в то время сильно меня заняла и тронула.
«Так вы знали мою Дуню? – начал он. – Кто же и не знал
ее? Ах, Дуня, Дуня! Что за девка-то была! Бывало, кто ни
проедет, всякий похвалит, никто не осудит. Барыни дарили
ее, та платочком, та сережками. Господа проезжие нарочно
останавливались, будто бы пообедать аль отужинать, а в са-
мом деле только чтоб на нее подолее поглядеть. Бывало ба-
рин, какой бы сердитый ни был, при ней утихает и мило-
стиво со мною разговаривает. Поверите ль, сударь: курьеры,
фельдъегеря с нею по получасу заговаривались. Ею дом дер-
жался: что прибрать, что приготовить, за всем успевала. А
я-то, старый дурак, не нагляжусь, бывало, не нарадуюсь; уж
я ли не любил моей Дуни, я ль не лелеял моего дитяти; уж
ей ли не было житье? Да нет, от беды не отбожишься; что
суждено, тому не миновать». Тут он стал подробно расска-
зывать мне свое горе. – Три года тому назад, однажды, в зим-
ний вечер, когда смотритель разлиневывал новую книгу, а
дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъеха-
ла, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинели, оку-
танный шалью, вошел в комнату, требуя лошадей. Лошади
все были в разгоне. При сем известии путешественник воз-
высил было голос и нагайку; но Дуня, привыкшая к таковым
сценам, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к
проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь
покушать? Появление Дуни произвело обыкновенное свое
действие. Гнев проезжего прошел; он согласился ждать ло-
|