1 Государственный Эрмитаж

26 
 
прорвались на страницы всемирной истории, покинув родные степи далеко на востоке, и 
на  протяжении  почти  целого  столетия  господствовали  в  Центральной  Европе,  где  они 
диктовали  свои  условия  сильнейшим  государствам  той  поры.  Весь  образ  жизни 
кочевника,  непрерывно  странствующего  верхом  по  степи,  перегоняющего  табуны 
лошадей  и  овец  на  огромные  расстояния,  образ  мирного  пастуха  и  жестокого  воина, 
неприхотливого  и  одновременно  алчущего  власти,  богатства,  золота,  запечатлен  в 
погребальном убранстве могил и содержимом гуннских курганов.  
        Обнаруженные в этих  погребениях  предметы 
столь  своеобразны  и  неповторимы,  что  у 
специалистов  не  возникает  сомнений  в  их 
исторической  принадлежности  и  происхождении 
некоторых 
элементов 
культуры, 
присущей 
кочевникам  южнорусских  степей,  известных  под 
именем 
гуннов. 
Так, 
например, 
большие 
бронзовые 
котлы, 
использовавшиеся 
на 
ритуальных  пирах  (рис.  6),  а  также  железные 
трехлопастные  наконечники  стрел,  способные 
пробить  железный  доспех,  своими  формами      
Рис. 6.                                               восходят к аналогичным предметам предшествующего 
времени (I  в. до н.э.  –  II  в. н.э.), известным в степной полосе Южной Сибири. Именно 
там обитали племена хунну или сюнну – «северные варвары», злейшие враги ханьского 
Китая,  которых  многие  ученые  считают  предками  европейских  гуннов.  Однотипные 
котлы  и  стрелы  на  всем  протяжении  пути  хунну  от  Великой  Китайской  стены  до  стен 
римского лимеса – это один из аргументов в пользу такого предположения. 
Одновременно  с  приходом  гуннов  в  Европу  там  большую  популярность 
приобретает  особый  художественный  стиль,  воплощенный  в  ярких  ювелирных 
украшениях. Своим происхождением он тоже связан с культурой Востока. Его название  
–  «полихромный»,  то  есть  «многоцветный»  стиль  –  не  совсем  строго  соответствует 
действительности,  поскольку  классическая  цветовая  палитра  этих  украшений  включает 
только  два  тона  –  желтый  и  красный.  Желтый  –  цвет  фона,  практически  всегда 
выполненного  из  золота  (это  может  быть  массивная  литая  основа,  или  же  обтяжка  из 
тонкой  золотой  фольги,  или  даже  просто  позолота);  красный  –  цвет  вставок  из 
полудрагоценных камней, закрепленных на золотой поверхности предмета.  

27 
 
Для  вставок  чаще  всего  использовались  гранаты  яркого  кроваво-красного  цвета, 
гораздо  реже  желто-красный  сердолик  или  янтарь.  Камни  полировались,  как  правило, 
сохраняя  свою  естественную  неправильную  форму,  но  для  изготовления  наиболее 
роскошных  и  дорогих  вещей  вставкам  придавали  четкие  геометрические  очертания  – 
круглые,  овальные,  ромбические,  или  же  фигурные,  что  было  весьма  трудоемкой 
процедурой.  Если  простая  полировка  осуществлялась  издревле  известным  способом  – 
при  помощи  кожаного  мешочка  с  песком,  в  который  клали  и  зерна  граната  –  то  для 
правильной  калибровки  и  резки  камней  требовались  специальные  стационарные 
устройства, не всегда доступные кочевникам.  
Наиболее  крупные  и  качественные  гранаты-альмандины  насыщенного  алого 
цвета,  месторождения  которых  находятся  и  доныне  на  Цейлоне  и  в  Индии,  придают 
украшениям  яркий  роскошный  блеск,  особенно  в  сочетании  с  золотым  фоном,  и 
совершенно  неповторимую  ауру.  Пряный  вкус  прошлого  передается  нам  сквозь  века  – 
дорогие золотые вещи словно забрызганы крупными каплями густой крови, на вид еще 
теплой  и  потому  не  потускневшей,  но  на  ощупь  ледяной,  как  сталь  клинка  (рис.  7). 
Полихромный  стиль  правильнее  было  бы  назвать 
«кроваво-золотым» или «златокровным», чтобы отразить 
в  этом  не  только  цветовые,  но  и  эстетико-культурные 
предпочтения  владельцев  этих  драгоценных  предметов, 
да и всей эпохи в целом. 
Массовое  поступление  индийских  гранатов  в 
Европу и всплески моды на них в ювелирном искусстве 
Рис. 7.                                 Рима, Византии и соседних стран всегда прямо и тесно 
зависели  от  политической  ситуации  на  Ближнем  Востоке.  Торговые  пути  на  запад 
проходили и по суше, через Афганистан и Иранское нагорье, и более предпочтительно – 
по морю, через Индийский океан и Персидский залив. Но и те и другие сходились так 
или иначе в Междуречье, откуда поступали в крупные торгово-экономические портовые 
мегаполисы  римского  Средиземноморья  (Антиохия,  Александрия),  игравшие  роль  и 
логистических центров Древнего мира. Там они не только перераспределялись мелкими 
партиями  и  отправлялись  далее  на  запад,  север  и  юг,  но  и  подвергались  частичной 
обработке:  полировке,  фигурной  огранке,  распиловке  на  пластины.  Римский  историк 
Аммиан  Марцеллин,  будучи  офицером,  принимал  участие  в  военных  экспедициях  в 
Персию в середине IV века и описал такие ярмарки в крупных городах на р. Евфрат, куда 

28 
 
«сходится  в  начале  сентября  великое  множество  людей  для  закупок  товаров, 
присылаемых индийцами и серами, которые свозятся сюда по морю и по суше». 
В середине I в. до нашей эры территория Междуречья была полностью захвачена 
усилившимся  Парфянским  царством,  единственным  серьезным  противовесом  римской 
экспансии  на  Востоке.  Караванные  пути  были  перерезаны,  и  поступление  индийских 
гранатов, которыми так любили украшать себя аристократы греческих эллинистических 
государств,  было  на  время  прервано.  Уже  примерно  через  сто  лет  после  этого,  на 
предметах ювелирного искусства, найденных в пределах Римской империи и Северного 
Причерноморья,  мы  не  увидим  ни  одного  граната.  Их  отсутствие  мастера  пытались 
компенсировать, используя камни близкой цветовой гаммы – янтарь и сердолик, но они 
ни в какое сравнение не идут с насыщенными сочными цейлонскими альмандинами. 
Вследствие  периодически  возникавших  политических  связей  между  Парфией  и 
государствами  Кавказа  (Армения,  Иверия,  Лазика),  балансировавшими  между  двумя 
геополитическими  гигантами  –  Римом  на  Западе  и  сначала  Парфией  затем  Персией  на 
Востоке,  альмандины  проникали  максимум  до  северокавказских  предгорий.  Благодаря 
этому обстоятельству, в III – IV вв. н.э. при дворе питиахшей (персидских наместников) 
Иверии сложилась и развивалась особая ювелирная школа, широко использовавшая для 
декорирования  разнообразных  украшений  из  золота  инкрустацию  поверхности 
индийскими гранатами (рис. 8).  
      
  
 
 
 
 
 
 
Рис. 8. 

29 
 
          Небольшому  и  малоизвестному  государству  древнего  Кавказа,  предшественнику 
Грузинского  Царства,  а  точнее  его  ювелирной  школе,  сложившейся  именно  в  этот 
краткий  период,  было  суждено  сыграть  важную  роль,  как  считают  сегодня  многие 
специалисты,  в  развитии  и  распространении  новых  художественных  направлений  в 
Европе  эпохи  Великого  переселения  народов.  Этому  поспособствовали,  во-первых, 
особое  промежуточное  географическое  положение  Кавказа  и  Закавказья,  как  моста  и 
между севером и югом, и между западом и востоком; во-вторых, как следствие первого, 
особенности  политического  и  культурного  развития  на  стыке  сфер  влияния  различных 
крупных  держав,  которые  боролись  здесь  за  стратегически  выгодные  позиции, 
позволявшие  контролировать  огромные  прилегающие  регионы  всего  черноморского  и 
каспийского  побережий;  в-третьих,  как  следствие  и  первого,  и  второго,  сохранение 
многих  традиций  искусства,  в  особенности,  прикладного,  еще  с  эллинистического 
времени, для которого было характерно причудливое сочетание греческих и восточных 
мотивов, образов, технических приемов.  
Сами  же  персы,  главные  посредники  торгового  обмена  на  шелково-гранатовом 
пути, всем камням предпочитали жемчуг, который шел на украшение всего чего можно, 
включая даже воинские шлемы. Аммиан Марцеллин сообщает курьезный случай, когда в 
разграбленном  персидском  лагере  один  солдат  нашел  «парфянский  мешок  с  жемчугом 
(или драгоценными камнями); выбросив по своему неведению жемчуг, он пошел прочь, 
довольный  блестящей  кожей  мешка».  Возможно,  именно  так,  в  небольших  кожаных 
мешках  и  осуществлялся  транзит  драгоценных  камней  через  территорию  Персии.  Этот 
наивный  воин  был,  почти  наверняка,  германцем,  принявшим  жемчуг  за  какой-то 
перезревший  горох.  В  Римской  империи  крупные  жемчужные  подвески  служили 
обязательным  элементом  декора  только  императорских  венцов,  диадем  и  фибул;  они 
хорошо видны на мозаичных портретных изображениях автократоров и их жен (рис. 20). 
Мелкие  жемчужинки  изредка  встречаются  на  дорогих  золотых  украшениях,  которые 
могли себе позволить очень немногие аристократы. 
О роли и значении закавказской ювелирной школы мы еще будем вспоминать не 
раз. Сейчас, однако, вернемся к путям поступления альмандинов из Индии в Европу. С 
наступлением  гуннского  периода  в  истории  евразийских  степей  и  одновременно  – 
периода  Великих  миграций  в  истории  всей  Евразии  –  эти  пути,  совершенно  очевидно, 
возобновляют  свое  функционирование.  Значит,  что-то  сильно  изменилось  в 
политической  ситуации  на  Ближнем  Востоке.  Действительно,  Парфянское  Царство  к 

30 
 
этому  времени  уже  перестало  существовать,  но  поглотившая  его  Персидская  империя, 
возрожденная  в  начале  III  столетия  шаханшахами  династии  Сасанидов,  оказалась  не 
менее  могущественным  и  непримиримым  противником  Рима.  На  III  век  приходится 
почти  полный  упадок  международной  торговли  между  странами  Средиземноморья  и 
Востоком.  Прекращение  импорта  индийских  драгоценных  камней,  слоновой  кости, 
шелка, пряностей, жемчуга заставляло Римскую империю искать новые торговые пути, в 
обход Ирана, и вместе с этим включать в орбиту своей политики новые народы.  
Так  все  большее  значение  приобретал  морской  путь  вдоль  берегов  Аравии  в 
Красное море, минуя Персидский залив и Междуречье. Его контролировали в основном 
арабские  мореплаватели,  наладившие  стабильное  каботажное  плавание  из  Индии  в 
римскую Александрию. Возможно, вместе с ними свое путешествие на Цейлон совершил 
в начале VI в. византийский путешественник и монах Козьма, получивший после этого 
прозвище  Индикоплов,  то  есть  «плававший  в  Индию».  В  своем  сочинении  он  много 
внимания  уделил  описанию  торговли  между  Западом  и  Востоком.  Несколько  забегая 
вперед, скажем, что вскоре после этого, в самом конце VI в., персы, злейшие противники 
Византии,  все  же  захватили  восточное  побережье  Красного  моря,  и  массовое 
поступление индийских гранатов в Европу было в очередной раз прервано, на этот  раз 
очень надолго – вплоть до наступления так называемой эпохи «Великих географических 
открытий» (снова мода на гранаты ассоциируется с эпохой чего-то «Великого»). 
Второй  маршрут,  активное  развитие  которого  также  связано  с  конфронтацией 
между  Римом  и  Сасанидской  Персией  в  III  –  IV  вв.,  намеченный  еще  в  парфянское 
время, шел через Кавказ и Закавказье, огибая Каспий либо с севера, либо с юга, выходил 
к  берегам  Черного  моря  и  греко-римским  городам  Крыма  и  Таманского  п-ова.  Как  мы 
помним,  культурно-политические  связи  небольших  государств  Кавказа  с  Парфией  и 
Ираном  в  этот  период  практически  не  прерывались,  поэтому  и  торговые  пути 
продолжали  функционировать.  Интенсивность  использования  этого  второго  маршрута 
римлянами могла резко возрасти в конце IV века, когда большая часть Армении, Иверия 
и Лазика окончательно вошли в состав Римской империи, а позиции Персии в Закавказье 
и южном Прикаспии изрядно ослабли.  
Об активизации кавказско-черноморского направления международной торговли 
в этот период свидетельствует следующий факт.  

31 
 
Среди 
большого 
количества 
предметов, 
обнаруженных  при  раскопках  городов  и  некрополей 
позднеантичных городов Крыма и  Тамани, довольно много 
инкрустированных  украшений.  Но  если  на  вещах, 
изготовленных в III и первой половине IV в., почти совсем 
нет  гранатов    (известны  лишь  единичные  исключения),  а 
вместо  них  использованы  другие  красно-желтые  камни  
Рис. 9.                                      (сердолик, янтарь) или просто стеклянные вставки (рис. 9), 
то  со второй половины IV в. почти все «заменители» с украшений исчезают, и наступает 
полное господство гранатов-альмандинов, пик которого приходится на все V столетие.  
Серьезному  ослаблению  северных  границ  Персии  изрядно  поспособствовали  не 
только  освободительное  движение  христиан  Кавказа,  прямо  поддержанное  Римом  и 
Константинополем,  но  и  набеги  северных  кочевников  –  гуннов,  ставшие 
периодическими  начиная  уже  с  самого  первого  и  самого  крупномасштабного  их 
вторжения в Закавказье в 395 г. Другая ветвь номадов, родственная гуннам европейским, 
но  базировавшаяся  в  Средней  Азии,  –  кидариты  и  эфталиты  или  «белые  гунны»  – 
беспокоили  державу  Сасанидов  с  северо-восточной  стороны.  Они  совершали  свои 
частые  набеги,  проходя  оазисами  Туркестана,  затем  вдоль  южного  берега  Каспия,  и  в 
конце концов вытеснили оттуда персов, основав собственное крупное ханство. 
Предгорья Кавказа, наряду со степями Поволжья,  оказались первой европейской 
территорией, по которой прокатились гунны  на своем пути на Запад. Обитавшие здесь 
уже на протяжении 300 лет аланы – тоже кочевой народ восточного происхождения, но 
не монголоидного, а европеоидного расового типа, несмотря на свою многочисленность 
и воинственность (хорошо известную по письменным источникам), не смогли не только 
остановить,  но  даже  приостановить  еще  более  свирепых  гуннов.  А  приостановили  их 
непроходимый  горный  хребет,  морские  просторы,  да  наверное  тучные  пастбища 
северных  склонов  Кавказа,  которые  даже  жарким  летом  не  пересыхают,  как  плоские 
калмыцкие степи, и дают лошадям корм. 
Те из алан, кто не погиб и не успел бежать дальше на запад, влились в гуннскую 
орду.  Возможно  именно  благодаря  этому  обстоятельству,  а  отчасти  просто  вследствие 
знакомства с культурой других народов Кавказа, у гуннов появились и свои украшения 
полихромного стиля. Здесь, у алан в III – IV вв. были в ходу разнообразные предметы, в 

32 
 
основном  это  вооружение  и  пояса,  детали  которых  часто  покрыты  золотой  фольгой, 
декорированной  тисненым  орнаментом,  с  напаянными  на  нее  отдельными  гнездами  со 
вставками красно-желтых камней, сердоликов и альмандинов (рис. 3, 10).  
Армянский  историк  Мовсес  Хоренаци, 
современник  Аттилы,  особо  отмечает 
любовь  аланов  к  красному  цвету  –  цвету 
крови  и  войны.  Сочетание  золота  с 
кровавым цветом гранатов явно пришлось 
по вкусу и гуннам, и они позаимствовали 
основные приемы изготовления и               
                        Рис. 10.                                  орнаментации этих вещей, перенеся их на 
украшения  собственной  традиции  и  дополнив  собственными  декоративными 
элементами. Так, по всей видимости, и родился специфический «гуннский полихромный 
стиль»,  как  синтез  нескольких  ювелирных  направлений,  сошедшихся  в  одной  точке: 
индийские гранаты, алано-кавказские технические приемы и орнаментальные мотивы. И 
все же только для  гуннов он стал визитной карточкой, неотъемлемой частью духовной 
культуры, бесследно растворившейся затем вместе с ее носителями. 
Капельки  гранатовой  крови  покрывают  поверхность  и  различных  украшений,  и 
деталей  конской  упряжи,  и  ножны  мечей  и  кинжалов,  даже  пояса  гуннских  воинов. 
Очень  натурально  такие  капельки  выглядят  на  крупных  пластинах,  обтянутых  золотой 
фольгой,  которые  служили  украшением  либо  ножен,  либо  каких-то жестких  элементов 
сбруи  и  седел  (рис.  11).  Пластины  окаймлены  по  периметру  рельефным  рубчатым 
ободком, 
напоминающим 
перевитую 
толстую 
волосяную  нить,  внезапно 
застывшую 
в 
золоте. 
Гранатовые 
вставки 
на 
поверхности 
пластины 
хаотично  перемежаются  с 
вкраплениями  мельчайшей 
зерни, 
собранной 
в          
Рис. 11.                                                                              треугольники и ромбики, быть 

33 
 
может изображающими старые шрамы и раны, из которых и сочатся эти капли. А может 
такое  обилие  мелких  и  ярких  элементов  декоративной  композиции  на  плоскости 
небольшого  по  размерам  предмета,  словно  кусочек  звездного  неба,  –  это  попытка 
донести  какие-то  сложные  мифологические  представления,  передать  космогонические 
сюжеты,  хорошо  известные  древним  гуннам,  хозяевам  этих  вещей,  но  совершенно 
неведомые нам (рис. 12).  
Но  зато  у  нас  не  вызывает  сомнений  высокий 
уровень  мастерства  ремесленника.  Какие  тонкие 
руки  и  острый  глаз  должен  был  иметь  ювелир 
для  того  чтобы  вырезать  для  каждой  крупицы 
граната  ленточку  шириной  1  мм  из  тончайшей 
фольги, свернуть ее в колечко диаметром 3-4 мм, 
соединив  концы  ленточки  внахлест,  напаять  это 
колечко  на  основу,  не  повредив  при  этом  ни  то 
ни  другое,  после  чего  вставить  наконец  в  это 
образовавшееся  гнездо  камень  и  зажать  его  там, 
завалив  верхний  вертикальный  край  золотой 
ленточки  на  чуть  выступающие  края  вставки. 
Для  изготовления  орнамента  из  зерни  сначала 
подготавливались  золотые  шарики-песчинки 
диаметром  иногда  менее  1  мм,  разлетающиеся 
при  неосторожном  дуновении,  затем  приклеить 
их  при  помощи  слюны  или  простейшего 
растительного клея (чеснока или липкого сиропа) 
на  лист  фольги-основы,  уложив  при  этом  в 
правильные геометрические формы  – ромбики и 
треугольнички размерами всего 3-5 мм в       
                           Рис. 12.                          поперечнике.  
Но  еще  более  сложным  было  поставить  последнюю  точку  –  нагреть  всю  эту 
композицию  до  нужной  температуры  так,  чтобы  на  поверхности  фольги  основы 
образовалась тончайшая жидкая пленка расплава, и золотые песчинки зерни только чуть-
чуть прилипли к ней, и затем быстро остудить их, чтобы они застыли неподвижно уже на 

34 
 
многие века. Достаточно превысить оптимальную температуру расплава всего на 1-2 (!) 
градуса  –  и  все  эти  песчинки  растворятся  в  лужице  жидкого  золота.  Как  добивались 
древние  мастера,  не  имевшие  ни  термометров,  ни  муфельных  регулируемых  печей, 
ничего, кроме углей костра и трубки для поддува, таких результатов?   
Мастера, навыки и опыт которых передавались без пера и бумаги, на самом деле 
были на вес золота, того золота, которое они килограммами переплавляли и превращали 
из  бесформенных  самородков  в  неповторимые  шедевры,  пережившие  тысячелетия. 
Такая  во  всех  смыслах  ювелирная  работа  производилась  без  увеличительного  стекла, 
пальцами,  в  лучшем  случае  пинцетом,  который  вряд  ли  смог  бы  удержать  в  своих 
заскорузлых  руках  воин-кочевник.  Его  кожа,  огрубевшая  от  постоянного  сжимания 
ремней  поводьев,  подпруг,  веревок,  рукояти  меча  или  древка  копья,  была  просто  не  в 
состоянии ощутить дрожание пинцета или колебания жара углей. Настоящие мастера  – 
особая замкнутая каста, отдельно воспитывающаяся с детства, передающая свои секреты 
очень  ограниченному  кругу  преемников  и  близкая  по  своему  социальному  статусу 
жрецам  и  шаманам,  поэтому  и  вышедшие  из  их  рук  творения  всегда  обладали 
магической  силой  –  оберегающей  или  карающей,  если  это  оружие  и  упряжь  коня,  и 
колдовской чарующей, если они украшали женщин. 
 
Рис. 13. 
Для последних не жалели ни золота, ни драгоценных камней. До нас дошли несколько 
полных или почти полных уборов гуннских женщин  – скорее всего, конечно, если и не 

35 
 
цариц,  то,  во  всяком  случае,  весьма  и  весьма  знатных.  Этот  убор  включает  в  себя 
широкую  диадему  или  налобную  повязку,  обтянутую  золотым  листом,  пару  крупных 
височных  подвесок-колтов  (рис.  13),  а 
иногда  еще  и  пару  замысловатых 
фигурных  украшений  –  кулонов  с  изящно 
изогнутым 
навершием 
и 
втулкой 
посередине  (рис.  14).  Все  эти  предметы 
вместе  были  найдены  лишь  однажды  в 
богатом  гуннском  захоронении  у  села 
Марфовка  в  Крыму,  гораздо  чаще  в 
могилах 
Северного 
Причерноморья 
встречаются наборы из диадемы с                   
                           Рис. 14.                                    колтами, либо из диадемы с кулонами.  
Диадемам  явно  отводилась  наиболее  значимая  роль  в  структуре  женского  парадного 
убора,  ведь  они  венчали  голову  или  могли  быть  частью  какого-то  более  сложного 
головного  убора  из  ткани,  войлока  или  меха.  Широкая  золотая  лента  с  бронзовой 
основой,  охватывающая  почти  всю  окружность  головы,  густо  усыпана  вставками 
гранатов  круглой,  каплевидной  или  треугольной  форм,  перемежающимися 
треугольниками  зерни  (рис.  13).  Иногда  центральная  вставка  альмандина  –  на  лбу  – 
подчеркнуто  выделена  своим  крупным  размером,  что  создает  определенное  сходство  с 
диадемами  эллинистического  времени.  Одна  из  таких  диадем-корон,  тоже  найденная  в 
Крыму, имеет сверху выступ  в виде головы барана с двумя изогнутыми рогами (рис. 15).  
Среди  более  скромных  украшений, 
найденных  в  степных  погребениях, 
часто  встречаются  узкие  бронзовые 
налобные 
ленты, 
обтянутые 
фольгой,  с  верхним  фестончатым 
фризом  в  виде  ряда  грибовидных 
фигурок,  также  инкрустированных  
Рис. 15.                                                                    мелкими гранатами и придающих 
диадеме еще большее сходство с коронами. Интересно, что одну из таких корон своими 
глазами видел Астерий – один из византийских проповедников – в церкви Святого Фоки 

36 
 
в Синопе (город на южном берегу Понта – Черного моря). Сюда ее якобы прислал в дар 
около  400  года  правитель  гуннских  племен,  обитавших  вокруг  Меотиды  (Азовского 
моря) и Танаиса (Дона). Астерий пишет о  «короне, покрытой золотом и камнями», что 
точно соответствует именно гуннским диадемам, покрытым золотым листом с гранатами 
и имеющим поверху фестончатые выступы в виде рогов или грибовидных фигурок. 
Нельзя  не  заметить,  что  аналогичные  «грибы»,  словно  опята  на  пеньке,  часто 
украшают  и  ручки  больших  бронзовых  гуннских  котлов  (рис.  6).  Какова  семантика,  то 
есть скрытый смысл этих фигурок, мы не знаем, но можно не сомневаться в том, что он 
был  совершенно  ясен  для  самих  кочевников.  Среди  находок  отдельных  частей  от 
разбитых  котлов  по  всей  Европе  больше  всего  именно  ручек,  а  это  значит,  что  их 
хранили и не отправляли в переплавку. 
С  большей  долей  уверенности  мы  можем  предположить,  что  в  основе  формы 
другого  типа  украшений  –  колтов  –  лежит  солярная,  то  есть  солнечная  символика. 
Известно,  что  древние  тюрки,  а  гунны  были  первым  известным  европейцам 
тюркоязычным  народом,  издревле  поклонялись  богу  Солнца  и  Неба  по  имени  Тенгри 
или  Тенгри-Хан.  Округлые  колты  (рис.  16),  по-видимому,  и  изображают  солнце  с 
расходящимися 
лучами, 
изготовленными из полых трубочек 
с  шариками  и  пирамидками  зерни 
на концах и припаянными к диску-
основе. В отличие от диадем, здесь 
основа  выполнена  из  массивной 
золотой 
пластины, 
а 
не 
из 
обтянутой  фольгой  бронзы,  но,  как 
и  там,  она  украшена  каплями 
гранатов  и  зернью.  На  некоторых 
Рис. 16.                                                                    колтах, например из хутора Верхне-
Яблочного  на  Нижней  Волге,  на  оборотной  стороне  центрального  диска  имеется 
ритуальная композиция, выполненная из мельчайшей зерни и изображающая священных 
животных – козлов и оленей, стоящих у Мирового Древа.  
Подобные  колты  –  сложнейшая  конструкция,  состоящая  примерно  из  80  –  90 
отдельных  деталей  (не  считая  лент-бортиков  для  каждой  вставки  и  конечно  зерни), 

37 
 
изготовленных заранее и затем спаянных друг с другом. Их размеры  – от  6 до 10 см в 
поперечнике,  вес  доходит  почти  до  100  г.  чистого  золота  и  альмандинов.  Конечно, 
стоимость их была необычайно высока, но исчислялась она не только весом золота, и не 
только  затраченной  колоссальной  по  сложности  и  кропотливости  работой,  но  еще  и 
сакральным  или  магическим  значением,  которое  придавали  предметам  солярная  форма 
(впрочем и сам материал – золото – в культуре очень многих древних народов устойчиво 
ассоциируется  с  Солнечным  божеством)  и  ритуальные  сцены.  Такие  вещи  служили  не 
простым  украшением,  а  знаком  особого,  в  данном  случае,  скорее  всего  жреческого, 
статуса владелицы. Их нельзя было ни купить, ни продать, ни обменять, ни подделать, 
ни даже передать по наследству. Они появлялись на свет и покидали его только вместе 
со своей хозяйкой, как неотъемлемая часть ее таинственной сущности. 
Входящие  в  один  набор  женские  украшения,  как  правило,  обладают  ярко 
выраженным стилистическим и декоративным единством. И колты, и диадемы, и кулоны 
из  одного  комплекса  имеют  одинаковый  набор  вставок  камней,  одинаковые  очертания 
фигурок  из  зерни  и  рубчатых  поясков  по  периметру,  одинаковые  варианты  сочетания 
всех  этих  элементов  (композиции)  в  пределах  определенных  орнаментальных  зон.  Это 
говорит  о  том,  что  такие  уборы  выполнялись  целиком,  сразу,  одним  или  двумя 
мастерами,  с  применением  одних  и  тех  же  инструментов  и  технических  приемов. 
Возможно  даже,  что  несколько  из  сохранившихся  наиболее  роскошных  наборов 
украшений были сделаны в одной мастерской, настолько они похожи и стилистически, и 
по  некоторым  индивидуальным  признакам,  и  по  высочайшему  уровню  исполнения. 
Такой  уровень  кажется  почти  невероятным  для  ювелиров  из  степной  этнокультурной 
среды, и нельзя исключать, что за ним кроется «рука» профессионала значительно более 
высоко  уровня  –  грека  или  римлянина.  Эти  вещи  должен  был  изготовить  человек, 
хорошо  знакомый  с  такими  понятиями,  как  «единство  художественного  оформления», 
«декоративная композиция», «симметрия», «баланс изобразительных средств», не говоря 
уже о некоем подобии необходимого «дизайн-проекта». 
Так  что  самое  дорогостоящее  в  этих  вещах  –  не  металл,  а  работа  мастера  и 
вложенный им в работу мифологический смысл и многолетний опыт, тоже не лишенный 
элемента сакральности. А золото, хотя металл солнечный и божественный, доставалось 
кочевникам отнюдь не божественным путем. Те времена, когда его главным источником 
были  разбросанные  по  Сибири  россыпи  самородного  золота,  закончились,  и  на  смену 
мелким зерноподобным крупицам скоро пришли слитки. Но обо всем по порядку.  

38 
 
Итак, прочно обосновавшись на левом берегу Нижнего Дуная, гуннские племена 
поначалу  беспокоили  Римскую  империю  сравнительно  небольшими  набегами,  часто  в 
кооперации с другими народами – германцами и аланами. Перейдя границу по зимнему 
льду,  они,  насколько  могли,  углублялись  в  мирные  земли,  проносились  по  ним 
грабежами и разбоем и уходили обратно за Дунай, уклонившись от встречи с регулярной 
армией.  Так  продолжалось  ровно  20  лет,  в  течение  которых  римляне  считали  гуннов 
лишь  одной  из  разновидностей  дикарей,  живущих  в  Скифии,  ужасными  на  лицо,  но  в 
целом не более опасными, чем, например, давно всем известные готы. 
Ситуация  значительно  изменилась  в  начале  395  г.  Со  смертью  императора 
Феодосия I, последнего Великого правителя единой империи, наступило время неурядиц 
и придворных интриг, вызванных малолетством его наследников. Дворцовая оппозиция, 
как считали многие современники и некоторые ученые уже нашего времени, фактически 
искусственно  провоцировала  многие  из  этих  неурядиц.  Так,  в  гуннские  кочевья  за 
Дунаем  каким-то  образом  просочилась  секретная  информация  о  том,  что  почти  вся 
восточно-римская  полевая  армия  задерживается  на  западной  границе,  в  Иллирике,  в 
связи  с  борьбой  с  объявившимся  там  узурпатором  Евгением,  самолично 
провозгласившим  себя  императором,  вместо  законного  преемника.  Это  известие 
всколыхнуло всю степь до самого Дона. 
Предвкушая легкую добычу, гуннские орды, объединившись в два колоссальных 
потока,  устремились  внутрь  оставшейся  почти  беззащитной  империи.  Первый  из  них, 
уже зимой, как обычно по льду, хлынул во Фракию и разорил ее за полгода настолько, 
что  вся  эта  область  обезлюдела  и  потом  лежала  в  руинах  еще  несколько  лет.  Только 
подоспевшие,  наконец,  с  запада  легионы  с  трудом  смогли  выдворить  гуннские  обозы, 
отяжелевшие от награбленного добра, за Дунай. 
Второй удар пришелся на ближневосточные провинции Рима. Дождавшись, когда 
горные перевалы Центрального Кавказа освободятся от снега, летом того же года гунны, 
вероятно,  обитавшие  в  низовьях  Дона  и  на  Кубани,  вторглись  сначала  в  Закавказье, 
Армению,  затем  в  Сирию,  Месопотамию,  Каппадокию.  Здесь  они  бесчинствовали  на 
протяжении  целого  года,  а  по  некоторым  данным,  даже  двух  лет,  прежде  чем  были 
вытеснены  на  север  опять-таки  слегка  запоздавшей  восточно-римской  армией, 
отправленной  непосредственно  из  столицы.  Угроза  осады  нависла  над  крупнейшими 
городами  Ближнего  Востока  –  Антиохией  и  Иерусалимом.  Но  интересно,  что 

39 
 
прилегающие  области  Междуречья,  принадлежащие  не  Риму,  а  Персии,  ничуть  не 
пострадали, что и убедило многих в Константинополе в существовании заговора.  
Добыча, захваченная гуннами в Сирии и Закавказье, была бы, надо полагать, еще 
объемнее,  если  бы  не  возникали  определенные  трудности  с  преодолением  горных 
перевалов,  главным  из  которых  был,  кстати,  Дарьяльский,  на  территории  Иберии.  Тот 
факт,  что  это  событие  состоялось,  конечно,  говорит  о  дружественных  отношениях 
кочевников  с  местными  властями,  несомненно,  контролировавшими  стратегически 
важные пути, но первым залогом такой дружбы всегда была высокая плата. Вероятно, в 
состав добычи входили в первую очередь пленные, серебро, но также и какие-то товары, 
поступавшие  в  Сирию  караванными  путями  с  Востока,  из  Индии  и  Китая,  например 
драгоценные  камни  и  шелка.  Но  наиболее  явным  отражением  этого  далекого  похода 
стали  находки  редких  мечей  в  нескольких  гуннских  погребениях  на  Днепре  и  Волге. 
Мечей  с  переливчатым  узором  на  лезвии,  вошедших  в  историю  под  громким  именем 
«Дамасский клинок» или «Булат». Произведены они могли быть, действительно, либо в 
Сирии,  либо  в  Индии, но  вероятность  попадания такого  оружия  к  европейским  гуннам 
торговыми путями крайне мала. Мечи были захвачены в бою. 
Таким  образом,  к  рубежу  IV  –  V  веков  римская  дипломатия  пришла  к  четкому 
пониманию  того,  что  список  крупнейших  геополитических  и  военных  противников 
империи  пополнился  еще  на  одну  единицу.  Новый  «Северный  Варвар»,  как  станут 
именовать  вскоре  пришедшего  к  власти  хана  Аттилу,  -  это  не  просто  еще  один  из 
множества  врагов,  а  сила,  способная  организовать  и  осуществить  военный  натиск 
одновременно на протяжении почти всей римской границы от Паннонии (совр. Венгрия) 
до  Закавказья.  Сила,  за  которой  стоит  неисчислимый  конгломерат  покоренных 
варварских  племен  безграничной  дикой  Скифии.  Дипломатия  должна  была  принять 
соответствующие  меры.  Программа  таких  мер  и  последовательность  их  применения 
оказались традиционными для позднеримской внешней политики. 
Пункт  первый:  успокоить,  задобрить,  задарить.  Невзирая  на  частые  военные 
стычки  с  гуннами,  грабившими  придунайские  провинции  на  протяжении  нескольких 
десятилетий, правительства и Рима, и Константинополя стремились налаживать мирные 
отношения  и  использовать  потенциал  кочевников  в  своих  интересах.  На  Дунае 
возникают  торговые  фактории  для  взаимного  обмена  товарами:  из  страны  гуннов  идут 
лошади, рабы, мясо, шерсть и меха, в обратном направлении  – серебро, металлические 

40 
 
безделушки, ткани, вино. Дипломатические миссии направляются в кочевья с тем, чтобы 
одарив  гуннских  «царьков»  шелками  и  драгоценностями,  выторговать  у  них  месяцы 
спокойствия. Иногда для этого приходилось жертвовать и территориями. Так, вероятно в 
379  –  380  годах  римляне  уступили  гуннам  и  аланам  часть  провинций  Паннония  и 
Валерия  в  среднем  течении  Дуная  для  поселения.  Здесь  мы  постепенно  переходим  ко 
второму пункту программы. 
Пункт  два:  повернуть  оружие  одного  из  своих  противников  в  сторону  другого, 
чтобы  обескровить  обоих.  Военные  отряды  великолепных  конных  лучников-гуннов 
можно  и  нужно  использовать  для  борьбы  с  врагами  империи  –  готами,  персами, 
алеманнами,  бургундами.  Такие  наемные  отряды  активно  действуют  от  Испании  до 
Малой  Азии  и  даже,  по  имеющимся  данным,  до  Северной  Африки,  куда  римское 
военное  командование  отправляет  свои  вспомогательные  части,  набранные  среди 
варваров,  для  подавления  различных  «горячих  точек»  или  обороны  границ.  С  той  же 
целью  варварам  выделяют  для  жизни  участки  земли  вдоль  берегов  Рейна  и  Дуная. 
Вместе с землей им причиталась периодическая плата деньгами и продуктами (аннона), 
взамен  –  плата  кровью  и  жизнью.  Гунны  участвовали  в  походах  в  составе  римской 
армии,  жили  в  римских  военных  лагерях,  но  имели  своих  командиров,  пользовались 
своим  оружием  и  сохраняли  свой  уклад  жизни,  что  в 
дисциплинарном  отношении  часто  приводило  к  конфликтам. 
Обломки  бронзового  котла  с  характерными  ручками, 
найденные  в  римском  лагере  Интерциза  на  Дунае  (свор. 
Венгрия)  –  явные  следы  пребывания  здесь  же  отряда 
гуннских всадников.  
Отсутствие  жесткой  централизованной  власти  у  гуннов  до 
поры  до  времени  облегчало  эти  задачи.  Только  хан  Аттила 
полностью прекратил подобную практику, хотя ранее и сам в 
этом участвовал, последний раз в 439 г., когда отправил своих 
всадников  под  командованием  римского  офицера  Литория  в 
Галлию  подавлять  выступления  мятежных  вестготов,  тоже, 
кстати,  находившихся  в  статусе  римских  федератов,  то  есть 
Рис. 17.                          союзников. Готы, однако, победили в этой стычке. А тремя 
годами ранее Аттила лично возглавлял карательную  операцию римлян  против племени 

41 
 
бургундов в Савойе, приведшую к полному разгрому последних (это событие отразилось 
в германском эпосе – Песни о Нибелунгах). 
Из подобных походов гунны приносили и нехитрые «сувениры» - трофеи, а может 
быть купленные или полученные в награду за службу вещи явно римского производства. 
Некоторое удивление может вызвать, например, массивная серебряная пряжка с узором 
в  технике  ниелло,  найденная  в  погребении  в  Херсонской  области.  На  ней  изображены 
морской  бог  –  Тритон  и  морские  животные  (рис.  17).  Осьминог  и  дельфины  –  в 
засушливых  степях  Херсонщины  –  украсили  собою  предмет  человека,  который, 
наверное,  всегда  боялся  омочить  ступни  в  соленой  морской  воде  –  она  могла  разъесть 
натертые  лошадиными  боками  ноги.  Пряжка  здесь  соседствовала  на  одной  упряжи  с 
типичными гуннскими накладками в полихромном стиле (рис. 12). 
Наградными  могли  быть  мечи  – 
великолепные 
римские 
спаты 
с 
парадной 
отделкой 
золотом 
и 
драгоценными камнями на перекрестье 
и  навершии  рукояти  (рис.  18).  Гарда 
покрывалась 
перегородчатой 
инкрустацией, 
высокое 
качество 
которой часто указывает на столичные 
мастерские  –  баркарикарии.  Сами 
римские 
легионеры 
пользовались 
более короткими мечами,  наносящими 
колющий  удар,  а  длинные  спаты 
применялись  только  в  кавалерии,  где 
служили  преимущественно  как  раз 
варвары. Поэтому такие мечи могли   
                            Рис. 18.                                        быть изготовлены специально в расчете 
на  варваров  –  гуннских  и  германских  федератов,  с  учетом  их  боевых  и  вкусовых 
предпочтений, и подарены только союзникам. Свободная торговля подобным оружием в 
империи была строго запрещена. Именно таким мечом однажды один германский король 
разрубил другого (Теодорих – Одоакра, того самого, который перед этим положил конец 

42 
 
Западно-римской  империи)  от  ключицы  до  бедра,  предположив,  как  пишет  летописец, 
что у того, видимо, «нет костей».  
Гунны,  надо  полагать,  владели  мечами  не  хуже  готов,  но  все  же  их  основным 
оружием  были  лук  и  стрелы.  Неподражаемые  конные  лучники,  способные  вести 
прицельную  стрельбу  на  всем  скаку  и  во  все  стороны,  были  мастерами  неожиданных 
молниеносных  атак  и  притворного  бегства,  увлекающего  обманутого  противника  в 
засады. Сложные гуннские луки, составленные из многих деталей – деревянной основы, 
обложенной  роговыми  пластинами  и  обмотанной  берестой  и  жилами,  отличались  от 
обычных еще и слишком тугой тетивой, как отмечали римские военные. Зато стрелы с 
трехлопастным  наконечником,  имеющим  прокованное  острие-жальце,  выпущенные  из 
этого лука, пробивали металлические доспехи и щиты на расстоянии до 150 м. 
Проходя службу в рядах римской армии, юноши-варвары приобретали не только 
трофеи,  но  также  ценный военный опыт и полезные знания о тактике и  слабых местах 
многих своих потенциальных противников, не исключая и нынешних союзников. 
Шаг  третий:  укол  в  спину.  В  первые  десятилетия  V  века  гунны  укрепились  и 
осмелели настолько, что перешли от получения периодических подарков к требованию 
ежегодной  дани  под  угрозой  повторения  массированного  вторжения  в  империю. 
Видимо,  для  того  чтобы  не  показаться  голословным  в  своих  угрозах,  предшественник 
Аттилы  хан  Руа  дважды,  сначала  в  422  году,  затем  спустя  10  лет,  совершил  глубокие 
рейды по территории Балкан, в очередной раз опустошив многострадальную Фракию, а в 
432 году даже подошел к стенам Константинополя. Ежегодная  дань, которую Византия 
обязалась  выплачивать  сразу  после  первого  из  этих  нашествий,  составила  сначала  200 
фунтов  золотом,  чуть  позже  выросла  до  350,  а  в  период  царствования  Аттилы 
увеличилась до 2100 фунтов, что соответствует примерно 700 кг желтого металла.  
Это  золото  гунны  предпочитали  получать  не  в  виде  монет,  а  в  виде  вещей  и 
слитков,  поскольку  им  были  известны  проблемы  с  инфляцией  и  порчей  денег.  Хотя  и 
монет – солидов – тоже утекло в Скифию немало, судя по найденным там кладам этого 
времени. Но даже эти ежегодно утекавшие за Дунай золотые реки не могли совершенно 
успокоить  алчность  сотен  тысяч  кочевников  и  их  вождей,  в  мошнах  которых  они 
собственно  и  пересыхали  довольно  быстро.  Тогда  римским  правительством  был 
предпринят еще один шаг по ослаблению мощи своего главного врага. Чтобы обратить 
его  военную  активность  вспять,  Риму  нужно  было  найти  союзника  в  тылу  у  гуннов  и 

43 
 
нанести  удар  в  спину,  желательно  в  тот  самый  момент,  когда  те  сами  готовятся  его 
нанести римлянам. И такой союзник был быстро найден. 
Для  опытных  византийских  дипломатов  и  политиков  не  могло  остаться 
незамеченным  то  обстоятельство,  что  верховными  правителями  гуннов  почти  всегда 
выступали два человека, два родственника, равных или не совсем по своему положению, 
но,  тем  не  менее,  два.  Византийские  хроники  сообщают  сначала  о  Донате  и  Чарато 
(Харатоне), чуть позже о Руа и Октаре, затем всем известна пара братьев Аттила и Бледа. 
Вероятно, за этим скрываются какие-то древние родовые традиции, а может быть просто 
протяженность  гуннской  державы  требовала  наличия  двух  правителей  –  одного  в 
западной  ее  части,  другого  в  восточной,  как  это  было  и  в  самой  Римской  империи. 
Некоторые ученые так прямо и полагали, что один гуннский хан «отвечал» за контакты с 
Римом  (точнее  с  Равенной  или  Медиоланом,  городами  в  которых  находилась 
периодически ставка западного императора,  то там, то там),  второй хан контролировал 
свою половину державы и контакты с Константинополем. Но это маловероятно. 
В  445  г.  Аттила  убил  своего  брата  Бледу  и  стал  фактически  монархом  – 
единоличным  правителем  единой  гуннской  империи  от  Венгрии  до  Урала.  Однако, 
вопрос,  а  была  ли  она  такой  уж  единой,  задали  себе  не  только  мы,  но  и  византийские 
политики,  и  они  же  ответили  на  него  практически.  Вероятно,  в  той  части  державы, 
которой  ранее  правил  Бледа,  то  есть  в  восточной,  далеко  не  всем  пришлось  по  душе 
такое  воссоединение.  Поэтому  тайное  посольство,  отправленное  из  Константинополя  к 
восточным  гуннам  через  Черное  и  Азовское  моря  и  далее  вверх  по  течению  Танаиса, 
естественно  с  крупными  дарами  и  несомненно  с  «пакетом»  более  серьезных 
предложений,  варварами  было  встречено  поначалу  благосклонно.  Греческий  историк 
Приск Панийский сохранил в своем труде некоторые важные детали и этого посольства, 
и его последствий. 
Акациры  –  так,  согласно  Приску,  называлась  восточная  ветвь  гуннов,  но  как 
следует  и  из  его  труда,  и  из  других  исторических  сочинений  чуть  более  позднего 
периода, в ее состав входили помимо собственно гуннов-кочевников, некоторые оседлые 
народы лесной и лесостепной полосы Русской равнины, частично покоренные гуннами, а 
возможно  и  добровольно  вошедшие  в  этот  политический  и  военный  союз.  Среди  них 
совершенно точно были остатки германского племени остготов, а также какая-то часть 
венетов – предков славян. Территория полиэтничного объединения акациров охватывала 

44 
 
значительные  области  от  Нижнего  Днепра  до  Дона  на  востоке  и  Средней  Волги  и 
Подесенья на севере. Вряд ли союз, состоящий только из кочевых народов – степняков, – 
назвали  бы  акацирами:  тюркское  «Агач-эри»  значит  «лесные  люди».  И  в  этом,  скорее 
всего,  и  была  их  главная  сила,  основа  военной  и  экономической  мощи.  Историк 
Кассиодор в начале VI в. назвал акациров fortissima – «сильнейшим народом» Скифии. 
После гибели Бледы у этих лесных людей не осталось явно выраженного лидера с 
функциями  верховного  правителя.  Римские  посланники,  как  обычно  приступили  к 
ознакомлению  вождей  акациров,  которых,  как  отмечается,  было  множество,  со  своей 
геополитической программой, предварительно щедро одарив всех дорогими подарками. 
О том, что это возымело свое положительное действие, говорит хотя бы тот факт, что в 
ответ на коварное предложение ударить в спину Аттиле послы не были убиты на месте и 
не  отправлены  в  засоленном  виде  обратно  в  Константинополь,  как  это  случилось 
однажды с готским генералом на римской службе Гайной при попытке склонить на свою 
сторону хотя бы малую толику задунайских варваров. Переговоры, судя по всему, вскоре 
продолжились и на более конкретном уровне. Однако, один из акацирских царьков или 
князьков  по  имени  Куридах  счел  себя  в  какой-то  степени  незаслуженно  обделенным 
дарами и дал знать в ставку Аттилы о назревающем опасном мятеже у него в тылу.  
Информация  по  степи  распространялась  быстро.  Посланники  предпочли 
удалиться  обратно  в  Константинополь,  прекрасно  понимая,  что  вскоре  последует. 
Карательная  экспедиция  была  возглавлена  старшим  сыном  Аттилы  и  прокатилась  в 
основном  не  по  степи,  как  можно  было  ожидать,  а  именно  по  «лесным  людям»:  как 
свидетельствуют  многочисленные  археологические  данные,  укрепленные  поселения 
жителей широкой полосы речных долин от Верхнего Днепра до вехней Оки и Средней 
Волги  погибли  одновременно  в  огне.  Слои  пожарищ  густо  усыпаны  трехлопастными 
наконечниками  стрел  того  самого  типа,  который  гунны  принесли  еще  из  Центральной 
Азии;  несколько  стрел  даже  были  найдены  застрявшими  в  костях  захороненных 
неподалеку  людей.  Степная  же  часть  союза  акациров  уцелела  и  даже  сохранила  свою 
частичную автономию – Куридах остался у власти. 
           Данная  секретная  дипломатическая  миссия  возможно  и  отсрочила  готовящееся 
вторжение  в  Византию  всего  на  год  и  вероятно  сократила  число  потенциальных 
участников на несколько тысяч. У акациров же, оставшихся в живых, остались не только 
приятные  воспоминания  о  контактах  с  могущественным  заморским  патроном  и  о  его 

45 
 
весьма лестных предложениях. Остались 
подарки  – довольно ценные. Мы можем 
судить  об  этом  благодаря  тому,  что 
многие  из  этих  подарков  достались  в 
конце  концов  современным  археологам. 
Среди  них,  пожалуй,  самые  яркие  – 
серебряные 
сосуды 
и 
золотые 
украшения с инкрустациями, найденные 
в 
двух 
богатых 
«княжеских»                                            
погребениях  на  речке  Суджа  (Курская  обл.)  и  в  кладе  из  Сумской  области  (это  хотя  и 
территория  Украины,  но  всего  в  трех  десятках  км  от  Суджи).  Все  великолепные 
серебряные  кувшины  с  чеканным  орнаментом  и  декором  в  технике  черни  были 
несомненно изготовлены в Константинополе, как и скорее всего, золотая шейная гривна 
с  центральным  круглым  медальоном,  инкрустированным  гранатами  (рис.  19).  Точно 
такие  гривны  украшают  готов  –  телохранителей  императора  Юстиниана  на  мозаике  из 
церкви  Сан-Витале  в  Италии  (рис.  20),  а  мифологические  сцены  на  одном  кувшине 
изображают различные эпизоды из жизни Ахилла, героя гомеровской «Илиады».  
 
Рис. 20. 

46 
 
Столь  близкое  знакомство  лесных  жителей  Подесенья  и  бассейна  р.Оки  с 
древнегреческой  мифологией  и  другими  атрибутами  античной  цивилизации  состоялось 
первый и единственный раз, как можно судить по этим находкам, именно в середине V 
в.,  когда  сюда  прибыли  византийские  шпионы.  И  это  знакомство,  надо  сказать, 
произвело  сильное  и  длительное  впечатление,  иначе  как  объяснить  следующие  факты. 
Начиная с этого времени широко входят в моду, во-первых, те самые гривны, о которых 
только что говорилось. Точно такие, но попроще – не золотые, а бронзовые подражания, 
но  с  обязательным  круглым  медальоном  в  центре,  каких  больше  нет  нигде  вокруг  – 
только в Римской империи и здесь. Особый характер гривны, как инсигнии, то есть знака 
власти,  в  позднеантичной,  как  и  в подражающей  ей  варварской  культуре  подчеркивает 
такой  эпизод.  В  361  году  восставшие  римские  легионы  Галлии  провозгласили  новым 
императором  Юлиана,  вошедшего  в  историю  с  прозвищем  «Отступник»,  и  в  порыве 
преданности и решимости короновали его перед строем прямо на островке посреди реки 
Сены.  Но  за  отсутствием  необходимого  для  этого  «инвентаря»,  то  есть  императорской 
диадемы,  один  из  знаменосцев  (его  звали  Мавр)  сорвал  с  шеи  гривну  (torques)  и 
возложил ее на голову нового Августа. Солдаты были довольны. 
    
Рис. 21. 
         Во-вторых,  там  же,  в  лесной  полосе,  появляются  крупные  серебряные  фибулы 
крестовидной  формы  с  круглыми  «шишечками»  на  концах  перекладины.  Форма 
совершенно  чуждая  всем  местным  традициям,  но  при  этом  –  точная  копия  римских 
застежек, служивших своего рода «знаком отличия» военных и гражданских чиновников 
высокого ранга. Такие фибулы, золотые и серебряные, известны в большом количестве 
на памятниках вдоль всех римских границ на протяжении начала IV – середины V веков. 

47 
 
Некоторые из них несут на себе имена и даже портреты императоров (рис. 21), подобная 
фибула скрепляет плащ на плече Стилихона – магистра армии Западно-римской империи 
и облачения придворных Юстиниана (рис. 20). Собственно римских фибул такого типа в 
лесах  не  найдено,  и  это  понятно:  не  могли  же  официальные  регалии  раздаваться 
варварам.  Но  можно  не  сомневаться,  что  вожди  акациров  узрели  их  на  плечах 
прибывших  посланников  и  скопировали,  понимая,  судя  по  всему,  какой  высокий 
статусный характер имеют эти вещи.  
Местные крестовидные фибулы стали немного отличаться – их размеры сильно выросли, 
а  окончание  или  ножка  –  самая  заметная  часть  фибул,  поскольку  носились  они 
перекладиной вниз, как у Стилихона, - расширилось, словно лопаточка (рис. 22). Отныне 
такие шикарные вещи, подражающие костюму римских «генералов», украшают костюм 
лесных  варварских  вождей,  захоронения  которых,  как  мы  помним,  очень  часто 
сопровождаются еще и дорогим импортным оружием. 
Об  оружии  стоит  сказать  особо.  Мало  того,  что 
область  расселения  лесных  акациров  стала  своего 
рода  удивительным  анклавом  развития  некоторых 
позднеримских  традиций  в  костюме  и  ювелирных 
украшениях  в  глубине  Скифии,  мало  того,  что 
находки свидетельствуют о прямым контактах (пусть 
даже  и  единичных)  этого  медвежьего  уголка  с 
Константинополем,  здесь  прослеживается  еще  и 
высочайший  уровень  военной  культуры  и  развитие 
ряда воинских традиций, также не имеющих местных 
корней.  Ни  в  одной  из  культурных  зон  Восточной 
Европы  в  эпоху  Великого  переселения  народов  не 
Рис. 22.                                    наблюдается такой высокой концентрации холодного 
оружия в погребениях, как здесь. Набор клинкового вооружения имеет свои ближайшие 
аналогии  только  на  границах  Римской  империи:  большие  двулезвийные  спаты,  в  том 
числе  иногда  и  дамаскированные,  длинные  однолезвийные  клинки-палаши,  большие  и 
малые кинжалы и боевые ножи. Добавим великолепные уздечные наборы с отдельными 
деталями восточно-римского производства.  

48 
 
Похоже,  что  римские  посланники  не  единожды  посетили  эти  места,  и  военный 
блок  акациров  в  глубине  варварской  Скифии  какое-то  время  поддерживался  и 
снабжался,  как  возможный  союзник  империи  на  случай  необходимости  проведения 
операций  в  тылу  степных  противников.  Идеальное  сочетание  кочевников  и  лесных 
обитателей,  пехоты  и  кавалерии,  открытых  пространств  и  лесных  убежищ,  наличие 
связующих  коммуникаций  по  Дону,  Волге  и  Днепру,  неисчерпаемая  база  людских  и 
природных ресурсов еще долго делали этот интернациональный союз «fortissimа». 
Свидетельством  того,  что  в  союз  акациров  входили  и  племена  восточной  ветви 
гуннов,  и  восточные  германцы,  вероятно,  осколки  рассеянной  этими  гуннами  державы 
грейтунгов Германариха, являются украшения полихромного стиля, найденные в лесной 
части территории этого союза. Это крупные фибулы – в данном случае женские, которые 
носились парами на плечах и являлись неотъемлемой частью парадного  убора знатных 
готских  дам.  С  типологической  точки  зрения,  то  есть  своей  формой,  пропорциями, 
конструкцией,  они  полностью  соответствуют  двупластинчатым  фибулам,  которые  мы 
рассматривали  выше.  Однако,  их  отделка  и  характер  орнаментации  демонстрируют 
следование «классическим» канонам гуннского полихромного стиля этого периода.  
   Одна  пара  таких  фибул  была  найдена  в  составе 
клада 
серебряных 
римских 
монет, 
вторая 
происходит  из  разрушенного  погребения,  правда, 
скорее  всего  мужского,  поскольку  там  был  найден 
меч – спата. Оба комплекса были обнаружены еще 
в начале ХХ века в бассейне р. Десны (Нежин) и в 
верховьях  Оки  (Поршнино),  но  во  время  Великой 
Отечественной  войны  часть  этих  материалов 
бесследно  исчезла.  Сохранилась  лишь  одна 
застежка  из  этих  четырех  (рис.  23),  но  она 
заслуживает  того,  чтобы  быть  признанной 
шедевром ювелирного искусства своей эпохи.  
Массивная  серебряная  основа  двупластинчатой 
фибулы  (нижняя  пластина  –  ножка  –  ромбическая, 
верхняя  –  головка  –  округлая,  между  ними  плавно 
Рис. 23.                                             изогнутая узкая дужка) плотно обтянута золотым 

49 
 
листом, края которого на обороте загнуты по всему периметру. На выступающие из-под 
головки  части  пружинного  механизма  застежки  надеты  изящные  насадки-колпачки. 
Гранатовые  капли  неправильных  форм  густо  усыпали  почти  всю  поверхность  пластин, 
каждая из них окаймлена витой филигранной нитью. Их расположение, как и формы, на 
первый взгляд хаотичны, но в действительности их композиция хорошо сбалансирована 
и  тщательно  продумана:  вставки  каплевидных  и  треугольных  очертаний  обращены 
острыми углами внутрь, что визуально концентрирует внимание зрителя куда-то вглубь, 
создает  микроперспективу,  призывающую  увидеть  некую  тайную  сущность  предмета. 
Орнаментальный  бордюр  по  периметру  пластин  еще  более  замыкает  эти  сакральные 
поля, но слегка облегчает их строгость и однообразие. Лежащая в основе декоративной 
каймы  загзагообразно  перевитая  проволока  воспроизводит  весьма  характерный  для 
германского  искусства  V  –  VII  веков  мотив  «волчьего  зуба»,  здесь  мы  видим  оно  из 
самых  ранних  его  появлений  на  украшениях.  Изящно  выгнутая  дужка  переводит  всю 
композицию  из  плоскости  в  трехмерное  пространство,  словно  радуга  –  «мост  Одина», 
соединяющий оба поля. Ее украшают вставки двух разновидностей – маленькие круглые 
глазки  по  бокам,  а  посередине  «лесенка»  из  прямоугольных  пластинок  граната, 
закрепленных  в  технике  перегородчатой  инкрустации.  Об  этой  технике  мы  еще  будем 
говорить особо. 
Помимо характерной для гуннского полихромного стиля традиции использования 
вставок  почти  естественных  форм,  окаймления  их  филигранью  и  как  бы  хаотичного 
размещения этих капелек на поверхности, нельзя не отметить и такой момент. Согласно 
принятым  обычаям,  носились  такие  фибулы  парами  и  при  этом  ножкой  вверх,  то  есть 
головка с шишечками-насадками на концах пружин свешивалась вниз где-то на уровне 
чуть  выше  груди,  под  ключицами  у  дамы.  В  таком  виде  и  при  таком  расположении 
головки  этих  фибул,  с  несколькими  шишечками-лучиками,  чрезвычайно  напоминали  и 
всем  своим  видом,  и  оформлением,  и  местом  в  общей  структуре  женского  убора 
гуннские подвески-колты, о которых говорилось чуть выше.   
Само  лишь  сочетание  разноэтничных  признаков  и  приемов,  слившихся  здесь 
воедино  столь  гармонично,  что  не  возникает  никаких  сомнений  в  смысловой  и 
художественной  целостности  этого  украшения,  говорит  о  высочайшем  мастерстве 
ювелира.  Но  этот  мастер  явнее  не  был  уникумом-одиночкой,  за  его  спиной  стояла 
серьезная  школа,  развивавшаяся  на  протяжении  десятилетий,  иначе  невозможно 
объяснить,  во-первых,  необычайную  выразительность  и  гармоничное  единство 

50 
 
выбранных  мастерами  традиционных  и  не  очень  средств  передачи.  А  во-вторых,  нам 
сегодня  хорошо  известна  еще  целая  серия  аналогичных  двупластинчатых  фибул, 
вышедших  «из-под  пера»  явно  той  же  ювелирной  школы,  с  тем  же  художественным  и 
техническим  почерком,  работавшей  в  той  же  (или  для  той  же)  этнокультурной  среды. 
Это находки из кладов и «княжеских» погребений в Центральной Европе, оставленных в 
первой  половине  и  середине  V  в.  представителями  той  полиэтничной  полуварварской, 
полуаристократической верхушки, которая сложилась при дворе гуннских ханов Ругилы 
и Аттилы. При дворе, где говорили на нескольких языках одновременно, где гуннским 
князькам  давали  готские  имена,  а  готским  –  гуннские,  где  греческие  перебежчики 
кутались в восточные халаты, а аланские беки пили вместо кумыса фалернское вино из 
римских чаш. При этом наиболее знатные женщины – княгини или жрицы и готского, и 
гепидского,  и  аланского  рода  –  носили  на  груди  почти  одинаковые  золотые  фибулы, 
соперничая друг с другом в их размерах и степени их орошенности каплями гранатовой 
крови, словно подчеркивающей боевые заслуги воинственных мужей. Размеры наиболее 
крупных из этих застежек в середине V в. достигают до 20 см длины (рис. 24).  
 
Рис. 24. 
Безупречная  с  технической  точки  зрения  работа  –  явный  признак  того,  что 
значительная  часть  фибул,  наиболее  роскошные  из  них,  производились  имперскими 
ювелирами,  будь  то  пленные  мастера,  или  столичные  барбарикарии.  Изделия  более 
скромных  размеров  и  не  столь  изысканные  вполне  могли  изготавливаться  и  самими 
варварами,  таких  находок  довольно  много  в  Причерноморье  и  на  Северном  Кавказе  (и 
там  тоже  жили  германцы  –  готы-тетракситы).  Но  и  в  том,  и  в  другом  случае  можно 

51 
 
предположить,  что  явно  подчеркиваемый  такими  украшениями,  выставленными  на 
всеобщее обозрение, симбиоз гуннских и восточногерманских традиций, союз племен и 
воинов, ни для кого не был секретом. За тесным слиянием и взаимодействием гуннской и 
остготской знати стояло нечто большее, чем простое подчинение одних другими. Готы 
для  всего  германского  мира  уже  тогда  были  народом-прародителем,  культурным  и 
идеологическим  гегемоном,  а  королевская  династия  остготов  Амалов  признавалась 
наиболее благородной во всем варварском мире Европы от Скандинавии до Испании. В 
отношениях  готов  с  гуннами  этот  фактор  тоже  несомненно  проявлялся  в  различных 
эпизодах  их  совместной  жизни.  Многие  историки  с  удивлением  отмечают,  что 
сложившиеся между этими двумя народами тесные и явно доверительные отношения не 
просто  не  имеют  ничего  общего  с  подчинением,  но  вообще  служат  единственным  в 
европейской истории примером столь дружественных культурных и социальных связей 
между  германцами  и  кочевниками-тюрками.  В  языке  такие  отношения  нашли  свое 
отражение в имени хана Аттила (тюркское ata – отец, плюс германский уменьшительный 
суффикс,  буквально  получается  «Батюшка»),  в  материальной  культуре  –  в  типично 
германских  двупластинчатых  фибулах,  выполненных  в  гуннском  полихромном  стиле, 
подобных нежинской. 
В  современной  европейской  археологии  за  этим  явлением,  точнее  за  теми 
памятниками,  в  которых  находят  и  такие,  и  другие  подобные  проявления  германо-
кочевнического  культурного  симбиоза  эпохи  нашествий  гуннов  на  Римскую  империю, 
закрепилось  несколько  сложноватое  название  «горизонт  Унтерзибенбрунн»,  по  имени 
местечка на территории современной Австрии, в котором были впервые обнаружены и 
изучены  два  погребения  такого  типа.  Эти  несколько  десятилетий  (410-е  –  440-е  годы) 
стали  как  бы  пиком,  квинтэссенцией  почти  всех  тех  главных  событий  в  культурных  и 
политических процессах первого этапа эпохи Великого переселения народов, которые и 
составили  ее  неповторимость  и  значимость, особенно  для  Центральной  Европы.  О  них 
мы еще будем много говорить, но пока вернемся к «лесным людям»  
Находки  крестовидных  и  полихромных  двупластинчатых  фибул  в  лесной  части 
Восточной Европы – свидетельство общей культурной «моды» и, значит, тесных связей, 
сохранявшихся внутри гуннской державы в эпоху Аттилы. Акацирские царьки ощущали 
себя  частью  колоссальной  Скифской  империи,  хотя  их  удаленность  от  основного  ее 
центра на Дунае порою сказывалась на их политических настроениях, как это было в 446 
г.  Но  все-таки,  даже  несмотря  на  небольшую  отсрочку,  предоставленную  поддержкой 

52 
 
акациров,  прямое  военное  столкновение  Константинополя  с  Аттилой  было  неизбежно. 
Когда сепаратистские настроения на востоке гуннской державы были жестко пресечены, 
подготовка к вторжению возобновилась. Еще более ее ускорило неожиданное известие о 
том,  что  стены  второго  Рима  вдруг  пали:  в  январе  447  г.  произошло  страшное 
землетрясение,  разрушившее  полностью  или  частично  57  башен  и  несколько  участков 
внешней  крепостной  стены  Константинополя,  которая  была  отстроена  императором 
Феодосием тремя десятилетиями ранее (рис. 25). Такой случай упускать было нельзя. 
 
Рис. 25. 
 Вторжение  гуннов  447  года  стало  первым  из  семи  крупнейших  вражеских  нашествий, 
угрожавших  непосредственно  Константинополю  в  его  тысячестолетней  истории.  К 
счастью,  ценой  неимоверных  усилий  все  стены  и  башни  были  восстановлены  за 
кратчайший срок – около двух месяцев. Аттила, подойдя к городу, не увидел ни одной 
бреши  и  штурмовать  его  не  решился.  Но  все  остальное  было  полностью  разрушено  и 
разграблено: более 70 городов от самого дунайского лимеса до Фермопильского ущелья 
(оно спасло южную Грецию). Император Феодосий запросил мира и принял все условия 
Аттилы:  колоссальные  выплаты  золотом  сразу  и  на  будущие  годы,  запрет  на 
восстановление  пограничной  системы,  оставление  широкого  пояса  земель  к  югу  от 
Дуная – «на пять дней пути». Византия была обескровлена настолько, что гунны уже не 

53 
 
видели смысла пытаться еще что-то из нее выжимать. Отныне они обратились на Запад и 
приступили к подготовке следующего похода – в Италию и Галлию.   
Ученые до сих пор ломают голову – куда канули те тонны золота, которые Аттила 
получил только в этом роковом для Византии году, не говоря уже о двух десятилетиях 
своего безраздельного господства в Европе? Ведь даже все собранное до мелочей золото, 
найденное  в  гуннских  могилах  и  кладах  от 
Венгрии  до  Казахстана,  не  составит  и  10  % 
от  этой  массы.  Мы  не  будем  даже  пытаться 
отвечать на этот вопрос. Быть может гуннам, 
хотя они и были варварами, так же как и нам 
сегодня,  важно  было  не  то,  сколько  весит 
золотой  слиток,  а  то,  как  и  во  что  перельет 
этот  магический  завораживающий  свет 
мастер-ремесленник 
и 
каким 
тайным 
смыслом наполнит его шаман. 
Гуннский полихромный стиль, сочетающий   
                          Рис. 26.                                        характерные ювелирные техники (зернь, 
инкрустация),  сочетания  цветов  и  материалов,  неповторимые  формы  и  разновидности 
украшений,  особенно  женских,  несложные,  но  вместе  с  тем  запоминающиеся 
композиции из простых геометрических элементов и реже зооморфных мотивов, прочно 
вошел  в  историю  древнего  ювелирного  искусства  и  занял  там  достойное  место,  как 
образец  передачи  яркого  эмоционального  зрительного  образа,  наполненного  глубоким 
мифологическим  смыслом,  посредством  весьма  незамысловатых,  если  не  сказать 
примитивных,  средств  выражения  (рис.  26).  Секрет  его  восприятия  кроется,  на  мой 
взгляд,  прежде  всего  в  сочной  цветовой  гамме  и  оригинальных  типах  вещей, 
совершенных не только в своей диковатой простоте, но и в технике исполнения. 
Один не слишком известный французский историк XIX века, рассуждая о судьбах 
европейского  искусства  конца  античной  эпохи,  воскликнул  в  сердцах:  «От  начала  V 
столетия  вы  не  найдете  ни  на  Востоке,  ни  на  Западе  ни  искусства,  ни  христианства  в 
собственном  смысле  этого  слова.  Искусство  пало  так  низко,  что  не  может  выражать 
…вообще  чего  бы  то  ни  было.  Оно  в  состоянии  изображать  только  известного  рода 
дикость». Отчасти он, конечно, прав, однако, и в дикости есть своя эстетика, и если уж 

54 
 
поднимать  вечный  вопрос  о  гармонии  формы  и  содержания  в  искусстве,  то 
рассмотренные  нами  предметы  ювелирного  дела  гуннов  являют  собой  именно  такую 
гармонию, к тому же облагороженную виртуозной техникой работы мастеров. 
В  пестрой  и  запутанной  археологической  картине  памятников  периода  Великих 
миграций только те из них, в первую очередь, захоронения, в которых были обнаружены 
предметы,  выполненные  в  гуннском  полихромном  стиле,  могут  с  полным  правом 
претендовать на признание их следами пребывания этого загадочного азиатского народа 
в  Европе,  и  только  за  это  можно  их  оценить  особо.  Такие  памятники,  а  их,  как  мы 
говорили,  известно  по-прежнему  не  слишком  много,  разбросаны  по  степным  и 
предгорным  областям  на  пространстве  от  Центрального  Казахстана  до  Венгрии.  Их 
датировка  хорошо  соответствует  известному  по  письменным  источникам  времени 
пребывания  здесь  гуннов  –  от  конца  IV  века  до  рубежа  V-VI  вв.  Прямые  отголоски 
традиций полихромного стиля, в том числе – в виде характерных подвесок-колтов, еще 
большего  размера,  но  с  такой  же  пышной  орнаментацией  зернью,  мы  еще  находим 
спустя 50-70 лет в Поволжье, куда могли откочевать остатки разбитой гуннской орды и 
положить там начало истории тюркоязычных народов – близких соседей будущей Руси 
(чуваши, башкиры), с их не менее самобытной культурой. 
 
 

55 
 

жүктеу/скачать 13,31 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: