46 «Я целый мир прошёл в мельканье дней» эпитеты печальный, унылый, грустный, жалкий, однооб-
разный. Очевидно, что русские особенно остро чувство-
вали контраст между русским лесом и лугом — и всей
цепью связанных с ними культурных и фольклорных
ассоциаций — и австралийским бушем. Для русских
лес — это тенистые дубравы или светлые, наполнен-
ные игрой солнечных бликов берёзовые рощи, поляны
в лесу с мягкой травой- муравой. Под влиянием этих ас-
социаций Циммерман пишет об Австралии: «здешний
луг не веселит взора подобно нашему»
45
.
Очевидно, что природа юго-восточной Австралии,
контрастируя с русской природой, в то же время «не-
дотягивала» до того романтического образа «дикой»
природы, которую русские ожидали найти здесь. Эту
жажду экзотики лучше всего могли удовлетворить
только австралийские тропики. Натуралист Александр
Ященко, путешествуя в 1903 г. в окрестностях тропиче-
ского Кэрнса, говорит о пейзаже как поэт, а не географ:
«Крик таинственен, обрамлён по обе стороны мангро-
выми деревьями… Возвращение было положительно
феерическое. Таинственность мест, быстро наступаю-
щая темнота, загорающиеся фосфорические огоньки
летающих насекомых, влажная прохлада, змеистость
пути, причудливые стебли спускающихся лиан, далё-
кий трезвон колокола». Экономист Николай Крюков,
тоже считавший, что эвкалипт делает австралийский
пейзаж унылым, был очарован лишь в горах Виктории,
увидев древовидные папоротники, которые он описал
как «допотопный пейзаж сказочной прелести»
46
. Хоть
и не тропики, это было нечто экзотическое.
И всё же уже в начале XX в. у русских постепенно
создаётся понимание ценности и красоты нетропиче-
ской Австралии. Ященко, который вначале, как и его
предшественники, писал об «унылом пейзаже», уже
через несколько дней во время первой поездки в буш
в окрестностях Аделаиды был охвачен совершенно дру-
гими чувствами и пишет «об островке настоящего скре-
ба», уцелевшего среди вырубки, как о «чудных остатках
австралийской природы», уничтожаемой «во имя куль-
туры». Педагог Александр Нечаев в 1916 г., путешествуя
по Голубым горам, нашёл новые образы для описания
эвкалиптов: «Живописные группы прозрачно- лиственных
эвкалиптов, со своими излучистыми, блестящими как
серебро стволами». И вид с холма на «тёмно- голубые
бархатистые» кроны эвкалиптов напомнил ему всплески
45
Циммерман Э. Путешествие по Австралии и Океании
// Отечественные записки. — 1882, № 9. — С. 180;
Руднев В. Ф. Кругосветное плавание крейсера «Африка»
в 1880–1883 годах. — СПб., 1909, с. 116; Витковская. Кругом
земли…, с. 245.
46
Ященко А. Путешествие по Австралии. — М., 1959. —
С. 167–168; Крюков Н. Австралия. — М., 1906. — С. 58–59.
грандиозных застывших волн. Натуралист Владимир
Любименко в 1913 г. писал об эвкалиптах не столь по-
этично, но всё же положительно: «Эвкалиптовый лес
поражает прозрачностью, соединённой с мощностью
стволов. Его величие постигаешь лишь при наблюде-
нии издали»
47
.
Именно эти новые чувства выразил и Бальмонт, вос-
певавший в своём стихотворении не тропики, а австра-
лийский буш, красоту которого не каждый может уви-
деть и принять: «Голубеет эвкалипта стройный ствол, /
куст невиданной акации расцвёл…». Хохот австралий-
ских кукабар вполне уравновешивает здесь заплывший
в это стихотворение «лотос» из его медитаций в бота-
ническом саду Аделаиды. Глубоким чувством испол-
нены и эпитеты австралийской природы в его книге
«Поэзия как волшебство»: «благоуханные эвкалипты»,
«тонкое кружево казуаровых деревьев» — так он на-
звал казуарины.
Но стихотворение Бальмонта революционно не толь-
ко пониманием красоты неброской австралийской при-
роды. Природа здесь представлена в оппозиции к горо-
ду, к «городской» цивилизации. Его строки: «И от улицы
до улицы свисток, — / Вся и музыка у белого — гудок. /
Сами выбрали такой себе удел, / Что их белый лик так
грязно посерел» перекликаются с классической оппози-
цией «буш — город» в стихотворении «Кленси с Бурного
ручья» австралийского поэта «Банджо» Патерсона, ге-
рой которого, горожанин, с тоской вспоминает своего
друга Кленси, гуртовщика скота: