Собачье сердце

делать замечания. 
– Всё равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите майонез у Шарикова. 
– Как это так «примите»? – расстроился Шариков, – я сейчас заложу. 
Левой рукой он заслонил блюдо от Зины, а правой запихнул салфетку за воротник и 
стал похож на клиента в парикмахерской. 
– И вилкой, пожалуйста, – добавил Борменталь. 
Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе. 
– Я ещё водочки выпью? – заявил он вопросительно. 
– А не будет ли вам? – осведомился Борменталь, – вы последнее время слишком 
налегаете на водку. 
– Вам жалко? – осведомился Шариков и глянул исподлобья. 
– Глупости говорите… – вмешался суровый Филипп Филиппович, но Борменталь его 
перебил. 
– Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, я сам. Вы, Шариков, чепуху говорите и 
возмутительнее всего то, что говорите её безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, 
не жаль, тем более, что она не моя, а Филиппа Филипповича. Просто – это вредно. Это – раз, 
а второе – вы и без водки держите себя неприлично. 
Борменталь указал на заклеенный буфет. 
– Зинуша, дайте мне, пожалуйста, ещё рыбы, – произнёс профессор. 
Шариков тем временем потянулся к графинчику и, покосившись на Борменталя, налил 
рюмочку. 
– И другим надо предложить, – сказал Борменталь, – и так: сперва Филиппу 
Филипповичу, затем мне, а в заключение себе. 
Шариковский рот тронула едва заметная сатирическая улыбка, и он разлил водку по 
рюмкам. 
– Вот всё у вас как на параде, – заговорил он, – салфетку – туда, галстук – сюда, да 
«извините», да «пожалуйста-мерси», а так, чтобы по-настоящему, – это нет. Мучаете сами 
себя, как при царском режиме. 
– А как это «по-настоящему»? – позвольте осведомиться. 
Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнёс: 
– Ну желаю, чтобы все… 
– И вам также, – с некоторой иронией отозвался Борменталь. 
Шариков выплеснул содержимое рюмки себе в глотку, сморщился, кусочек хлеба 
поднёс к носу, понюхал, а затем проглотил, причём глаза его налились слезами. 
– Стаж, – вдруг отрывисто и как бы в забытьи проговорил Филипп Филиппович. 
Борменталь удивлённо покосился. 
– Виноват… 
– Стаж! – повторил Филипп Филиппович и горько качнул головой, – тут уж ничего не 
поделаешь – Клим. 
Борменталь с чрезвычайным интересом остро вгляделся в глаза Филиппа Филипповича: 
– Вы полагаете, Филипп Филиппович? 
– Нечего полагать, уверен в этом. 
– Неужели… – начал Борменталь и остановился, покосившись на Шарикова. 
Тот подозрительно нахмурился. 
– Spаtеr… – негромко сказал Филипп Филиппович. 
– Gut, – отозвался ассистент. 
Зина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного вина и 
предложил Шарикову. 
– Я не хочу. Я лучше водочки выпью. – Лицо его замаслилось, на лбу проступил пот, он 
повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел после вина. Его глаза прояснились, 
он благосклоннее поглядывал на Шарикова, чёрная голова которого в салфетке сияла, как 
муха в сметане. 

Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности. 
– Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? – осведомился он у Шарикова. 
Тот поморгал глазами, ответил: 
– В цирк пойдём, лучше всего. 
– Каждый день в цирк, – благодушно заметил Филипп Филиппович, – это довольно 
скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил. 
– В театр я не пойду, – неприязненно отозвался Шариков и перекосил рот. 
– Икание за столом отбивает у других аппетит, – машинально сообщил Борменталь. – 
Вы меня извините… Почему, собственно, вам не нравится театр? 
Шариков посмотрел в пустую рюмку как в бинокль, подумал и оттопырил губы. 
– Да дурака валяние… Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна. 
Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у 
него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головою. 
– Вы бы почитали что-нибудь, – предложил он, – а то, знаете ли… 
– Уж и так читаю, читаю… – ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе пол 
стакана водки. 
– Зина, – тревожно закричал Филипп Филиппович, – убирайте, детка, водку больше уже 
не нужна. Что же вы читаете? 
В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в 
звериной шкуре и колпаке. «Надо будет Робинзона»… 
– Эту… как её… переписку Энгельса с эти м… Как его – дьявола – с Каутским. 
Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп 
Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку. 
Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил: 
– Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного. 
Шариков пожал плечами. 
– Да не согласен я. 
– С кем? С Энгельсом или с Каутским? 
– С обоими, – ответил Шариков. 
– Это замечательно, клянусь богом. «Всех, кто скажет, что другая…» А что бы вы со 
своей стороны могли предложить? 
– Да что тут предлагать?.. А то пишут, пишут… Конгресс, немцы какие-то… Голова 
пухнет. Взять всё, да и поделить… 
– Так я и думал, – воскликнул Филипп Филиппович, шлёпнув ладонью по скатерти, – 
именно так и полагал. 
– Вы и способ знаете? – спросил заинтересованный Борменталь. 
– Да какой тут способ, – становясь словоохотливым после водки, объяснил Шариков, – 
дело нехитрое. А то что же: один в семи комнатах расселился штанов, у него сорок пар, а 
другой шляется, в сорных ящиках питание ищет… 
– Насчёт семи комнат – это вы, конечно, на меня намекаете? – Горделиво 
прищурившись, спросил Филипп Филиппович. 
Шариков съёжился и промолчал. 
– Что же, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера отказали? 
– Тридцати девяти человекам, – тотчас ответил Борменталь. 
– Гм… Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам – Зину и Дарью 
Петровну – считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей. Потрудитесь внести. 
– Хорошенькое дело, – ответил Шариков, испугавшись, – это за что такое? 
– За кран и за кота, – рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя из состояния 
иронического спокойствия. 
– Филипп Филиппович, – тревожно воскликнул Борменталь. 
– Погодите. За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому сорвали приём. 
Это же нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по всей квартире, рвёт краны. Кто 

убил кошку у мадам Поласухер? Кто… 
– Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице, – подлетел Борменталь. 
– Вы стоите… – рычал Филипп Филиппович. 
– Да она меня по морде хлопнула, – взвизгнул Шариков, – у меня не казённая морда! 
– Потому что вы её за грудь ущипнули, – закричал Борменталь, опрокинув бокал, – вы 
стоите… 
– Вы стоите на самой низшей ступени развития, – перекричал Филипп Филиппович, – 
вы ещё только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши 
поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием 
позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы 
космического масштаба и космической же глупости о том, как всё поделить… А в то же 
время вы наглотались зубного порошку… 
– Третьего дня, – подтвердил Борменталь. 
– Ну вот-с, – гремел Филипп Филиппович, – зарубите себе на носу, кстати, почему вы 
стёрли с него цинковую мазь? – Что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться 
и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социалистического общества. 
Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой? 
– Все у вас негодяи, – испуганно ответил Шариков, оглушённый нападением с двух 
сторон. 
– Я догадываюсь, – злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович. 
– Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй… Что я развивался… 
– Я вижу, как вы развиваетесь после Каутского, – визгливо и пожелтев, крикнул 
Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене. Сегодняшний случай 
показывает это как нельзя лучше. Зина! 
– Зина! – кричал Борменталь. 
– Зина! – орал испуганный Шариков. 
Зина прибежала бледная. 
– Зина, там в приёмной… Она в приёмной? 
– В приёмной, – покорно ответил Шариков, – зелёная, как купорос. 
– Зелёная книжка… 
– Ну, сейчас палить, – отчаянно воскликнул Шариков, – она казённая, из библиотеки! 
– Переписка – называется, как его… Энгельса с этим чёртом… В печку её! 
Зина улетела. 
– Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом суку, – воскликнул Филипп 
Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, – сидит изумительная дрянь в доме – как 
нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах… 
Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в 
свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк. 
«Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире», – вдруг пророчески 
подумал Борменталь. 
Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и 
кофейник. 
– Я не буду её есть, – сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков. 
– Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас. 
В молчании закончился обед. 
Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп 
Филиппович поглядел на часы, нажал на репетитор и они проиграли нежно восемь с 
четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению на готическую спинку и 
потянулся к газете на столике. 
– Доктор, прошу вас, съездите с ним в цирк. Только, ради бога, посмотрите в 
программе – котов нету? 
– И как такую сволочь в цирк пускают, – хмуро заметил Шариков, покачивая головой. 

– Ну, мало ли кого туда допускают, – двусмысленно отозвался Филипп Филиппович, – 
что там у них? 
– У Соломонского, – стал вычитывать Борменталь, – четыре какие-то… юссемс и 
человек мёртвой точки. 
– Что за юссемс? – Подозрительно осведомился Филипп Филиппович. 
– Бог их знает. Впервые это слово встречаю. 
– Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо, чтобы было всё ясно. 
– У Никитиных… У Никитиных… Гм… Слоны и предел человеческой ловкости. 
– Так-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков? – недоверчиво 
спросил Филипп Филиппович. 
Тот обиделся. 
– Что же, я не понимаю, что ли. Кот – другое дело. Слоны – животные полезные, – 
ответил Шариков. 
– Ну-с и отлично. Раз полезные, поезжайте и поглядите на них. Ивана Арнольдовича 
слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться в буфете! Иван Арнольдович, 
покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать. 
Через 10 минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утиным носом и в 
драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире стихло. Филипп 
Филиппович оказался в своём кабинете. Он зажёг лампу под тяжёлым зелёным колпаком, 
отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и начал мерять комнату. Долго и жарко 
светился кончик сигары бледно-зелёным огнём. Руки профессор заложил в карманы брюк и 
тяжкая дума терзала его учёный с взлизами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы «к 
берегам священным Нила…» И что-то бормотал. Наконец, отложил сигару в пепельницу, 
подошёл к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет осветил тремя сильнейшими 
огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной полки Филипп Филиппович вынул узкую 
банку и стал, нахмурившись, рассматривать её на свет огней. В прозрачной и тяжкой 
жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлечённый из недр 
Шарикова мозга. 
Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, 
как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, 
перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире. 
Очень возможно, что высокоученый человек её и разглядел. По крайней мере, вдоволь 
насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ 
положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув 
руки в карманы пиджака, на кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно 
изжевав её конец, и, наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, 
воскликнул: 
– Ей-богу, я, кажется, решусь. 
Никто ему не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки. В обуховом 
переулке в одиннадцать часов, как известно, затихает движение. 
Редко-редко звучали отдалённые шаги запоздавшего пешехода, они постукивали где-то 
за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами Филиппа Филипповича 
репетитор в карманчике… Профессор нетерпеливо поджидал возвращения доктора 
Борменталя и Шарикова из цирка. 

жүктеу/скачать 0,77 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: