– Гороховый
суп со свиными потрохами, ножками и ушами, – сказал Альфонс, и даже
Патриция Хольман изобразила на своем лице чувство высокого уважения.
– Разумеется, бесплатно, – добавил он.
Подошел Браумюллер, держа в руке несколько
свечей зажигания, забрызганных маслом. Он проклинал свою неудачу.
– Успокойся, Тео! – крикнул ему Ленц. – Тебе обеспечен первый приз в ближайшей гонке
на детских колясках.
– Дадите отыграться хоть на коньяке? – спросил Браумюллер.
– Можешь пить его даже из пивной кружки, – сказал Грау.
– Тут ваши шансы слабы, господин Браумюллер, – произнес Альфонс тоном эксперта. – Я
еще ни разу не видел, чтобы у Кестера была авария.
– А я до сегодняшнего дня ни разу не видел «Карла» впереди себя, – ответил Браумюллер.
– Неси свое горе с достоинством, – сказал Грау. – Вот бокал, возьми. Выпьем за то, чтобы
машины погубили культуру.
Собираясь отправиться в город, мы решили прихватить остатки провианта, принесенного
Альфонсом. Там еще осталось вдоволь на несколько человек. Но мы обнаружили только бумагу.
– Ах, вот оно что! – усмехнулся Ленц и показал на растерянно улыбавшегося Юппа. В обеих
руках он держал по большому куску свинины. Живот его выпятился, как барабан. – Тоже своего
рода рекорд!
* * *
За ужином у Альфонса Патриция Хольман пользовалась,
как мне казалось, слишком
большим успехом. Грау снова предложил написать ее портрет. Смеясь, она заявила, что у нее не
хватит на это терпения; фотографироваться удобнее.
– Может быть, он напишет ваш портрет с фотографии, – заметил я, желая кольнуть
Фердинанда. – Это скорее по его части.
– Спокойно, Робби, – невозмутимо ответил Фердинанд, продолжая смотреть на Пат своими
голубыми детскими глазами. – От
водки ты делаешься злобным, а я – человечным. Вот в чем
разница между нашими поколениями.
– Он всего на десять лет старше меня, – небрежно сказал я.
– В наши дни это и составляет разницу в поколение, – продолжал Фердинанд. – Разницу в
целую жизнь, в
тысячелетие. Что знаете вы, ребята, о бытии! Ведь вы боитесь собственных
чувств. Вы не пишете писем – вы звоните по телефону; вы больше не мечтаете – вы выезжаете за
город с субботы на воскресенье; вы разумны в любви и неразумны в политике – жалкое племя!
Я слушал его только одним ухом, а другим прислушивался к тому, что говорил Браумюллер.
Чуть покачиваясь, он заявил Патриции Хольман, что именно он
должен обучать ее водить
машину. Уж он-то научит ее всем трюкам.
При первой же возможности я отвел его в сторонку:
– Тео, спортсмену очень вредно слишком много заниматься женщинами.
– Ко мне это не относится, – заметил Браумюллер, – у меня великолепное здоровье.
– Ладно. Тогда запомни: тебе не поздоровится, если я стукну тебя по башке этой бутылкой.
Он улыбнулся:
– Спрячь шпагу, малыш. Как узнают настоящего джентльмена, знаешь? Он ведет себя
прилично, когда налижется. А ты знаешь, кто я?
– Хвастун!
Я не опасался, что кто-нибудь из них действительно попытается отбить ее;
такое между
нами не водилось. Но я не так уж был уверен в ней самой. Мы слишком мало знали друг друга.
Ведь могло легко статься, что ей вдруг понравится один из них. Впрочем, можно ли вообще быть
уверенным в таких случаях?
– Хотите незаметно исчезнуть? – спросил я. Она кивнула.
Достарыңызбен бөлісу: