Сильвия Плат Под стеклянным колпаком
жүктеу/скачать 1,1 Mb.
|
Под стеклянным колпаком
| Глава двадцатая
Территорию клиники укутало свежевыпавшим снегом. Не присыпало чуть-чуть, как на Рождество, а накрыло январской волной снегопада, навалив сугробы в человеческий рост, из-за которых закрываются школы, конторы и церкви, на пару дней оставляя чистый, белоснежный покров на месте блокнотов, дневников и календарей. Через неделю, если я пройду собеседование с консилиумом врачей, огромный черный лимузин Филомены Гини отвезет меня на запад и доставит к кованым чугунным воротам моего колледжа. Середина зимы! Массачусетс погрузится в застывшее безмолвие. Я представила себе патриархальные деревни под снегом, обширные болота с шуршащим на ветру высохшим рогозом, пруды и озерца, где лягушки и мелкая рыбешка спят и видят сны под слоем льда, и подрагивающие от стужи леса. Но под обманчиво чистым и ровным покрывалом местность оставалась прежней, и вместо Сан-Франциско, Европы или Марса мне предстоит лицезреть прежние пейзажи с речушками, холмами и деревьями. Хотя это казалось маловажным по сравнению с тем, что после полугодичного перерыва мне придется начинать свой путь оттуда, где я так резко остановилась. Все, конечно, всё обо мне узнают. Доктор Нолан совершенно прямо сказала, что окружающие станут относиться ко мне настороженно или даже начнут избегать меня, словно прокаженную с колокольчиком на шее. Перед моим внутренним взором всплыло лицо мамы в ее первый и последний приезд в клинику после моего двадцатилетия: бледная и полная укоризны луна. Дочь в сумасшедшем доме! Вот как я с ней обошлась. И все же она, очевидно, решила простить меня. – Мы с тобой все начнем сначала, Эстер, – сказала она мне с нежной, страдальческой улыбкой. – Считай, что все это было кошмарным сном. Кошмарным сном… Для человека под стеклянным колпаком, опустошенного и застывшего, словно мертворожденный ребенок, сам мир является кошмарным сном. Кошмарным сном… Я помнила все. Помнила трупы в морге, Дорин, рассказ о смоковнице, бриллиант Марко, моряка в парке Коммон, косоглазую медсестру в клинике доктора Гордона, разбитые термометры, темнокожего с его двумя видами фасоли, восемь килограммов, которые набрала на инсулине, и скалу, выступавшую между морем и небом, словно серый череп. Возможно, забвение, словно снег, скроет и притупит эти воспоминания. Но они стали частью меня. Они сделались моим пейзажем. – К вам мужчина! – В дверь просунулась голова улыбающейся сестры в белоснежной шапочке, и на какое-то короткое мгновение мне показалось, что я действительно вернулась в колледж, вот только обиталище мое стало лучше, и вся эта изящная белая мебель и заснеженные деревья и холмы за окном заменили обшарпанные стулья и письменный стол в моей прежней комнате с видом на голый унылый дворик. «К тебе тут какой-то мужчина», – сказала тогда по внутреннему телефону дежурившая на входе в общежитие девушка. Чем уж мы, обитательницы «Бельсайза», так отличались от девушек, игравших в бридж, сплетничавших и учившихся в колледже, в который я вернусь? Они, наверное, тоже сидели под своего рода стеклянными колпаками. – Войдите! – громко сказала я, и в палату шагнул Бадди Уиллард с кепкой цвета хаки в руке. – Ну, Бадди, – произнесла я. – Ну, Эстер. Мы стояли, глядя друг на друга. Я ждала, что проскочит какая-то искорка, пусть самая маленькая. Ничего. Ничего, только бесконечная, добродушная скука. Фигура Бадди в куртке цвета хаки казалась такой же маленькой и не имеющей ко мне отношения, как коричневые столбы, на фоне которых он стоял в самом низу лыжного спуска год назад. – Как ты сюда добрался? – наконец спросила я. – На маминой машине. – По такому-то снегу? – Ну, – улыбнулся Бадди, – я застрял в сугробе. Подняться на холм оказалось мне не под силу. Здесь можно где-нибудь одолжить лопату? – Можно раздобыть лопату у уборщиков. – Это хорошо. – Бадди повернулся и шагнул к двери. – Подожди, я тебе помогу. Тут Бадди взглянул на меня, и я заметила, как у него в глазах мелькнула какая-то отстраненность – та же смесь любопытства и настороженности, которую я видела в глазах приходивших ко мне – дамы из «Христианской науки», моего школьного учителя английского и настоятеля унитаристской церкви. – Да ладно, Бадди, – рассмеялась я. – Я же нормальная. – О, я знаю, знаю, Эстер, – торопливо ответил он. – Это тебе не следует откапывать машины, Бадди, а не мне. И Бадди предоставил мне выполнить почти всю работу. Машину занесло на обледенелом подъеме у въезда в клинику, и она одним колесом съехала с дорожки в глубокий сугроб. Солнце, выглянувшее из-за серой завесы туч, по-летнему ярко освещало ровные склоны. Делая передышки в работе, чтобы взглянуть на чистое снежное покрывало, я испытала то глубоко захватывающее ощущение, с которым смотрела на деревца и траву, оказавшиеся глубоко под водой во время паводка, – словно обычный порядок вещей немного изменился и вошел в новую фазу. Я благодарила судьбу за застрявшую в сугробе машину. Моя работа мешала Бадди спросить меня о том, о чем, я знала, он хотел спросить и наконец действительно спросил в «Бельсайзе» за дневным чаем. Диди смотрела на нас поверх чашки, как ревнивая кошка. После смерти Джоан ее ненадолго перевели в «Уаймарк», но потом она снова вернулась к нам. – Я тут подумал… – Бадди с неловким звяканьем поставил чашку на блюдце. – И о чем же ты подумал? – Я тут подумал… В смысле, может, ты мне сможешь что-то сказать. Наши взгляды встретились, и я впервые заметила, насколько же он изменился. Вместо прежней уверенной улыбки, которая появлялась легко и часто, как вспышка фотоаппарата, на его лице воцарились мрачность и даже неуверенность – неуверенность человека, который нечасто получает то, что хочет. – Скажу, если смогу, Бадди. – Как ты думаешь, во мне есть что-то, что сводит женщин с ума? Я не смогла сдержаться и расхохоталась – возможно, из-за совершенно серьезного вида Бадди и двусмысленности словосочетания «сводить с ума». – В том смысле, – не унимался Бадди, – что я встречался с Джоан, а потом с тобой, и сначала ты… того… а затем Джоан… Я подтолкнула крошку от пирожного в капельку темного чая. «Конечно же, ты в этом не виновата! – прозвучал у меня в ушах голос доктора Нолан. Я тогда зашла к ней поговорить о Джоан, и впервые в ее словах прозвучала злоба. – Никто в этом не виноват. Она сама это сделала». – А потом доктор Нолан рассказала мне, что даже среди больных лучших психиатров случаются самоубийства и кому, как не им, следует нести за это ответственность, но они, напротив, не считают себя ответственными… – Ты совершенно тут ни при чем, Бадди. – Ты уверена? – Абсолютно. – Ну что ж, – выдохнул Бадди. – Это радует. – И залпом допил чай, словно укрепляющий настой. – Слышала, ты скоро нас покидаешь. Я шла в ногу с Валери в небольшой группе больных, за которыми присматривала сестра. – Если врачи разрешат. У меня завтра собеседование. Под ногами хрустел утоптанный снег, и отовсюду слышалось мелодичное журчание воды и капе́ль, когда на полуденном солнце подтаивали сосульки и снежный наст, которые к вечеру снова заблестят ледком. В ярком свете тени исполинских черных сосен отливали лиловым, и я немного прошлась с Валери по знакомому лабиринту расчищенных дорожек между корпусами клиники. Двигавшиеся по соседним дорожкам врачи, сестры и больные словно катились на роликах, поскольку над сугробами мы видели их только выше пояса. – Собеседования, – фыркнула Валери. – Да они ничего не значат. Если тебя захотят выпустить, то выпустят. – Надеюсь. У входа в «Каплан» я попрощалась с Валери, глядя на ее спокойное белоснежное личико, говорившее о том, что с его обладательницей мало что может случиться – плохого или хорошего, и дальше пошла одна, выдыхая облачка пара, заметные даже в напоенном солнцем воздухе. Напоследок Валери весело крикнула мне: – Пока! Еще увидимся! «Вот это уж вряд ли», – подумала я. Но в этом я не была уверена. Совсем не уверена. Откуда мне знать, что когда-нибудь – в колледже, в Европе, где-то, как-то – удушающий стеклянный колпак с его ви́дениями вновь не опустится надо мной? И разве Бадди не сказал мне, словно в отместку за то, что я откапывала машину, а ему пришлось стоять рядом: – Интересно, за кого же ты теперь выйдешь замуж, Эстер? – Что? – спросила я, отбрасывая снег и смаргивая налетевшую кусачую снежную пыль. – Интересно, за кого же ты теперь выйдешь замуж, Эстер? Теперь, когда ты побывала, – добавил Бадди, обведя рукой холм, сосны и строгие, засыпанные снегом корпуса, возвышавшиеся на фоне холмистого пейзажа, – вот здесь. И, конечно же, я не знала, кто возьмет меня замуж после того, как я побывала там, где побывала. Я вообще ничего не знала. – Я получила счет, Ирвин. – Я тихо говорила в трубку телефона-автомата в главном холле административного корпуса клиники. Сначала я заподозрила, что телефонистка на коммутаторе может подслушать наш разговор, но она, и ухом не поведя, продолжала включать и выключать свои маленькие вилки. – Да, – ответил Ирвин. – Это счет на двадцать долларов за экстренный прием в определенный декабрьский день и за осмотр неделю спустя. – Да, – повторил Ирвин. – В больнице сказали, что переслали счет мне, поскольку высланный тебе счет остался неоплаченным. – Хорошо, хорошо, я сейчас выпишу чек. Выпишу им чек без указания суммы. – Его голос слегка изменился. – А когда мы с тобой увидимся? – Ты действительно хочешь знать? – Очень. – Никогда, – отрезала я и резко повесила трубку, отчего в ней что-то звякнуло. Я на минуту задумалась, отправит ли Ирвин чек в больницу после такого завершения разговора, но потом подумала: «Конечно отправит. Он же профессор математики, и ему не захочется, чтобы что-то не сошлось». У меня вдруг подкосились ноги, но вместе с тем я ощутила облегчение. Голос Ирвина ничего для меня не значил. Это был первый раз, когда я разговаривала с ним после нашей единственной встречи, и я не без оснований надеялась, что он окажется последним. У Ирвина не было абсолютно никакой возможности связаться со мной, разве что отправиться на квартиру к медсестре Кеннеди, но после смерти Джоан та переехала и исчезла без следа. Я была совершенно свободна. Родители Джоан пригласили меня на похороны. По словам миссис Джиллинг, я была одной из лучших подруг ее дочери. – Знаешь, тебе необязательно туда идти, – сказала мне доктор Нолан. – Ты всегда можешь ей написать, что я посоветовала тебе этого не делать. – Я пойду, – ответила я и пошла, и в течение всей скромной погребальной церемонии ломала голову над тем, с чем же я прощалась. Стоявший у алтаря гроб едва виднелся из-под осыпавших его белоснежных цветов – черная тень того, чего уже нет. Лица сидевших на церковных скамьях людей казались восковыми в сиянии свечей, а венки из сосновых веток, оставшиеся от Рождества, наполняли холодный воздух поминальным ароматом. Рядом со мной, словно спелые яблоки, розовели щеки Джоди, а в небольшой группе собравшихся в церкви я заметила лица девушек из колледжа и из моего родного города, знавших Джоан. В переднем ряду сидели, склонив покрытые траурными платками головы, Диди и медсестра Кеннеди. Чуть дальше, за гробом, цветами, лицами священника и скорбящих, я заметила пологие лужайки нашего городского кладбища, теперь засыпанного толстым слоем снега, из которого, словно потухшие трубы, торчали надгробные памятники. Там ждал черный провал могилы глубиной почти в два метра, вырубленный в промерзлой земле. Та тень сойдется с этой, и особая, желтоватая земля наших мест залечит нанесенную белизне рану, а еще один снегопад подравняет и сгладит края свежевырытой могилы Джоан. Я сделала глубокий вдох и прислушалась к знакомому, радостному биению сердца. Я есть, я есть, я есть. Врачи проводили свой еженедельный консилиум – старые дела, новые дела, приемы, выписки и собеседования. Бездумно листая потрепанный номер «Нэшнл джиографик» в библиотеке клиники, я ждала своей очереди. Больные в сопровождении сестер обходили плотно заставленные книгами полки и тихонько переговаривались с библиотекаршей, которая сама лечилась в клинике. Глядя на нее – близорукую, безликую, серую, как старая дева, – я думала, как она могла знать, что поправилась и, в отличие от посетителей, находится в добром здравии. – Ничего не бойтесь, – напутствовала меня доктор Нолан. – Там буду я и остальные врачи, которых вы знаете, несколько приглашенных специалистов и доктор Вайнинг, главный врач. Вам зададут несколько вопросов, а потом вы будете свободны. Но, несмотря на ободряющие слова доктора Нолан, я была напугана до смерти. Я надеялась, что перед выпиской буду преисполнена уверенности в будущем, – в конце концов, меня ведь «проанализировали». Но вместо этого видела сплошные вопросительные знаки. Я то и дело бросала нетерпеливые взгляды на закрытую дверь комнаты, где собрался консилиум. Стрелки у меня на чулках были туго натянуты, черные туфли хоть и потрескались, но начищены до блеска, красный шерстяной костюм – яркий, как и мои планы. Что-то старое, что-то новое… Но замуж я не собиралась. Мне казалось, нужно было пройти какой-то ритуал, чтобы заново родиться, – чтобы тебя подлатали, очистили и заново выпустили в жизнь. Я как раз пыталась придумать подходящий обряд, когда откуда-то появилась доктор Нолан и тронула меня за плечо. – Все хорошо, Эстер. Я встала и пошла за ней к открытой двери. Задержавшись на пороге, чтобы выровнять дыхание, я увидела седовласого врача, в первый день рассказавшего мне о реках и отцах-пилигримах, и изрытое угрями, мертвенно-бледное лицо мисс Хьюи, и глаза, показавшиеся мне знакомыми, среди прочих, скрытых под белыми масками. Все глаза и все лица дружно повернулись ко мне, и, цепляясь за них, словно за волшебную нить, я вошла в комнату. 11 Сидни Гринстрит (1879–1954) – английский актер театра и кино, сыгравший остроумных и обаятельных негодяев в серии голливудских фильмов 1940-х гг. – Здесь и далее примеч. пер. 22 Джон Суза (1854–1932) – американский композитор, автор знаменитого патриотического марша «The Stars and Stripes Forever», ставшего национальным маршем США. жүктеу/скачать 1,1 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|