Жан-Поль Сартр «Тошнота» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
20 щийся в полдень по улицам Бургоса, запах укропа, плывущий по улицам Тетуана, слышал
пересвист греческих пастухов; все это волновало меня. Но эта радость давно уже истерлась.
Неужели сегодня она возродится вновь?
Знойное солнце в моей голове деревянно плывет, как изображение в волшебном фона-
ре. За ним следует клочок синего неба. Дернувшись несколько раз, оно застыло, я весь позо-
лочен им изнутри. От какого марокканского (а может, алжирского? Или сирийского?) дня
оно вдруг оторвалось? Я отдаюсь потоку, уносящему меня в прошлое.
Мекнес. Как он выглядел, этот горец, напугавший нас в узенькой улочке между Бер-
денской мечетью и прелестной площадью в тени шелковицы? Он двинулся прямо на нас,
Анни шла справа от меня. Или слева?
Это солнце и синее небо – всего лишь обман. Вот уже сотый раз я на него попадаюсь.
Мои воспоминания – словно золотые в кошельке, подаренном дьяволом: откроешь его, а там
сухие листья.
Горца я больше не вижу – вижу только огромное молочного цвета пятно на месте вы-
текшего глаза. Впрочем, его ли это глаз? Врач, который в Баку излагал мне принципы
устройства государственных абортариев, тоже был кривым, и когда я пытаюсь вспомнить
его лицо, передо мной возникает такой же беловатый шар. У этих двоих, как у Норн, один
общий глаз, и они то и дело им обмениваются.
С этой площадью в Мекнесе, хотя я ходил по ней каждый день, еще проще – я вообще
ее больше не вижу. У меня осталось от нее смутное чувство, что она была прелестна, да еще
эти четыре слова, которые слились в одно: прелестная площадь в Мекнесе. Конечно, если я
закрою глаза или мутным взглядом уставлюсь в потолок, я могу восстановить ту сцену: вда-
ли дерево, и на меня бежит какая-то темная, коренастая тень. Впрочем, все это я выдумал по
ходу дела. Марокканец был высокий, сухощавый, да и увидел-то я его, только когда он меня
коснулся. Стало быть, я все еще ЗНАЮ, что он высокий и сухощавый – кое-какие краткие
сведения в моей памяти сохранились. Но я ничего больше не вижу: сколько я ни роюсь в
прошлом, я извлекаю из него только обрывочные картинки, и я не знаю толком, что они
означают, воспоминания это или вымыслы.
А во многих случаях исчезли и сами эти обрывки – остались только слова; я еще спо-
собен рассказывать и даже слишком хорошо рассказывать разные истории (по части анекдо-
тов со мной не может тягаться никто, кроме морских офицеров и профессиональных рас-
сказчиков), но теперь от моих историй остался один остов. В них идет речь о ком-то, кто
проделывает то-то и то-то. Но это не я, у меня с ним нет ничего общего. Он скитается по
разным странам, о которых я имею представления не больше, чем если бы никогда в них не
бывал. Иногда в своих рассказах мне случается упомянуть красивые названия, которые
можно вычитать в Атласе, – Аранхуэс или Кентербери. Они рождают во мне совершенно
новые образы, как бывает с тем, кто никогда не путешествовал; мою фантазию будят слова –
вот и все.
Однако на сотню мертвых историй сохранялись одна-две живые. Эти я вызываю в па-
мяти с осторожностью, не часто, чтобы они не износились. Выужу одну, передо мной вос-
креснет обстановка, действующие люди, их позы. И вдруг стоп: я почувствовал потертость –
сквозь основу чувств уже проглядывает слово. Я угадываю: это слово вскоре займет место
многих дорогих мне образов. Я сразу останавливаюсь, начинаю думать о другом – не хочу
перетруждать свои воспоминания. Но тщетно – в следующий раз, когда я захочу их ожи-
вить, многие из них уже омертвеют.
Я делаю вялую попытку встать, чтобы найти фотографии Мекнеса в коробке, которую
я задвинул под стол. Но к чему? Эти возбуждающие средства больше не оказывают дей-
ствия на мою память. Как-то я нашел под бюваром маленькую выцветшую фотографию.
Улыбающаяся женщина у фонтана. Я долго смотрел на нее, не узнавая. Потом на обороте
прочел: «Анни. Портсмут, 7 апреля 27 года». Никогда еще я не испытывал с такой силой, как сегодня, ощущения, что я лишен по-
тайных глубин, ограничен пределами моего тела, легковесными мыслями, которые пузырь-