посмотрите, чего я добился. Я на финишной прямой, хотя
никогда не участвовал в забеге.
Эйнджел возвращается с напитками и протягивает Руфусу салат с
цыпленком на гриле, а передо мной ставит батат-фри и французские
гренки.
— Если вам понадобится что-нибудь еще, ребята, пожалуйста,
кликните меня. Даже если я не в зале или занята другим клиентом. Я в
вашем распоряжении.
Мы благодарим ее, но я замечаю, что ей не хочется уходить.
Кажется, она вот-вот присядет рядом с кем-нибудь из нас еще немного
поболтать. Но она все же собирается и уходит.
Руфус стучит вилкой по моей тарелке.
— Ну, как тебе мое «как обычно»?
— Я сто лет не ел гренок. Мой отец вместо них любил делать по
утрам роллы с беконом, салатом и помидорами в поджаренной
тортилье. — Я как-то уже подзабыл о существовании французских
гренок, но запах корицы мгновенно навеял многочисленные
воспоминания о том, как мы с папой сидели друг напротив друга за
нашим неустойчивым столом, завтракали, слушали новости или
накидывали идеи для его очередного списка. — А вообще очень в
тему. Хочешь?
Руфус кивает, но к моей тарелке не тянется. Он думает о чем-то
своем, гоняя салат по тарелке. Он явно чем-то расстроен и ест только
курицу. Потом берет блокнот и ручку, которую оставила на столе
Эйнджел, рисует круг и несколько раз жирно его обводит.
— Я мечтал путешествовать по свету и фотографировать.
Он рисует карту мира, намечая границы стран, в которых никогда
не побывает.
— Типа как фотожурналист? — уточняю я.
— Не, я хотел работать чисто на себя.
— Тогда надо сходить в «Арену путешествий», — говорю я. —
Это лучший способ объехать весь мир за один день. На форуме
«Обратный отсчет» у нее хорошие отзывы.
— Я на таких форумах не сижу, — говорит Руфус.

— А я сижу каждый день, — признаюсь я. — Мне спокойнее,
когда я вижу, как другие люди находят в себе силы выйти из зоны
комфорта.
Руфус отрывает взгляд от своего рисунка и качает головой.
— Твой Последний друг проследит, чтобы ты из своей зоны
комфорта вышел со взрывом. Не в буквальном смысле, а понимаешь в
каком. В хорошем. Я криво выразился.
— Я тебя понял. — Кажется.
— А ты себя кем видел в будущем? — спрашивает Руфус. — В
профессиональном плане.
— Архитектором. Я хотел строить дома, офисы, театры и парки,
— говорю я. И умалчиваю о том, что никогда в жизни не стал бы
работать в офисе или что мечтал выступить на построенной мною же
сцене. — В детстве я очень любил «Лего».
— Я тоже. Ракеты у меня всегда разваливались, и у моих пилотов
с квадратной головой никогда не было особых шансов. — Руфус
тянется к моей тарелке и отрезает себе кусочек гренки, после чего
принимается с наслаждением ее жевать, опустив голову и закрыв глаза.
Ужасно тяжело смотреть, как кто-то ест свою самую любимую еду в
последний раз в жизни.
Я обязан взять себя в руки.
Обычно хуже всего бывает перед тем, как станет лучше, но
сегодня все наоборот.
Когда наши тарелки пустеют, Руфус встает и подзывает Эйнджел.
— Будет секундочка, принесите счет, хорошо?
— Мы вас угощаем.
— Пожалуйста, можно мы заплатим? Для меня это очень важно,
— говорю я. Надеюсь, она не думает, что я манипулирую ее чувством
вины.
— Поддерживаю, — кивает Руфус. Возможно, он сюда больше не
вернется, но мы хотим, чтобы это кафе не закрывалось как можно
дольше и работало ради других посетителей. А ведь выручка — это то,
что позволяет им оплачивать счета.
Эйнджел энергично кивает и приносит нам чек. Я протягиваю
пластиковую карту и, когда девушка возвращает ее мне, оставляю ей
чаевых в три раза больше стоимости нашего недорогого завтрака.

Теперь у меня остается чуть меньше двух тысяч долларов.
Наверное, помочь кому-нибудь начать жизнь заново на эти деньги
нельзя, но это хоть какая-то помощь.
Руфус кладет рисунок земного шара в карман.
— Пойдем?
Я остаюсь сидеть на месте.
— Встать — значит уйти, — говорю я.
— Ага, — говорит Руфус.
— Уйти — значит умереть, — говорю я.
— Не-а. Уйти — значит пожить перед тем, как умереть. Вперед.
Я встаю, благодарю Эйнджел, помощника официанта и хозяина
кафе, и мы выходим на улицу.
Сегодня — одно длинное утро. Но я обязан проснуться и вылезти
из-под одеяла. Я смотрю вперед на пустынные улицы и иду навстречу
Руфусу и его велосипеду; навстречу своей смерти, которая с каждой
потерянной нами минутой становится ближе; навстречу миру, который
сегодня играет против нас.

жүктеу/скачать 1,4 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: