Джордж Оруэлл Скотный двор сказка Глава I

трудом открывал глаза. Только старенький Вениамин каким был, таким и остался, разве что 
шерсть на морде поседела да после смерти Бойца он стал еще более замкнутым и 
несловоохотливым. 
Поголовье на Скотном Дворе увеличилось, хотя и не так сильно, как ожидали в первые 
годы после восстания. За это время народилось много новых животных — для них восстание 
было лишь туманной легендой, передаваемой изустно; немало животных купили — а они до 
своего появления на Скотном Дворе и вовсе не слыхали о восстании. Теперь на ферме 
имелись еще три лошади кроме Кашки. Отличные, крепкие кобылы, работяги, хорошие 
товарки, но уж очень глупые. Ни одна из них дальше буквы Б не продвинулась. Они 
принимали на веру все, что им рассказывали о восстании и положениях скотизма другие, и 
тем более Кашка, которую почитали как мать, но, похоже, толком не понимали. 
Хозяйство наладилось, порядка стало больше, к Скотному Двору прирезали еще два 
поля — их купили у мистера Калмингтона. Строительство ветряной мельницы удалось 
наконец закончить, и теперь у них были и молотилка, и стогометатель; пристроили много 
новых служб. Сопли купил себе дрожки. Но генератор на ветряной мельнице так и не 
установили. На ней мололи зерно, а это приносило немалые деньги. Теперь животные, не 
щадя сил, строили другую мельницу; когда ее закончат, говорили они, на ней установят 
генератор. Но о тех роскошествах, которые некогда сулил им Обвал: стойлах с электрическим 
светом, горячей и холодной водой, сокращении рабочей недели, — ни о чем подобном теперь 
уже и речи не было. Наполеон заклеймил подобные излишества, сказал, что они 
противоречат духу скотизма. Работать не щадя сил и жить скромно — вот в чем истинное 
счастье, говорил Наполеон. 
Хотя Скотный Двор богател, создавалось такое впечатление, что животные не 
становились богаче, за исключением, конечно, псов и свиней. Отчасти это, наверное, 
объяснялось тем, что уж очень много и тех и других развелось на ферме. И не скажешь, 
чтобы они не работали, на свой, конечно, лад. Руководство работой и ее организация 
требуют огромной затраты труда, втолковывал животным Стукач. Работа эта по 
преимуществу была такого рода, что никто, кроме свиней, по темноте своей не понимал ее 
значения. Например, Стукач объяснил животным, что свиньи ежедневно кладут много сил на 
составление малопонятных штуковин, которые называются «данные», «отчеты», 
«протоколы» и «докладные». Это были большие листы бумаги. Они убористо исписывались, 
после чего отправлялись в топку. На них, утверждал Стукач, зиждется благополучие 
Скотного Двора. Однако ни свиньи, ни псы своим трудом прокормить себя не могли, а вон их 
сколько развелось, да и на аппетит они не жаловались. 
Что же до остальных животных, их жизнь, насколько они понимали, какой была, такой и 
осталась. Они вечно недоедали, спали на соломе, ходили на водопой к пруду, работали в 
поле, зимой страдали от холода, летом — от мух. Порой те, кто постарше, рылись в 
слабеющей памяти, пытаясь вспомнить, лучше или хуже им жилось сразу после восстания, 
когда они только что прогнали Джонса. И не могли вспомнить. Им не с чем было сравнивать 
сегодняшнюю жизнь, не по чему судить, кроме столбцов цифр, которые зачитывал Стукач, а 
они неизменно доказывали: жить стало лучше. Животные убедились, что им не докопаться 
до сути, к тому же у них не хватало времени на размышления. Только старенький Вениамин 
настаивал, что помнит всю свою долгую жизнь до мельчайших деталей и знает: им никогда 
не жилось ни лучше, ни хуже — голод, непосильный труд и обманутые ожидания, таков, 
говорил он, нерушимый закон жизни. 
И все же животные не оставляли надежды. Более того, они ни на минуту не забывали, 
что им выпала честь быть гражданами Скотного Двора. Ведь другой такой фермы, которая и 
принадлежит животным, и управляется ими, нет во всей стране, и в какой стране — в 
Англии! Все без исключения животные, даже самые молодые, даже новички, привезенные с 
ферм за пятнадцать, за двадцать километров, не могли этому надивиться. И когда раздавался 
ружейный залп, а на флагштоке реял зеленый флаг, сердца их преисполняла непреходящая 
гордость, и, о чем бы ни шла речь, они сворачивали на те героические времена, когда 
прогнали Джонса, создали семь заповедей и в боях отстояли ферму от человеческих 
захватчиков. Прежние чаяния не были забыты. Они все еще верили, что пророчество Главаря 
исполнится: Англия станет Скотской Республикой и по ее полям не будет ступать нога 
человека. Настанет день, и их чаяния сбудутся; возможно, ждать этого придется долго, 

возможно, никто из них не доживет до этого, но их чаяния сбудутся. Да и «Твари Англии», 
правда тайком, напевали то там, то сям, во всяком случае, все без исключения животные на 
ферме знали эту песню, хоть и не осмеливались петь ее вслух. И пусть их жизнь тяжела, и 
пусть не все их чаяния осуществились, зато они не чета животным других ферм. Пусть они 
голодают, но не потому, что кормят угнетателей-людей, и пусть их труд тяжел, но они 
работают на себя. Никто из них не ходит на двух ногах, никто не зовет другого «хозяин». Все 
животные равны. 
Как-то в начале лета Стукач приказал овцам следовать за ним и увел их на поросший 
молодыми березами пустырь по другую сторону Скотного Двора. Овцы целый день паслись 
там, щипали листья под надзором Стукача. Вечером Стукач возвратился на ферму один, а 
овцам велел ночевать на пустыре, благо стояла теплая погода. Они пробыли там целую 
неделю, и за это время никто из животных их не видел. Стукач проводил с овцами все дни 
напролет. По его словам, он хотел в спокойной обстановке разучить с ними новую песню. 
И вот в один погожий вечерок, когда овцы только-только возвратились, а животные, 
окончив работу, тянулись на ферму, со двора донеслось испуганное ржание. Животные 
остановились как вкопанные. Ржала Кашка. Но вот она заржала снова, и тут уж животные 
припустили и ворвались во двор. Им открылась та же картина, что и Кашке. 
Свинья шла на задних ногах. 
Да, это был Стукач. Чуть неуклюже — оно и понятно, легко ли с непривычки держать 
такую тушу стоймя, — но не клонясь ни вправо, ни влево, он разгуливал по двору. А немного 
погодя из двери хозяйского дома вереницей вышли свиньи — все до одной на задних ногах. 
Кто лучше, кто хуже, две-три шли не очень уверенно и, похоже, были бы не прочь 
подпереться палкой, но тем не менее все успешно обогнули двор. Напоследок оглушительно 
залаяли псы, пронзительно закукарекал черный петушок, и из дома вышел сам Наполеон — 
прямой, величавый, он надменно посматривал по сторонам, а вокруг него бесновалась 
псиная свита. 
Он держал кнут. 
Воцарилось гробовое молчание. Изумленные, потрясенные животные, сбившись в кучу, 
наблюдали, как длинная вереница свиней прогуливается по двору. Им казалось, мир 
перевернулся вверх тормашками. Но вот первое потрясение прошло, и тут — несмотря ни на 
что, ни на боязнь псов, ни на выработавшуюся за долгие годы привычку, что бы ни 
случилось, не роптать, не критиковать — они бы возмутились. И в то же самое время, точно 
по команде, овцы оглушительно грянули: 
— Четыре ноги хорошо, две — лучше! Четыре ноги хорошо, две — лучше! Четыре ноги 
хорошо, две — лучше! 
И блеяли целых пять минут без перерыва. А когда овцы угомонились, свиньи вернулись 
в дом, и возмущаться уже не имело смысла. 
Кто-то ткнулся Вениамину носом в плечо. Он обернулся. Позади стояла Кашка. Глаза ее 
смотрели еще более подслеповато, чем обычно. Ничего не говоря, она тихонько потянула 
Вениамина за гриву и повела к торцу большого амбара, где были начертаны семь заповедей. 
Минуту-другую они смотрели на белые буквы, четко выступавшие на осмоленной стене. 
— Я стала совсем плохо видеть, — сказала наконец Кашка. — А я не могла разобрать, 
что здесь написано, и когда была помоложе. Только, сдается мне, стена стала другая. 
Вениамин, ну а семь заповедей, они-то те же, что прежде? 
И тут Вениамин впервые изменил своим правилам и прочел Кашке, что написано на 
стене. Там осталась всего-навсего одна-единственная заповедь. Она гласила: 

жүктеу/скачать 0,79 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: