Психотерапия в концлагере

жание жизни, а «Как» — это были те условия жизни, кото­
рые делали жизнь в лагере столь тяжелой, что ее можно 
было выдержать, лишь принимая во внимание ее «Зачем». 
Нужно было довести до сознания заключенных, посколь­
ку то и дело представлялась для этого возможность, это 
«Зачем» их жизни, их жизненную цель. Тем самым удава­
лось внутренне поднять их вровень с ужасающим «Как» 
их нынешнего существования, с кошмарами лагерной жи­
зни и помочь им выстоять перед ними. 
В любой психотерапии, к которой приходилось обра­
щаться в лагере, играло роль то, что я назвал «стремле­
нием к смыслу». Но в той чрезвычайной пограничной си­
туации, в которой находился человек в лагере, тот смысл, 
стремлению к осуществлению которого он должен был 
посвятить себя, должен был быть настолько безуслов­
ным, чтобы он охватывал не только жизнь, но и страдание 
и смерть. Ведь жизнь, смысл которой держится или руши­
тся в зависимости от того, помогает он спастись или нет, 
жизнь, смысл которой зависит от милости случая, не 
стоила бы, пожалуй, того, чтобы вообще быть прожитой. 
Итак, мы говорили о безусловном смысле жизни. При 
этом следует, конечно, различать безусловность, с одной 
стороны, и общепринятость — с другой, по аналогии 
с тем, что говорил К. Ясперс об истине [12]. Безусловный 
смысл, на который мы указывали в лагере сомневаю­
щимся и отчаявшимся в нем людям, отнюдь не был об­
щим и расплывчатым, скорее как раз наоборот, это был 
конкретный, наиконкретнейший смысл их личного суще­
ствования. Это можно пояснить следующим примером: 
как-то раз в лагере передо мной сидели два человека, оба 
решившие покончить с собой. Оба твердили стереотип­
ную формулу, которую то и дело слышишь в лагере: 
«Мне больше нечего ждать от жизни». Нужно было попы­
таться произвести в них своего рода коперниканский пере­
ворот, чтобы они уже не спрашивали, ждать ли и что им 
ждать от жизни, а получили представление о том, что, 
наоборот, жизнь ожидает их, что каждого из них, да 
и вообще каждого, что-то или кто-то ждет — дело или че­
ловек. Действительно, очень скоро обнаружилось, что — 
вне зависимости от того, чего оба узника ожидали от жи­
з н и , — их в жизни ожидали вполне конкретные задачи. 
Выяснилось, что один из них издает серию книг по геогра­
фии, но эта серия еще не завершена, а у второго за грани­
цей есть дочь, которая безумно любит его. Таким обра-
151 

зом, одного ждало дело, другого — человек. Оба в равной 
мере получили тем самым подтверждение своей уникаль­
ности и незаменимости, которая может придать жизни 
безусловный смысл, невзирая на страдания. Первый был 
незаменим в своей научной деятельности, так же как вто­
рой — в любви своей дочери. 
Американский военный психиатр Нардини [20], сооб­
щивший о своих наблюдениях над американскими солда­
тами в японском плену, не упустил случая констатировать 
при этом, насколько шанс выжить в заключении зависел 
от отношения человека к жизни, от его духовной установ­
ки в конкретной ситуации. Если, в сущности, была лишь 
одна психотерапия, помогавшая людям выдержать за­
ключение, то эта психотерапия была в определенном смы­
сле предначертана. Она неизбежно сводилась к стремле­
нию доказать человеку, от которого требовалось мобили­
зовать свою волю к выживанию, что это выживание — его 
долг, что в нем есть смысл. Однако задача врачевания ду­
ши, которая в лагере выступала как задача врачебного 
спасения души, осложнялась в придачу ко всему тем, что 
люди, с которыми приходилось иметь дело, в среднем, 
как правило, не могли рассчитывать на выживание. Что 
можно сказать им? Но и здесь обнаруживалось, что в со­
знании каждого незримо присутствует кто-то, кого, мо­
жет быть, уже давно нет в живых, но он все же каким-то 
образом присутствует здесь и сейчас как интимнейший со­
беседник, Ты. Для многих эго был первый, последний 
и вечный собеседник — Бог. Кто бы, однако, ни занимал 
это место высшей и последней инстанции, важен был 
лишь задаваемый себе вопрос: «Что он ждет от меня?» — 
что означало: «Какое отношение?» В конечном счете бы­
ло важно именно отношение к страданию и смерти, с ко­
торым человек был готов страдать и умереть. Как извест­
но, savoir mourir — comprendre mourir — это квинтэссен­
ция любого философствования. 
Человеку важно умереть своей смертью — «своей» 
в том смысле, который придавал этому высказыванию 
Рильке. Своей — значит, осмысленной, хотя и по-разному: 
ведь смысл смерти, точно так же, как и смысл жизни, 
у каждого свой, глубоко личный. Тем самым «наша» 
смерть задана нам, и мы несем ответственность по отно­
шению к этой задаче так же, как и по отношению к задаче 
жизни. Ответственность — перед кем, перед какой инстан­
цией? Но кто мог бы ответить на этот вопрос другому? 
152 

Разве не решает в конечном счете каждый для себя этот по­
следний вопрос? Какое имеет значение, если, например, 
один из соседей по бараку ощущал эту ответственность 
перед своей совестью, другой — перед своим богом и тре­
тий — перед человеком, который был далеко. Во всяком 
случае, каждый из них знал, что где-то есть кто-то, кого 
нельзя увидеть, но кто видит его, кто требует от него, что­
бы он «был достоин своих мучений», как сказал однажды 
Достоевский, и кто ожидает, что он «умрет своей смер­
тью». В лагере потерял силу афоризм: «Primum vivere, 
deinde philosophari», что означает примерно: сначала 
останься живым, а потом посмотрим, потом мы продол­
жим разговор. В лагере имело силу скорее утверждение 
прямо противоположное: «Primum philosophari — deinde 
mori» — ответь сам себе на вопрос о конечном смысле, 
и тогда можешь с высоко поднятой головой принять му­
ченическую смерть. 
«Обычно человек живет в царстве жизни; в концлагере 
же люди жили в царстве смерти. В царстве жизни можно 
уйти из жизни, совершив самоубийство; в концлагере мо­
жно было уйти только в духовную жизнь. Только те мо­
гли уйти из царства смерти, кто мог вести духовную 
жизнь,— пишет К о э н . — Если кто-то переставал ценить ду­
ховное, спасения не было, и ему приходил конец. Сильное 
влечение к жизни при отсутствии духовной жизни приво­
дило лишь к самоубийству». «Многие а в т о р ы , — 
продолжает К о э н , — согласны в том, что огромное значе­
ние имеет, живет ли заключенный духовной жизнью в ка­
кой-либо форме» [5]. Коэн называет Каутски, де Винда, 
Кааса, Врийхофа и Блюма. Если заключенный обнаружи­
вал, что он не может больше выносить реальность лагер­
ной жизни, он находил в своей духовной жизни возмож­
ность выхода, которую трудно переоценить, — возмож­
ность ухода в духовную сферу, которую СС не в состоянии 
разрушить... Духовная жизнь заключенного укрепляла 
его, помогала ему адаптироваться и тем самым в сущест­
венной степени повышала его шансы выжить. 
Чувствительные люди, с детства привыкшие к актив­
ному духовному существованию, переживали тяжелую 
внешнюю ситуацию лагерной жизни хоть и болезненно, 
но, несмотря на их относительно мягкий душевный нрав, 
она не оказывала такого разрушительного действия на их 
духовное бытие. Ведь для них как раз был открыт путь 
ухода из ужасающей действительности в царство духов-
153 

ной свободы и внутреннего богатства. Только так можно 
понять тот парадокс, что иногда люди хрупкой телесной 
организации лучше переносили лагерную жизнь, чем фи­
зически сильные натуры. Я сам все время старался прибе­
гать к средствам, позволявшим мне дистанцироваться от 
всего страдания, которое нас окружало. Я пытался объек­
тивировать его. Я вспоминаю, как однажды утром я ша­
гал из лагеря на работу и чувствовал, что уже больше не 
в состоянии выносить голод, холод и боль в моих вздув­
шихся от голода и по этой причине засунутых в открытые 
ботинки, подмороженных и нарывающих ногах. Моя си­
туация представлялась мне безотрадной и безнадежной. 
Тогда я представил себе, что я стою на кафедре в боль­
шом, красивом, теплом и светлом конференц-зале, соби­
раюсь выступить перед заинтересованными слушателями 
с докладом под названием «Психотерапия в концентра­
ционном лагере» и рассказываю как раз о том, что я в дан­
ный момент переживаю. С помощью этого приема мне 
удалось как-то подняться над ситуацией, над настоящим 
и над страданиями и увидеть их так, как будто они уже 
в прошлом, а я сам, со всеми моими страданиями, пред­
ставляю собой объект научно-психологического исследо­
вания, которое я же и предпринимаю. 
Если угодно, концлагерь был не чем иным, как микро­
космическим отражением мира людей вообще. Жизнь 
в концлагере раскрыла самые бездонные глубины челове­
ческой души. Должно ли нас удивлять, что в этих глуби­
нах вновь обнаружилось все человеческое? Человеческое, 
как оно е с т ь , — как сплав добра и зла! Трещина, которая 
проходит через всю человеческую природу, разделяя 
добро и зло, достигает и этих, самых глубоких, глубин 
и отчетливо видна как раз на фоне той бездны, которую 
представляет собой концлагерь. 
Таким образом, жизнь в концентрационном лагере 
оказывается микрокосмом — «моделью», выражаясь сло­
вами Адлера, который описывает лагерную психологию 
в Терезиенштадте «вне резкого черно-белого противопо­
ставления безвинных жертв и виновных преследовате­
лей», поскольку «едва ли найдется место, в котором ход 
истории был бы так спрессован. Лагерь в его становлении, 
проявлении и исчезновении содержит в себе, как в образ­
це, в концентрированном виде всю сумму зла и страда­
ний, которые во всех других местах существуют более ра­
спыленно и менее зримо, однако действуют столь же не-
154 

шуточно. Ведь особенность лагеря состоит в том, что все 
ложное, опасное, глупое и низкое, что произрастает в че­
ловеке и человеческих институтах, смело выступает здесь 
в своей зловещей и неумолимой обнаженности. Здесь мы 
видим перед собой дьявольскую карикатуру на в принци­
пе возможную, может быть, даже реально существующую 
систему управления, недостойное человека существование 
в псевдоколлективном омассовлении, в кабале или в раб­
стве». 
Прошедшие годы, пожалуй, отрезвили нас. Вместе 
с тем они показали нам и то, что с человеческим в челове­
ке нельзя не считаться, они научили нас тому, что все за­
висит от человека. В памяти о концлагере сохранился че­
ловек. Я хочу здесь упомянуть лишь одного из начальни­
ков того лагеря, в который я попал под конец и из которо­
го был освобожден. Он был эсэсовцем. Когда лагерь был 
освобожден, стало известным то, о чем раньше знал 
лишь лагерный врач, сам из заключенных: этот человек из 
лагерного начальства выкладывал из своего кармана не­
малые деньги, чтобы доставать из аптеки в ближайшем 
населенном пункте медикаменты для заключенных! Ста­
роста же того же лагеря, сам тоже заключенный, был 
строже, чем все охранники-эсэсовцы, вместе взятые; он 
бил заключенных когда, где и как только мог, в то время 
как, например, начальник, про которого я говорил, наско­
лько мне известно, ни разу не поднял руку на кого-нибудь 
из «своих» заключенных. 
В этом проявлялся человек. Человек сохранился. В ог­
не страданий, в котором он плавился, обнажилась его 
суть. 
Если мы спросим себя о самом главном опыте, кото­
рый дали нам концентрационные лагеря, эта жизнь в без­
дне, то из всего пережитого нами можно выделить такую 
квинтэссенцию: мы узнали человека, как может быть не 
знало его ни одно из предшествующих поколений. Что же 
такое человек? Это существо, постоянно принимающее 

жүктеу/скачать 3,33 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: