Образ древности в советской историографии: конструирование и трансформация
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Pdf көрінісі
|
| Источниковая база. Следует также сказать о классификации и
специфике источников данного исследования. Ввиду направленности его на современную историографию, мы обращались к трудам древних авторов лишь в редких случаях, поскольку нашей целью не была критика работ советских историков с точки зрения источников – это было бы уместно, если бы мы изучали достижения советской историографии («положительное научное знание»), а не созданный ей образ древности. Акцент сделан на опубликованные работы, так как именно публикация делает возможным существование относительно длительной и надёжной традиции; вопросы генетики текстов решались работой с самими текстами – черновики и наброски работ в ряде случаев отсутствуют, в других – остались нам
97 Сходные идеи использовал, рассматривая конфликты между учёными в качестве механизма развития антиковедения, Г.У. Мост. См.: Мост Г.У. Век столкновений: как немецкие антиковеды XIX столетия упорядочивали свои дебаты // НЛО. Вып. 96. 2009. С. 17-27; также см.: Рыжковский В. Советская медиевистика and beyond (к истории одной дискуссии) // НЛО. 2009. № 97. С. 58-89.
49
недоступными. В любом случае, неопубликованные работы и черновики свидетельствуют об образе исторической эпохи в сознании индивидуального историка; опубликованные – об общем поле науки и культуры. Основным источником, таким образом, являются труды советских и ряда зарубежных авторов, оказавших наибольшее влияние на становление советского образа древности: не всегда это влияние следует понимать в смысле прямого воздействия, поскольку чаще всего уточнение образа древности в советской историографии происходило по линии
противопоставления идеям западной («буржуазной») историографии. Советская историография древности запечатлела свою деятельность в обширной печатной продукции, и даже простая её библиография уже являлась бы в виде объёмного тома; очевидно, что отбор магистральных авторов и тем для анализа в этом случае не может быть идеальным, но в целом для более подробной характеристики выбирались историки, которых отличал достаточно широкий круг исследовательских интересов (иногда – сочетание интереса к античной и древневосточной историям, как в случае с А.И. Тюменевым, В.В. Струве), склонность к построению объёмных концепций (В.В. Струве, А.Б. Ранович, И.М. Дьяконов) либо интерес к теоретико-методологической стороне исторической работы (А.И. Тюменев, Е.М. Штаерман) в сочетании с серьёзным вкладом в собственно историческое исследование при условии больших достижений в работе с первоисточниками (В.В. Струве, Е.М. Штаерман, И.М. Дьяконов). Этот ряд дополнен в первую очередь рядом историков, которые в меньшей степени соответствовали названным признакам, но приближались к ним, достигая особенных успехов в той или иной из сфер, такими как С.А. Жебелёв, Н.М. Никольский, С.И. Ковалёв, Н.А. Машкин, К.К. Зельин, С.Л. Утченко. Кроме того, в работе учтены и многие другие фигуры, которые в определённых временных точках заметно влияли на корректировку образа древности или же наилучшим образом фиксировали характерные тенденции в развитии в тот или иной конкретный временной промежуток (А.В. Мишулин, В.И. 50
Авдиев, М.К. Трофимова, И.С. Свенцицкая). Иногда для показательности действия образа в более широком культурном пространстве использовались и авторы, чей интерес к древней истории был далёк от профессиональной возможности её познания (Е. Аугдем, Е.Д. Гражданников). В конкретном воплощении речь должна идти об авторских монографиях, статьях (нередко серия статей одного автора или статьи, связанные обсуждением одной темы), коллективных трудах. Среди этой массы особенно выделяются работы, которые сыграли поворотную роль в развитии советской историографии (и соответственно, сыграли особую роль в конструировании либо
трансформации образа
древности): это
фундаментальные монографии или статьи, вызвавшие оживлённую дискуссию. Такие работы подвергались наиболее тщательному анализу. Что касается хода дискуссий, то мы старались показать его общую логику там, где она могла отражать некую систему – речь идёт о более или менее организованных выступлениях на базе одного журнала; в том случае, если мы имели дело с «большими дискуссиями», которые шли в нескольких печатных изданиях, дробились на
несколько «подтем» и не
характеризовались стабильным кругом участников, мы старались прослеживать лишь общие тенденции. Коллективные труды, работа над которыми часто подводила итог определённому пройденному этапу, рассматривались нами также во вторую очередь, поскольку мы исходим из того, что образ древности складывался первоначально в отдельных работах и уже после этого воплощался в работах коллективных – хотя не всегда утверждение было «мирным» процессом. И в этом плане, опять же, исследование процесса подготовки коллективных трудов обычно бывает более интересно, чем анализ самих результатов. Отдельным подвидом материала служили разного рода полемические заметки, обзоры конференций и рецензии на книги, особенно те, которые выходили за рамки чисто библиографического описания. Рецензии в советской историографии могли играть разные роли: например, внешне
51
критический обзор по существу мог ставить своей целью познакомить читателя с теми взглядами, которые при этом не могли быть одобрены с теоретических позиций советской науки. В то же время жанр рецензии или критического обзора позволял автору высказывать иногда как бы вскользь те идеи, которые у него иногда не было возможности привести в развёрнутом виде и с подобающей аргументацией в полноценном исследовании, или же кратко выразить то, что «носилось в воздухе», апеллируя к общеизвестным и всеми разделяемым истинам. Именно поэтому такие рода обзоры составляют как бы принципиально важный «задник» для характеристики основных трудов, анализ которых играет роль несущей конструкции данного исследования. Наилучшее пересечение точек зрения различных историков и, соответственно, возможность для рождения общего понимания того или иного вопроса дают научные дискуссии. Именно поэтому анализ материалов научных дискуссий играл большую роль в ходе исследования, и привлекались доклады на научных конференциях, статьи в журналах, напечатанные в рамках дискуссий, и опубликованные стенограммы прений. Все эти источники роднит как ориентация на полемику, так и то, что при публикации авторы обычно дополнительно с ними работали – например, правили тексты стенограмм. Другое дело, что цели полемики всё равно не позволяли полностью элиминировать конфликтные составляющие, и поэтому суть расхождений между исследователями, а также привходящие моменты, такие, как эмоции (раздражение на оппонента, сомнения и колебания) становятся доступными при анализе этого материала. Стенограммы в этом плане более показательны, написанные в рамках дискуссий статьи – в наименьшей мере. Важен также анализ динамики появления дискуссионных статей и специфики развития аргументации в них. Наконец, итогом творческой работы в историографии часто служат энциклопедические статьи и учебники. Здесь уже нет места полемике как таковой, а должны наличествовать выверенные и максимально одобренные
52
научным сообществом тезисы и трактовки. Создание учебной литературы было частью работы учёных, поэтому не отделялось принципиальным барьером от их основных интересов. Этот тип источников позволяет увидеть те моменты, которые историки считали нужным зафиксировать и представляли как приемлемые для общества в целом. При этом сам факт написания энциклопедической статьи или учебника ещё не был гарантией окончательной фиксации и должен оцениваться только в общей динамике историографического процесса: например, точка зрения на древность Н.М. Никольского в начале 30-х гг. была зафиксирована как в энциклопедиях, так и в школьном учебнике, соответственно, претендовала на статус общеразделяемой, но вскоре подверглась пересмотру. В исследовании рассмотрены в той или иной мере все основные вузовские и школьные учебники советского и постсоветского периода; чаще всего их анализ вписан в общий контекст становления и развития советской науки о древности, а в случае с постсоветским периодом дан их отдельный разбор. Мы не ставили целью охватить всё, написанное по истории древнего мира в советский период. Хотя выше и было сказано о том, что советская историография древности является сравнительно узкой темой, тем не менее, количество работ, созданных за советский период, было огромным и, пожалуй, в несколько раз превышает всё, написанное по истории древности в дореволюционной историографии. Но поскольку мы сосредоточились лишь на нескольких, пусть и очень важных сюжетах развития советской исторической науки, то и источники использовались в соответствующем направлении. Основой нашего исследования были именно опубликованные работы, мы практически не обращались к архивным данным в широком смысле (письмам, черновикам, конспектам лекций и т.п.). В некотором случае эти дополнительные данные могут дать ценную информацию, касающуюся вызревания отдельных элементов образа (как, например, данные об организации работы и обсуждений в советских исторических институтах конца 20-х – начала 30-х гг.), но всё-таки нам важнее было
53
оценить то, что было опубликовано уже в то время, поскольку именно оно имело воздействие на читателя, и в том числе на тех, кто сам был участником процесса. Правда, следует признать, что грань между опубликованным и неопубликованным в таком смысле очень неоднозначна для 20-30-х гг., когда сборники были малотиражными и не имели хождения за пределами узкого круга лиц либо когда уже изданные сборники и журналы изымались или из них вырезались предисловия, написанные попавшими в опалу авторами. В любом случае, для других периодов речь уже может идти об опубликованном материале как о наиболее обдуманной точке репрезентации своих взглядов. Однако здесь может быть уместен другой вопрос: насколько корректен анализ текстов, созданных в советскую эпоху, с точки зрения постижения идей и мыслей их авторов? Ведь именно в это время тексты могут считаться наименее принадлежащими их авторам, поскольку в текстах обязательно присутствует идеология, вообще много обязательных моментов, и тем самым достигается лишь внешнее единство, которого не было за пределами текста. Этот аргумент имеет право на существование, но в действительности он зиждется на недоказанном положении. Сознание любого человека, выступающего в том числе в качестве автора научной работы, – сложное и многоплановое явление, и в нём всегда и в любые эпохи перемешано свободное и обязательное при передаче мысли вовне, иными словами, при публикации. Утверждать, что именно в советскую эпоху соотношение этого условно «свободного» к условно «обязательному» уменьшилось, что принципиально выросло давление на автора, можно только в том случае, если мы сначала проведём исследование и анализ текста, а не будем исходить из этого утверждения до и вместо такого рода анализа. Отдельно следует сказать о таком виде источников, как работы, внешние по отношению к науке, но игравшие роль непосредственного раздражителя. Речь идёт прежде всего о работах «классиков» марксизма и отчасти о трудах авторов, претендовавших на эту роль (как Н.И. Бухарин) или вплотную
54
приблизившихся к ней (как Г.В. Плеханов). Все эти труды составляли кладезь цитат, своеобразную шахту, из которой, сообразно требованиям сюжета и времени, следовало извлекать необходимый для подтверждения собственных мыслей материал. Мы не даём этим источникам отдельной характеристики – не потому, что, как часто считается, советские учёные всегда относились к трудам «классиков» довольно цинично и не искали у них ничего иного, кроме как материала для ссылки. Напротив, многие учёные из разных поколений советского общества искренне стремились к постижению марксизма и внимательному прочтению трудов, которые считались выше самих источников. Другое дело, что отдельный анализ воззрений Маркса или Ленина на древнее общество не относится прямо к целям нашей работы: воззрения эти очень сильно зависели от современного авторам состояния науки и от их общеисторических построений, но в советское время им придавался ореол над-исторической истины; поэтому хотя советские авторы и ставили вопрос о реальных источниках воззрений «классиков» на древность, существенного влияния на их собственные взгляды это не оказало. Литература о советской историографии, как и воспоминания, служили нам как для того, чтобы построить общий контекст рождения отдельных трудов и складывания образа в целом (ибо он складывается не только в головах отдельных учёных, но и в сообществе как таковом), но иногда и как источник по самой советской историографии. В этом последнем случае важно обращать внимание на то, какие оценки казались важными авторам историографических исследований, потому что эти исследования нередко были одним из способов продолжить дискуссию, часто более убедительным, чем статьи или прения на конференциях: подходя к оценке предыдущего этапа историографии с определённых позиций, советский историограф претендовал на объективность своих оценок: так, В.Н. Никифоров создал концепцию, которая должна была показать безальтернативность той трактовки древневосточной истории, которую дал В.В. Струве.
55
Воспоминания могут также отчасти восприниматься в этом контексте, хотя в них важнее именно элемент индивидуального восприятия, который может быть интересен даже самим фактом искажения материала: так, специфично, что в воспоминаниях Е.В. Гутновой инициатором выдвижения «революции рабов» становится А.В. Мишулин, слова которого позже подтверждает Сталин (в действительности всё было наоборот) 98 . жүктеу/скачать 2,89 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|