Наука не рождается из мифа, но наука всегда мифологична

рационализм,  механизм  и  позитивизм.  Больше  того,  эти  последние  его  черты  только  и 
объяснимы его мифологией; они только и питаются ею
[10]
. 
Другой  пример.  Кант  совершенно  правильно  учит  о  том,  что  для  того,  чтобы  познавать 
пространственные  вещи,  надо  к  ним  подойти  уже  в  обладании  представлениями 
пространства. Действительно, в вещи мы находим разные слои ее конкретизации: имеем 
ее  реальное  тело,  объем,  вес  и  т.д.,  имеем  ее  форму,  идею,  смысл.  Логически  идея, 
конечно, раньше материи, потому что сначала вы имеете идею, а потом осуществляете ее 
на  том  или  другом  материале.  Смысл  предшествует  явлению.  Из  этой  совершенно 
примитивной  и  совершенно  правильной  установки  Платон  и  Гегель  сделали  вывод,  что 
смысл, понятие – объективны, что в объективном миропорядке сплетены в неразрывную 
реальную  связь  логически  различные  моменты  идеи  и  вещи.  Что  же  теперь  выводит 
отсюда Кант? Кант из этого выводит свое учение о субъективности всех познавательных 
форм,  пространства,  времени,  категорий.  Его  аргументы  уполномочивали  его  только  на 
констатирование логического предшествия форм и смыслов – текучим вещам. На деле 
же всякая «формальность», оформление, всякое осмысление и смысл для него обязательно 
субъективны.  Поэтому  и  получилось  то,  чего  можно  было  бы  и  не  доказывать  и  что 
являлось 
его 
исходным 
вероучением 
и 
мифологией. 
Рационалистически-
субъективистическая  и  отъединенно-индивидуалистическая  мифология  празднует  в 
кантовской философии, быть может, свою максимальную победу. Также и ранний Фихте 
первоначальное  единство  всякого  осмысления,  до  разделения  на  практическое  и 
теоретическое наукоучение, почему-то трактует не как просто Единое, что сделал Плотин, 
а  как  Я
[11]
.  Тут  тоже  мифология,  которая  ничем  не  доказана,  ничем  не  доказуема  и 
которая  ничем  и  не  должна  быть  доказываема.  И  тут  удивляться  нечему.  Так  всегда  и 
бывает,  что  доказуемое  и  выводное  основывается  на  недоказуемом  и  самоочевидном;  и 
мифология только тогда и есть мифология, если она не доказывается, если она не может и 
не должна быть доказываемой. – Итак, под теми философскими конструкциями, которые в 
новой  философии  призваны  были  осознать  научный  опыт,  кроется  вполне  определенная 
мифология. 
 Не  менее  того  мифологична  и  наука,  не  только  «первобытная»,  но  и  всякая.  Механика 
Ньютона построена на гипотезе однородного и бесконечного пространства. Мир не имеет 
границ, т.е. не имеет формы. Для меня это значит, что он – бесформен. Мир – абсолютно 
однородное  пространство.  Для  меня  это  значит,  что  он – абсолютно  плоскостен, 
невыразителен, нерельефен. Неимоверной скукой веет от такого мира. Прибавьте к этому 
абсолютную темноту и нечеловеческий холод междупланетных пространств. Что это как 
не черная дыра, даже не могила и даже не баня с пауками, потому что и то и другое все-
таки  интереснее  и  теплее  и  все-таки  говорит  о  чем-то  человеческом.  Ясно,  что  это  не 
вывод  науки,  а  мифология,  которую  наука  взяла  как  вероучение  и  догмат.  Не  только 
гимназисты,  но  и  все  почтенные  ученые  не  замечают,  что  мир  их  физики  и  астрономии 
есть довольно-таки скучное, порою отвратительное, порою же просто безумное марево, та 
самая  дыра,  которую  ведь  тоже  можно  любить  и  почитать.  Дыромоляи,  говорят,  еще  и 
сейчас не перевелись в глухой Сибири
[12]
. А я, по грехам своим, никак не могу взять в 
толк:  как  это  земля  может  двигаться?  Учебники  читал,  когда-то  хотел  сам  быть 
астрономом, даже женился на астрономке. Но вот до сих пор никак не могу себя убедить, 
что земля движется и что неба никакого нет. Какие-то там маятники да отклонения чего-
то куда-то, какие-то параллаксы… Неубедительно. Просто жидковато как-то. Тут вопрос о 
целой земле идет, а вы какие-то маятники качаете. А главное, все это как-то неуютно, все 
это  какое-то  неродное,  злое,  жестокое.  То  я  был  на  земле,  под  родным  небом,  слушал  о 
вселенной, «яже не подвижется»
[13]
… А то вдруг ничего нет, ни земли, ни неба, ни «яже 
не подвижется». Куда-то выгнали в шею, в какую-то пустоту, да еще и матерщину вслед 
пустили. «Вот-де  твоя  родина, – наплевать  и  размазать!»  Читая  учебник  астрономии, 
чувствую, что кто-то палкой выгоняет меня из собственного дома и еще готов плюнуть в 
физиономию. А за что?
[14]
 

Итак, механика Ньютона основана на мифологии нигилизма. Этому вполне соответствует 
специфически  новоевропейское  учение  о  бесконечном  прогрессе  общества  и  культуры. 
Исповедовали часто в Европе так, что одна эпоха имеет смысл не сама по себе, но лишь 
как подготовка и удобрение для другой эпохи, что эта другая эпоха не имеет смысла сама 
по себе, но она тоже – навоз и почва для третьей эпохи и т.д. В результате получается, что 
никакая эпоха не имеет никакого самостоятельного смысла и что смысл данной эпохи, а 
равно и всех возможных эпох, отодвигается все дальше и дальше, в бесконечные времена. 
Ясно, что подобный вздор нужно назвать мифологией социального нигилизма, какими бы 
«научными»  аргументами  ее  ни  обставлять.  Сюда  же  нужно  отнести  также  и  учение  о 
всеобщем  социальном  уравнении,  что  также  несет  на  себе  все  признаки  мифологически-
социального  нигилизма.  Вполне  мифологична  теория  бесконечной  делимости  материи. 
Материя,  говорят,  состоит  из  атомов.  Но  что  такое  атом?  Если  он – материален,  то  он 
имеет  форму  и  объем,  например,  кубическую  или  круглую  форму.  Но  куб  имеет 
определенной  длины  сторону  и  диагональ,  а  круг  имеет  определенной  длины  радиус.  И 
сторону,  и  диагональ,  и  радиус  можно  разделить,  например,  пополам,  и,  следовательно, 
атом делим, и притом до бесконечности делим. Если же он неделим, то это значит, что он 
не имеет пространственной формы, а тогда я отказываюсь понимать, что такое этот атом 
материи, который не материален. Итак, или никаких атомов нет как материальных частиц, 
или они делимы до бесконечности. Но в последнем случае атома, собственно говоря, тоже 
не существует, ибо что такое атом – «неделимое», которое делимо до бесконечности? Это 
не  атом,  а  бесконечно  тонкая,  имеющая  в  пределе  нуль  пыль  разбросавшейся  и 
развеявшейся  в  бесконечность  материи.  Итак,  а  обоих  случаях  атомизм  есть  ошибка, 
возможная  только  благодаря  слепой  мифологии  нигилизма.  Всякому  здравомыслящему 
ясно,  что  дерево  есть  дерево,  а  не  какая-то  невидимая  и  почти  несуществующая  пыль 
неизвестно чего, и что камень есть камень, а не какое-то марево и туман неизвестно чего. 
И  все-таки  атомистическая  метафизика  была  всегда  популярна  в  новое  время  вплоть  до 
последних  дней.  Это  можно  объяснить  только  мифологическим  вероучением  новой 
западной науки и философии. 
Итак:  наука  не  рождается  из  мифа,  но  наука  не  существует  без  мифа,  наука  всегда 
мифологична. 
3. Наука никогда не может разрушить мифа 
Однако  тут  надо  устранить  два  недоразумения. – Во-первых,  наука,  говорим  мы,  всегда 
мифологична.  Это  не  значит,  что  наука  и  мифология – тождественны.  Я  уже 
опровергал  это  положение.  Если  ученые-мифологи  и  хотят  свести  мифологию  на  науку 
(первобытную),  то  я  ни  в  каком  случае  не  сведу  науку  на  мифологию.  Но  что  такое  та 
наука,  которая  воистину  немифологична?  Это – совершенно  отвлеченная  наука  как 
система логических и числовых закономерностей. Это – наука-в-себе, наука сама по себе, 
чистая наука. Как такая она никогда не существует. Существующая реально наука всегда 
так или иначе мифологична. Чистая отвлеченная наука – не мифологична. Немифологична 
механика  Ньютона,  взятая  в  чистом  виде.  Но  реальное  оперирование  с  механикой 
Ньютона  привело  к  тому,  что  идея  однородного  пространства,  лежащая  в  ее  основе, 
оказалась  единственно  значимой  идеей.  А  это  есть  вероучение  и  мифология.  Геометрия 
Евклида  сама  по  себе  не  мифологична.  Но  убеждение  в  том,  что  реально  не  существует 
ровно никаких других пространств, кроме пространства евклидовой геометрии, есть уже 
мифология, ибо положения этой геометрии ничего не говорят о реальном пространстве и о 
формах других возможных пространств, но только об одном определенном пространстве; 
и  неизвестно,  одно  ли  оно,  соответствует  ли  оно  или  не  соответствует  всякому  опыту  и 
т.д.  Наука  сама  по  себе  не  мифологична.  Но,  повторяю,  это – отвлеченная,  никуда  не 
применяемая наука. Как же только мы заговорили о реальной науке, т.е. о такой, которая 
характерна для той или другой конкретной исторической эпохи, то мы имеем дело уже с 
применением  чистой,  отвлеченной  науки;  и  вот  тут-то  мы  можем  действовать  и  так  и 

иначе. И управляет нами здесь исключительно мифология. – Итак, всякая реальная наука 
мифологична, но наука сама по себе не имеет никакого отношения к мифологии. 
Во-вторых,  мне  могут  возразить:  как  же  наука  может  быть  мифологичной  и  как 
современная  наука  может  основываться  на  мифологии,  когда  целью  и  мечтой  всякой 
науки  почти  всегда  было  ниспровержение  мифологии?  На  это  я  должен  ответить  так. 
Когда «наука» разрушает «миф», то это значит только то, что одна мифология борется с 
другой  мифологией.  Раньше  верили  в  оборотничество,  вернее – имели  опыт 
оборотничества. Пришла «наука» и «разрушила» эту веру в оборотничество. Но как она ее 
разрушила? Она разрушила ее при помощи механистического мировоззрения и учения об 
однородном  пространстве.  Действительно,  наша  физика  и  механика  не  имеет  таких 
категорий,  которые  могли  бы  объяснить  оборотничество.  Наша  физика  и  механика 
оперирует  с  другим  миром;  и  это  есть  мир  однородного  пространства,  в  котором 
находятся механизмы, механически же движущиеся. Поставивши вместо оборотничества 
такой механизм, «наука» с торжеством отпраздновала свою победу над оборотничеством. 
Но  вот  теперь  воскресает  новое,  вернее  очень  старое,  античное  учение  о  пространстве. 
Оказалось возможным мыслить, как одно и то же тело, меняя место и движение, меняет 
также и свою форму и как (при условии движения со скоростью света) объем такого тела 
оказывается  равным  нулю,  по  известной  формуле  Лоренца,  связывающей  скорость  и 
объем.  Другими  словами,  механика  Ньютона  не  хотела  ничего  говорить  об 
оборотничестве и хотела убить его, почему и выдумала такие формулы, в которые оно не 
вмещается.  Сами  по  себе,  отвлеченно  говоря,  эти  формулы  безупречны,  и  в  них  нет 
никакой  мифологии.  Но  ученые  отнюдь  не  пользуются  только  тем  одним,  что  в  этих 
формулах содержится. Они пользуются ими так, что не остается ровно никакого места для 
прочих  форм  пространства  и  соответствующих  математических  формул.  В  этом  и 
заключается  мифологизм  европейского  естествознания, – в  исповедании  одного 
излюбленного  пространства;  и  от  этого  и  казалось  ему  всегда,  что  оно  «опровергло» 
оборотничество.  Принцип  относительности,  говоря  о  неоднородных  пространствах  и 
строя  формулы  относительно  перехода  от  одного  пространства  к  другому,  снова  делает 
мыслимым  оборотничество  и  вообще  чудо,  а  отказать  в  научности  по  крайней  мере 
математической  стороны  этой  теории  может  только  неосведомленность  в  предмете  и 
невежество в науке вообще
[15]
. Итак, механика и физика новой Европы боролась с старой 
мифологией, но только средствами своей собственной мифологии; «наука» не опровергла 
миф, а просто только новый миф задавил старую мифологию, и – больше ничего. Чистая 
же наука тут ровно ни при чем. Она применима к любой мифологии, – конечно, как более 
или менее частный принцип. Если бы действительно наука опровергла мифы, связанные с 
оборотничеством, то была бы невозможна вполне научная теория относительности. И мы 
сейчас  видим,  как  отнюдь  не  научные  страсти  разгораются  вокруг  теории 
относительности. Это – вековой спор двух мифологий. 
И недаром на последнем съезде физиков в Москве
[16]
 пришли к выводу, что выбор между 
Эйнштейном и Ньютоном есть вопрос веры, а не научного знания самого по себе. Одним 
хочется  распылить  вселенную  в  холодное  и  черное  чудовище,  в  необъятное  и 
неизмеримое  ничто;  другим  же  хочется  собрать  вселенную  в  некий  конечный  и 
выразительный лик с рельефными складками и чертами, с живыми и умными энергиями 
(хотя  чаще  всего  ни  те,  ни  другие  совсем  не  понимают  и  не  осознают  своих  интимных 
интуиций, заставляющих их рассуждать так, а не иначе). 
Итак, наука как таковая ни с какой стороны не может разрушить мифа. Она лишь его 
осознает и снимает с него некий рассудочный, например, логический или числовой, план. 
4. Миф не базируется на научном опыте 
Набросавши эти краткие мысли об отношении мифологии и науки, мы видим теперь всю 
их  противоположность.  Научные  функции  духа  слишком  отвлеченны,  чтобы  лежать  в 
основании  мифологии.  Для  мифического  сознания  нет  ровно  никакого  научного  опыта. 
Его ни в чем нельзя убедить. На островах Никобар бывает болезнь от ветров, против чего 

туземцы  совершают  обряд  «танангла».  Каждый  год  бывает  эта  болезнь,  и  каждый  раз 
совершается  этот  обряд.  Несмотря  на  всю  его  видимую  бесполезность,  ничто  не  может 
убедить этих туземцев не совершать его. Если бы тут действовало хотя бы минимальное 
«научное» сознание и «научный» опыт, они скоро бы поняли бесполезность этого обряда. 
Но ясно, что их мифология не имеет никакого «научного» значения и ни в какой мере не 
есть для них «наука». Поэтому она «научно» неопровержима. 
Кроме «научного» значения, этот мифически-магический акт может иметь много других 
значений, которые и не снились Леви-Брюлю, приводящему этот акт в качестве примера 
бессмысленности  мифологии
[17]
.  Например,  этот  обряд  может  даже  и  вовсе  не  иметь 
никаких утилитарно-медицинских целей. Быть может, и самый северо-восточный муссон 
вовсе не рассматривается здесь как злое и вредящее начало. Можно представить себе, что 
туземцы  переживают  его  как  акт  справедливого  наказания  или  мудрого  водительства  со 
стороны божества и что они вовсе не хотят избегнуть этого наказания, а хотят принять его 
с достойным благоговением; и, быть может, обряд этот имеет как раз такое значение. Да и 
мало  ли  какое  значение  может  иметь  этот  обряд,  если  стать  на  почву  действительной 
мифологии?  Исследователи  вроде  Леви-Брюля,  для  которых  мифология  всегда  ужасно 
плохая вещь, а наука всегда ужасно хорошая вещь, никогда и не поймут ничего в обрядах, 
подобных «танангла». С их точки зрения можно сказать только то, что это очень плохая 
наука  и  беспомощное  детское  мышление,  бессмысленное  нагромождение  идиотских 
манипуляций.  Но  это  и  значит,  что  Леви-Брюль  и  ему  подобные  исследователи  ровно 
ничего не понимают в мифологии. «Танангла» и не претендовало на научность. Ведь дико 
и глупо было бы критиковать сонаты Бетховена за их «ненаучность». Записывая простой 
факт «танангла» и давая свою «научную» интерпретацию, эти ученые не только сами не 
дают  существенного  раскрытия  мифа,  но  и  препятствуют  сделать  это  нам  самим,  ибо 
откуда я узнаю подлинное мифическое содержание и смысл «танангла», если ни сам его 
не  видел,  ни  автор  мне  не  вскрыл  этого  содержания,  предложивши  мне  вместо  этого 
«критику»  обряда  с  своей,  условной  для  меня, «научной»  точки  зрения?  Итак,  миф – 
вненаучен и не базируется ни на каком «научном» «опыте». 
Говорят, что постоянство явлений природы  должно было с самых ранних пор заставить 
толковать и объяснять эти явления и что мифы, поэтому, и есть эти попытки объяснения 
природной  закономерности.  Но  это – чисто  априорное  представление,  которое  с 
одинаковым  успехом  может  быть  заменено  противоположным.  В  самом  деле,  почему, 
собственно  говоря,  постоянство  тут  играет  роль  и  именно  такую  роль?  Раз  явления 
протекают постоянно и неизменно (как смена дня и ночи или времен года), то чему же тут 
удивляться  и  что  именно  тут  заставит  придумать  научно-объяснительный  миф? 
Мифическое  сознание  скорее,  пожалуй,  задумается  над  какими-нибудь  редкими, 
небывалыми,  эффектными  и  единичными  явлениями,  и  скорее  дает  не  их  причинное 
объяснение,  но  какое-нибудь  выразительное  и  картинное  изображение.  Постоянство 
законов природы, таким образом, и наблюдение над ними ровно ничего не говорит ни о 
сущности,  ни  о  происхождении  мифа.  С  другой  стороны,  в  этом  объяснении 
происхождения  мифа  как  некоей  первобытной  науки  опять-таки  кроется  условная 
гетерогенетическая  точка  зрения  на  предмет,  а  не  вскрытие  имманентно-существенного 
содержания мифа. В мифе о Гелиосе нет ровно никакой астрономии, если даже сделать 
малоправдоподобную  гипотезу,  что  миф  этот  был  придуман  с  целью  объяснить 
постоянство в видимом движении солнца. В повествовании Библии о семи днях творения 
нет  ровно  никакой  ни  астрономии,  ни  геологии,  ни  биологии,  ни  вообще  науки. 
Совершеннейшей  безвкусицей  и  полнейшей  беспредметностью  надо  считать  всякие 
попытки  богословов  «разгадать»  повествование  Моисея  с  точки  зрения  современных 
научных теорий. Общеизвестны также вольные упражнения «богословов» в «толковании 
Апокалипсиса». Несмотря на то, что классическая патристика старательно избегала такого 
толкования,  несмотря  также  на  то,  что  под  сложные  образы  Апокалипсиса  можно 
подставить  сотни  исторических  фактов, – все-таки  число  этих  «апокалиптиков»  не 

уменьшается,  но,  пожалуй,  даже  увеличивается.  Обычно,  кто  из  «верующих»  не  умеет 
философски  и  диалектически-догматически  мыслить,  тот  занимается  «толкованием 
Апокалипсиса», ибо мечтать всегда было легче, чем мыслить. Никак не хотят понять, что 
миф  надо  трактовать  мифически  же,  что  мифическое  содержание  мифа  само  по  себе 
достаточно  глубоко  и  тонко,  достаточно  богато  и  интересно  и  что  оно  имеет  значение 
само по себе, не нуждаясь ни в каких толкованиях и научно-исторических разгадываниях. 
Кроме того, Апокалипсис есть «откровение». Какое же это будет откровение, если вместо 
буквального  понимания  всех  этих  поразительных  апокалиптических  образов  мы 
предоставим  право  каждому  подставлять  под  любой  образ  любую  историческую  эпоху 
или событие? 
5. Чистой науке, в противоположность мифологии, не нужна ни абсолютная 
данность объекта, 
Вдумаемся  в  понятие  чистой  науки  еще  раз  и  попробуем  точнее  формулировать  ее 
сущность; и – мы увидим, как далека чистая мифология от чистой науки. 
a) Что  нужно  для  науки  как  таковой?  Нужна  ли,  например,  убежденность  в  реальном 
существовании  ее  объектов?  Я  утверждаю,  что  законы  физики  и  химии  совершенно 
одинаковы  и  при  условии  реальности  материи,  и  при  условии  ее  нереальности  и  чистой 
субъективности. Я могу быть вполне убежден в том, что физическая материя совершенно 
не  существует  и  что  она  есть  порождение  моей  психики,  и – все-таки  быть  настоящим 
физиком и химиком. Это значит, что научное содержание этих дисциплин совершенно не 
зависит от философской теории объекта и ни в каком объекте не нуждается. Во-вторых, 
есть ряд отделов знания, которые, несмотря на свою полную эмпирическую значимость, 
выводятся  совершенно  дедуктивно,  каковы,  например,  математика  и  теоретическая 
механика.  Во-вторых  же,  если  и  нужно  для  той  или  иной  науки  эмпирическое 
исследование  и  даже  эксперимент,  то  ничто  не  мешает  такому  научному 
экспериментатору  думать,  что  все  это  ему  только  кажется,  а  на  самом  деле  ничего  не 
существует,  ни  материи,  ни  эксперимента  над  нею,  ни  его  самого.  Итак,  наука  не 
заинтересована в реальности своего объекта; и «закон природы» ничего не говорит ни о 
реальности  его  самого,  ни  тем  более  о  реальности  вещей  и  явлений,  подчиняющихся 
этому  «закону».  Нечего  и  говорить,  что  миф  в  этом  отношении  совершенно 
противоположен научной формуле. Миф начисто и всецело реален и объективен; и даже 
в  нем  никогда  не  может  быть  поставлено  и  вопроса  о  том,  реальны  или  нет 
соответствующие  мифические  явления.  Мифическое  сознание  оперирует  только  с 
реальными  объектами,  с  максимально  конкретными  и  сущими  явлениями.  Правда,  в 
мифической предметности можно констатировать наличие разных степеней реальности, 
но  это  не  имеет  ничего  общего  с  отсутствием  всякого  момента  реальности  в  чистой 
научной  формуле.  В  мифическом  мире  мы  находим,  например,  явления  оборотничества, 
факты, связанные с действием Шапки-Невидимки, смерти и воскресения людей и богов и 
т.д.  и  т.д.  Все  это – факты  разной  напряженности  бытия,  факты  различных  степеней 
реальности.  Но  тут  именно  не  внебытийственность,  а  судьба  самой  бытийственности, 
игра разных степеней реальности самого бытия. Ничего подобного нет в науке. Даже если 
она  и  начинает  говорить  о  разных  напряжениях  пространства  (как,  например,  в 
современной теории относительности), то все же ее интересует не самое это напряжение и 
не  самое  бытие,  но  теория  этого  бытия,  формулы  и  законы  такого  неоднородного 
пространства. Миф же есть само бытие, сама реальность, сама конкретность бытия. 

жүктеу/скачать 1,37 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: