Крестный отец

что для Санни убить человека — проще простого, тогда как сам он, Карло,
если и пошел бы на преступление, то только собрав в кулак все свои силы,
все мужество, всю силу воли. Правда, Карло не считал, что это является его
личным достоинством или моральным преимуществом по сравнению с
шурином. Хуже того, он завидовал Санни, его звериной жестокости, о
которой ходили легенды.
Том Хейген, как советник Семьи, не одобрял действия Санни, но не
хотел беспокоить по этому поводу дона, тем более, что тактика Санни во
многом себя оправдывала. В какой-то момент вообще стало казаться, что
война на измор утомила Пять семейств: их вылазки происходили все реже,
а потом и вовсе прекратились.
Правда, Хейген не склонен был радоваться по поводу наступившего
затишья, не слишком доверяя ему. Зато Санни торжествовал:
— Я им еще поддам, — улыбаясь, говорил он Тому, — и так, что небу
жарко станет. У этих подонков кишка тонка — сами приползут просить о
мире.
Возникшие было радужные надежды притупили бдительность Санни
еще и потому, что проблемы навалились на него с другой стороны.
Начались разлады в доме: жена начала закатывать ему скандалы по поводу
Люси Манчини. Если раньше Сандра могла публично распространяться о
невоздержанности Санни в постели, то теперь она выносила на всеобщее
обозрение его измену. Супруг перестал домогаться ее любезностей, и ей
оказалось неуютно на слишком просторном ложе. Постоянные попреки
Сандры вконец отравили жизнь Санни.
Его нервы и так были на пределе из-за необходимости выверять
буквально любой шаг и нести ответственность за все вокруг. Как и всякая
крупная личность, он находился на виду у друзей и врагов, разумеется,
давно прознавших о его визитах к Люси Манчини. Хотя Санни
предпринимал кучу предосторожностей, такая связь традиционно
считалась уязвимым местом, брешью в круговой обороне. Сама Люси даже
не подозревала, что днем и ночью находится под неусыпной охраной.
Сантино выделил для присмотра за ней людей из своего отряда, а когда на
этаже, где жила Люси, освободилась квартира, ее немедленно заняли для
одного из наиболее бдительных бойцов, чтобы всегда был поблизости.
Дон понемножку поправлялся. Близилось время, когда надо будет
сдавать ему полномочия.
Санни рассчитывал, что к этому моменту ситуация окончательно
склонится в сторону Семьи Корлеоне. До тех пор ему еще надо было
многое сделать и для восстановления границ империи в прежних пределах,

и 
для 
обеспечения 
безопасности 
подданных, 
чтобы 
заслужить
благодарность и уважение отца. Ведь титул дона отнюдь не наследственное
звание, право наследовать отцовский бизнес еще надо доказать.
Однако затишье в стане врага скорее походило на затишье перед бурей.
Противники тоже строили планы, тоже анализировали ситуацию и пришли
к выводу, что единственная возможность избежать поражения —
избавиться от Санни. Совсем избавиться. Разобравшись в нынешнем
положении дел, они видели, что если со здравомыслящим и
рассудительным доном каким-то образом можно поладить, то Санни
безнадежен. Его необузданность и жажда крови были сродни варварству. К
тому же никакие деловые соображения не казались Санни Корлеоне
заслуживающими внимания, если им овладевали месть и злость. А
возвращаться в эпоху смут и тревог, как было во время войны Корлеоне с
Маранцаллой, никто не стремился.
Как-то вечером, когда Конни Корлеоне сидела дома одна, позвонил
телефон. Незнакомый женский голос спросил Карло.
— Кто его спрашивает? — не удержалась Конни.
Девица хихикнула в трубку:
— Да так, подружка. Мне только надо передать ему, что сегодня я не
могу с ним встретиться. У меня дела в городе.
— Ах ты грязная тварь! — закричала Конни, — сучка бесстыжая…
На другом конце провода дали отбой.
Карло в этот вечер ходил на скачки и домой заявился поздно. Он был в
проигрыше — злой, как черт, и крепко пьяный, потому что без конца
прикладывался на ипподроме к бутылке. Едва он переступил порог, Конни
набросилась на него с упреками и проклятиями. Он отмахнулся от нее, как
от мухи, и прямиком прошел в ванную, чтобы принять душ. Потом вышел,
голый, и стал растираться полотенцем на глазах у жены, явно собираясь
переодеться и уйти куда-то.
Конни наблюдала за ним подбоченясь, с побледневшим и
вытянувшимся от негодования лицом.
— Можешь не наводить красоту, — бросила она ему в лицо, — твоя
девка звонила и передала, что не может сегодня. У тебя еще хватает
наглости, мерзавец, давать домашний телефон своим шлюхам! Убить тебя
мало, сволочь проклятая! — и двинулась на него с кулаками. Впрочем, на
кулаки она не очень рассчитывала, а старалась оцарапать или пнуть
посильнее.
Карло своей сильной мускулистой рукой отстранил ее.
— Ты спятила, — сказал он равнодушно. Но жена поняла, что он

встревожен: видно, девица, с которой он путался, и впрямь могла позволить
себе отколоть подобный номер.
— Кто-то пошутил, глупость какая-то, — сказал он.
Конни вывернулась из-за его руки и умудрилась вцепиться мужу в
лицо ногтями. Ненависть придала ей силы, и она расцарапала его так, что
кусочки кожи остались под ногтями. Он, проявляя удивительное терпение,
только отпихнул ее. Она почувствовала, что он осторожничает, возможно,
из-за ее беременности, и вошла в раж, давая волю эмоциям. Кроме всего
прочего, по его милости ей слишком долго пришлось обходиться без
мужчины. Скоро вообще это станет запретным плодом — в последние два
месяца перед родами, как объяснил ей врач, контакты не рекомендуются.
Обида подогревалась неутоленным женским желанием. Ей хотелось еще
хотя бы раз спровоцировать мужа на интимные отношения.
Страх нанести физическое увечье жене был еще слишком силен в
Карло. Он молча направился в спальню, она последовала за ним. То, что он
в смятении, грело ее душу.
— Посидишь дома сегодня, — сказала она. — Никуда не пойдешь.
— Да ладно тебе, — сказал Карло, — отцепись от меня.
Он все еще не оделся, расхаживал в одних коротких шортах, получая
от этого определенное удовольствие, ведь не каждый так безупречно
сложен и может похвастаться гладкой золотистой кожей. Конни голодными
глазами следила за гибкими движениями мужа. Он попытался свести на
шутку:
— А кормить меня в этом доме будут?
Напоминание о супружеских обязанностях, во всяком случае, об одной
из них, отвлекло Конни. Она отлично готовила, обучившись кулинарному
искусству у матери. Сейчас ей не составило труда обжарить бифштекс из
телятины с перцем, а пока он доходил под крышкой в духовке, Конни
занялась салатом.
Пока она торчала на кухне, Карло окончательно развалился на кровати,
изучая программу завтрашних скачек и держа под рукой стакан виски с
содовой.
Конни вошла в спальню и остановилась у дверей, не приближаясь к
кровати, будто ждала приглашения Карло.
— Иди есть, — сказала она.
— Расхотелось, — лениво ответил Карло, не поднимая глаз от
скаковой таблицы.
— Но еда уже на столе, — повторила Конни настойчиво.
— Ну и засунь ее себе куда-нибудь поглубже, — посоветовал Карло,

допивая остатки из стакана и не отрываясь от программы. Потом он вновь
потянулся к бутылке, взболтнул ее и опрокинул над стаканом. Будто жены и
не было вовсе.
Конни развернулась, вышла из комнаты, прошла на кухню и, собрав со
стола тарелки с едой, звонко шмякнула их об раковину. На грохот
бьющейся посуды Карло выскочил из спальни. От вида прилипших к
кафельным стенам кусков мяса, жира и соуса его перекосило от бешенства.
Аккуратность была его манией.
— Немедленно прибери, мерзкая паскуда! — заорал он, — или я тобой
вычищу все это, за мной дело не встанет.
— Черта с два я стану убирать, — презрительно ответила Конни,
выставляя вперед скрюченные, будто когти, пальцы, готовая вцепиться ими
в его обнаженную грудь.
Карло выскочил из кухни в спальню и через минуту вернулся, держа в
руках сложенный пополам брючный ремень.
— Немедленно прибери, — приказал он снова угрожающим голосом.
Конни не удостоила его ответом и не подумала шевельнуться. Тогда он
хлестнул ее по тяжелым ягодицам. Ремень громко хлопнул: не больно, но
чувствительно.
Конни отступила к кухонному столу, нашарила в выдвинутом ящике
длинный хлебный нож. Когда она поудобнее перехватила рукоятку и
уставила острие на мужа, Карло рассмеялся.
— В семействе Корлеоне все убийцы, даже бабы, — насмешливо
произнес он. Оставил ремень на столе и двинулся на жену. Она резким
движением выбросила руку с ножом вперед, целя исключительно в пах, но
отяжелевшее тело не слушалось, и Карло легко перехватил удар.
Обезоружив Конни, супруг размеренно, не спеша стал бить ее по щекам,
стараясь не довести до кровоподтеков. Она пятилась, закрывалась, пытаясь
уклониться от потока оплеух, но Карло настойчиво продолжал экзекуцию,
пока от боли и унижения Конни не разрыдалась, словно малое дитя. В
какой-то момент ей захотелось укусить мужа изо всей силы, но зубы
щелкнули в воздухе — Карло успел ухватить ее за волосы и оттянуть
голову вверх. Он загнал ее в спальню, небрежно швырнул на постель, а сам
ухватился за остатки виски в бутылке, все еще стоящей на столике рядом с
кроватью.
Последние глотки переполнили чашу — теперь он напился по-
настоящему и, разглядев безумный блеск в его остекленевших голубых
глазах, Конни испугалась уже всерьез. Поставив на столик пустую бутылку,
Карло наклонился над лежащей на постели женой, ухватил ее за бок

крепкими жесткими пальцами так, что она взвыла от боли и взмолилась о
пощаде.
— Да нужна ты мне, жирная итальянская свинья, — с отвращением
сказал он и вышел.
Некоторое время она испуганно продолжала лежать на постели, не
решаясь встать и проверить, чем он занят в соседней комнате. Потом все-
таки не удержалась и тихонько подкралась к двери. Она прикинула, что
скоро сон сморит его и тогда ей нетрудно будет выбраться на кухню и
позвонить в Лонг-Бич. Пусть пришлют кого-нибудь, чтобы забрали ее
отсюда. Хорошо бы к телефону подошел не Санни, а Том Хейген, или мама.
Стрелка часов уже подползла к десяти, когда в доме дона Корлеоне
зазвонил телефон. Трубку снял один из телохранителей и тут же послушно
передал ее матери Конни, миссис Корлеоне. Но та ни слова не поняла из
воплей дочери, которая билась в истерике и в то же время старалась
говорить шепотом, чтобы не разбудить спящего в соседней комнате мужа.
К этому времени лицо Конни уже раздулось от пощечин, а вспухшие губы
отказывались повиноваться, так что слова звучали очень невнятно.
Послушав ее горестные бормотания, миссис Корлеоне знаком попросила
одного из телохранителей позвать сына.
Санни сидел в гостиной вместе с Томом Хейгеном. На зов матери он
вышел в кухню и взял трубку.
— Это я, Конни, — сказал он.
Конни, испуганная до последней крайности — между мужем,
храпящим на диване в гостиной, и братом, способным на что угодно, —
заговорила совсем уж неотчетливо:
— Санни, ты пришли за мной машину, пожалуйста. Я все расскажу,
когда приеду. Ничего не произошло, ты не вздумай приезжать сам. Пошли
лучше Тома. Мне просто хочется съездить к вам.
Том Хейген как раз вошел в кухню: дон заснул после снотворного в
своей спальне, а Том предпочитал постоянно иметь Санни в поле зрения.
Первое, что он увидел, и было лицо Санни. К его лицу были прикованы
взгляды всех, кто находился рядом. Двое телохранителей, как
завороженные, смотрели на телефон, будто из телефона исходили
таинственные пугающие сигналы. Под их воздействием постепенно
могучая шея Санни налилась темной кровью, глаза сначала яростно
сверкнули, потом помутнели.
Черты лица Санни заострились и окаменели, как камень стал и цвет
его серых щек. Руки, держащие трубку, мелко подрагивали, но голос ему
удалось сдержать, когда после долгой паузы он заговорил:

— Успокойся, сестренка. Жди — за тобой скоро приедут. Ничего не
бойся.
Опустив трубку на рычаг, он с минуту стоял неподвижно, будто
омертвев, раздавленный новой неприятностью, собственной яростью и
отчаянием. Потом сказал очень тихо:
— Вот вонючий подонок! Проклятый сукин сын… — и, разрядившись
этими словами, стремглав выскочил за дверь.
Хейген, по выражению лица Санни хорошо зная, что сейчас он не
способен внимать голосу разума и пытаться остановить его также
бессмысленно, как кинуться грудью против курьерского поезда,
напряженно просчитывал варианты. Пока Санни доедет до города,
ненависть его несколько поутихнет и он начнет соображать. Но его визит к
Карло не станет от этого менее опасным. Дай Бог, чтобы он хотя бы
позаботился о минимуме предосторожностей.
За окнами зашуршал мотор, и Том понял, что Санни поехал сам.
— Быстренько — следом! — приказал советник телохранителям.
Потом взялся за телефон. Сначала распорядился, чтобы ребята из
отряда Санни, которые проживали в городе, немедленно отправились на
квартиру к Карло и вытащили того из дома. Другая группа бойцов должна
была остаться охранять Конни до приезда брата. Больше всего Хейген
опасался, что Санни не засомневается убить шурина даже в присутствии
свидетелей, поэтому вводил в операцию множество людей. Противника он
в этот момент не слишком опасался. Пять Семей уже долгое время не
предпринимали никаких враждебных действий, ожидая, когда можно будет,
наконец, сесть с доном за стол переговоров. Так что главное было
обезопасить Санни от самого себя. Хейген знал, что дон одобрит его
позицию.
Действительно, почти сразу, едва выехав за безопасные пределы Лонг-
Бича на своем стремительном «бьюике», Санни опамятовался. Он
услышал, как телохранители вскочили следом за ним в другую машину и
последовали по пятам, и остался доволен расторопностью Тома. Ощущения
опасности у него не было. Большая Пятерка вела себя тихо и мирно и,
казалось, вышла из игры.
Пробегая через холл, Санни успел схватить пиджак с пистолетом в
кармане. Другой пистолет лежал в потайном ящичке в автомобиле,
автомобиль же был зарегистрирован на подставное лицо, и его номер не
мог привлекать внимание ни противников, ни полиции. Впрочем, оружие
он прихватил чисто автоматически, а не с какой-нибудь конкретной целью.
Он даже представить себе не мог, что делать теперь с этим подонком Карло

Рицци. Не стрелять же в него в самом деле?
Гоня автомобиль вперед, Санни невольно размышлял и, по здравому
размышлению, отдавал себе отчет в том, что не сможет убить отца
неродившегося еще ребенка, тем более, что это муж его родной сестры. Да
и семейный скандал — плохой повод для убийства, никуда не годный
повод. Хотя, если вдуматься, дело было не в поводе и не в семейном
скандале. Карло оказался поганцем, а Санни чувствовал, что несет
ответственность за несчастливую жизнь сестры, раз сам познакомил ее с
этой белобрысой образиной.
Как ни странно, при всем своем бешеном темпераменте, Санни
никогда не поднял бы руку на женщину, не мог бы обидеть ребенка или
немощного старика. В тот раз, когда он набросился с кулаками на Карло
Рицци, того спасло лишь полное непротивление. Санни действительно
пришиб бы подлеца, если б тот вздумал отмахиваться. Но убивать
безоружного и несопротивляющегося он не мог. В мальчишеском возрасте
Санни отличался добросердечием. Он не хотел быть убийцей, просто это у
него, видать, на роду написано.
«Тем не менее пора решить проблемы Конни раз и навсегда», —
думал, въезжая на «бьюике» на неширокий мостик над плотиной, который
обязательно надо было миновать по дороге в Джоунс-Бич, Санни Корлеоне.
Он всегда ездил в Нью-Йорк именно этой дорогой, где движение редкое и
можно разогнаться на полную скорость. Быстрая езда освежала и
успокаивала нервы. Он просто заберет сестру от этого негодяя, а с ним
поговорит по душам. Если гад опять избил Конни, придется покалечить
его. Свежий ветер врывался в приоткрытое стекло вместе с солоноватым
морским воздухом. Санни ниже опустил стекло, чтобы дышать полной
грудью.
Как обычно, дорога по Джоунс-Бич Колуэй оказалась почти пустынна.
Он мчался на полной скорости, пока не увидел впереди огни большого
шоссе. Но и там в это время транспорта было немного. Он не стал снижать
скорости: быстрая езда не только освежала, но и избавляла от ярости.
Машина с телохранителями осталась далеко позади.
На боковой дороге не виднелось ни одного автомобиля. Освещения
тоже не было. Далеко впереди маячила белая будка сборщика дорожной
пошлины. Позади имелось еще несколько будок, похожих на картонные
конусы, но там люди сидели только днем, когда машин ездило много
больше. Санни нажал на тормоз, одновременно шаря в карманах в поисках
мелочи, Карманы были пусты. Тогда одной рукой он нашел в пиджаке
бумажник, вынул банкноту и въехал под аркаду перед освещенной будкой.

С некоторым удивлением он обнаружил, что там застрял автомобиль,
перегородивший проезд. Водитель стоял неподалеку, о чем-то спрашивая у
сборщика податей. Санни нажал на сигнал, и машина немедленно съехала с
дороги, освобождая проезд.
Санни подал бумажный доллар. Стекло в окне он поднял, потому что
сквозняк выстудил всю машину. Сборщик долго копался в поисках сдачи.
Считая монеты, он рассыпал всю горсть и теперь его совсем не было видно
в будке, наверняка ползал по полу, собирая монетки, бездельник косорукий.
Второй автомобиль, однако, до сих пор не отъехал, а опять
остановился впереди, в нескольких метрах от машины Санни, по-прежнему
перегораживая путь. Санни мимоходом отметил это, и сразу же чутье
подсказало ему, что внутри неосвещенной будки мелькнула темная тень.
Санни напрягся, но не успел сделать выводов из своих наблюдений, потому
что из застрявшего впереди автомобиля вышли двое мужчин и двинулись в
его сторону. Сборщик пошлины так и не появился больше в окне своей
будки, но прежде, чем все началось, Санни как-то сразу понял, что пришел
конец.
Ни злобы, ни ненависти Санни не ощутил. Голова оставалась ясной,
будто страх, глубоко спрятанный всегда в глубинах его души, вырвавшись
наружу, очистил мысли и сердце от всего наносного — перед лицом
гибели.
Но даже сейчас сила жизни была так сильна в нем, что он, не
задумываясь, привалился к дверце «бьюика», блокируя замок. Из
затемненной будки полетели первые пули.
Силуэт Санни в лучах фонаря был удобной мишенью — ему
мгновенно угодили в шею и в голову, и тело сползло вниз с сиденья. Теперь
двое, почти вплотную приблизившиеся к «бьюику», тоже разрядили свои
пистолеты. Тело Санни вломилось в дверцу, высадив замок, и вывалилось
на асфальт, тогда как ноги все еще находились внутри. Расстреляв обоймы,
налетчики стали наносить удары тяжелыми башмаками по лицу убитого,
стараясь изуродовать его до неузнаваемости.
Через несколько секунд все четверо — трое убийц и фальшивый
сборщик дорожной пошлины — уже мчались в своей машине по трассе на
Медоубрук Паркуэй, начинающейся сразу за Джоунс-Бич. Когда
телохранители Санни примчались к месту происшествия, они не застали
никого, кроме Санни, распростертого в луже крови рядом с собственным
автомобилем, перегородившем дорогу возле белой сторожевой будки.
Догонять убийц было невозможно, да и не имело особого смысла.
Автомобиль с телохранителями сделал резкий разворот, описав длинную

параболу, и рванул в обратную сторону, до ближайшего телефона-автомата.
Там один из бойцов выскочил, набрал номер Тома Хейгена в Лонг-Бич и
коротко сообщил:
— Санни убит. Попал в засаду у Джоунс-Бич, на переезде.
— Понятно, — бесстрастно ответил Том Хейген. — Сообщите
Клеменце, чтобы немедленно прибыл сюда. Дальнейшие распоряжения
получите от него.
Том разговаривал с телефона, стоявшего на кухне, где возилась у
плиты мама Корлеоне, готовящая ужин дочери, которую ждала с минуты на
минуту. Он собрал все свое мужество, чтобы сохранить спокойствие и не
дать ей заподозрить несчастья.
Впрочем, она могла бы догадаться, если бы обратила внимание на
разговор. Но за долгую жизнь с доном миссис Корлеоне научилась не
вникать в мужские дела, сделав вывод, что так жить проще. Ведь если
стрясется что-то неладное, ей все равно сообщат, а о чем не сообщат, того
разумнее не знать вовсе. Ее вполне устраивало, что муж щадит сердце
супруги, не перекладывая на ее хрупкие плечи свои мужские заботы. В
конце концов, так было даже справедливо, женщины же тоже, как правило,
сами решают свои женские проблемы.
С привычной заботливостью миссис Корлеоне накрывала на стол и
варила на плите ароматный свежий кофе. По собственному опыту она
знала, что ни боль, ни страх не утоляют голода, а вкусная еда до какой-то
степени помогает справиться и с болью, и со страхом. Она рассердилась
бы, если бы доктор сейчас предложил ей принять транквилизатор. Вот
чашка кофе и бутерброд — другое дело. Они обязательно помогут
поддержать силы.
Разумеется, понятия миссис Корлеоне находились на весьма
невысоком уровне, но воспользовавшись ее спокойствием, Том Хейген
беспрепятственно выскользнул из кухни, скрылся в угловой кабинет и там,
оставшись сам с собой, дал волю нервной дрожи. Его заколотило так, что
пришлось сесть в кресло, тесно сжав колени, которые сотрясались от
дрожи. Голову он низко опустил, а руки, стиснутые между колен, буквально
ходили ходуном. Казалось, он совершает обряд моления черным
дьявольским силам.
Он не годился на роль советника Семьи в военное время, теперь это
окончательно стало ясно. Большая Пятерка обвела его вокруг пальца, как
ничтожного пацана, и он позволил привести в исполнение коварный
замысел, поверив показному смирению. Они притаились, а вовсе не
примирились с победой Санни Корлеоне. Они вынашивали свои черные

планы и выжидали подходящего момента, а потому не реагировали на
провокационные мелкие выпады. Зачем драться на кулачках, если
собираешься нанести один, но смертельный удар? И этот удар нанесен.
Дженко Аббандандо никогда не попался бы на голый крючок, он звериным
чутьем учуял бы опасность, он нашел бы способ выкурить противника из
норы и заранее отрубил бы кровавые лапы, нацеленные на Санни. Он
утроил бы меры предосторожности… Том застонал. Горечь от понимания
собственных ошибок примешивалась к большому личному горю. Санни
был его названым братом. Санни спас ему жизнь, привел в дом Корлеоне,
все детские годы Том молился на него. Санни никогда не обижал Тома,
ничем не оскорблял его самолюбия, он действительно относился к нему как
к брату. Хейген вспомнил, как обрадовался Санни и шагнул навстречу ему,
широко распахнув объятия, когда мерзавец Солоццо отпустил его целым и
невредимым. В глазах Тома Санни не мог быть жестоким бандитом и
кровожадным убийцей. Том Хейген потерял дорогого, близкого человека.
Он удрал из кухни, потому что не в силах был сообщить маме
Корлеоне страшную весть. На это у него не хватило бы мужества. Том
никогда, даже мысленно, не воспринимал ее матерью, хотя звал Санни
братом, а дона — отцом. Его привязанность к миссис Корлеоне была
сродни теплому и доброму чувству, которое обычно возникает к хорошим,
но не связанным с вами чувством любви людям. Так же примерно он
относился к Фредди и Конни, несколько лучше — к Майклу. Но сказать ей
о смерти Санни сейчас, когда она одного за другим потеряла всех сыновей,
ведь Фредо скрывался в Неваде, а Майкл спасал свою жизнь в Сицилии,
было сверх человеческих возможностей. «Кого из троих она любила
сильнее? — неожиданно подумалось Тому. — Она ни в чем не выказывала
своих предпочтений».
Потребовалось некоторое время, чтобы Том справился со своим
смятением и взял себя в руки. Наконец, он подошел к телефону и набрал
номер Конни. На звонок долго не отвечали. Он слушал длинные гудки, пока
голос Конни не отозвался сдавленным шепотом:
— Слушаю.
— Алло, Конни, — сказал Том как можно ласковее. — Разбуди мужа,
будь добра. Он мне очень нужен.
— Санни едет сюда? — тихим испуганным голосом спросила
понятливо Конни.
— Нет, — ответил Хейген, — Санни не приедет, не волнуйся. Только
разбуди Карло и скажи, чтобы обязательно взял трубку, это очень важно.
Конни сказала со слезами в голосе:

— Том, он опять избил меня. И совсем прибьет, если узнает, что я
звонила домой.
Хейген по-прежнему мягко обнадежил:
— Он тебя не тронет, Конни. Я поговорю с ним и все объясню,
можешь не сомневаться. Только пусть обязательно подойдет к телефону, ты
поняла?
Прошло не меньше пяти минут, пока в трубке не раздался сиплый со
сна и с перепою голос Карло. Хейген заговорил с ним резко, чтобы тот
сразу пришел в сознание.
— Слушай меня внимательно, — сказал он. — Я скажу тебе страшную
новость. А ты приготовься к этому и отвечай мне так, чтобы Конни не
почувствовала по твоим словам, что случилась беда. Слышишь, Карло? Я
сказал ей, что у меня к тебе деловой разговор, поэтому придумай что-
нибудь для нее. Можешь сказать, например, что я передал тебе
предложение о новой работе, или что мы сочли нужным переселить вас
сюда, в один из домов на Лонг-Бич. Или что дон в ближайшее время
привлечет тебя к участию в семейном бизнесе, чтобы ты мог проявить себя
и поправить положение. Понимаешь?
Карло отозвался с надеждой в голосе:
— Ага, понял. Все в порядке.
Хейген продолжал:
— Очень скоро к тебе подъедут ребята и предложат поехать с ними.
Передай им, что сначала они должны связаться со мной. Больше ни о чем
не распространяйся. Я отменю распоряжение. Ты останешься дома, с
Конни. Понял?
— Да, да, все понял, — подтвердил Карло. По его взволнованности
стало ясно, что он действительно заподозрил что-то страшное. Очевидно,
напряжение Тома дошло до него по телефонному проводу.
Теперь Том счел возможным сообщить все напрямую:
— Только что убили Санни. Только не отвечай ничего, слышишь,
Карло? Конни позвонила сюда, когда ты спал, и он сорвался ехать к вам.
Нельзя допустить, чтобы она узнала это — что его убили по дороге к ней.
Возможно, она когда-нибудь догадается, но не вздумай сам навести ее на
подобную мысль. Иначе она станет во всем винить себя. Твоя задача
оставаться с ней рядом, но ничего ей не рассказывать. Ты должен
помириться с Конни. Веди себя с ней как идеальный любящий муж. Ты
должен оставаться таким во всяком случае, пока она не родит, я прошу тебя
об этом, Карло. Завтра ей расскажут о гибели брата. Это будет дон, или ее
мать, или ты сам. Но я хочу, чтобы в трудный час она могла опереться на

тебя. Если ты выполнишь мою просьбу, то можешь рассчитывать и на
помощь с моей стороны. За мной не пропадает, ты это знаешь. Я понятно
объясняю?
Карло ответил, еле сдерживая ужас:
— Все понятно, Том, разумеется. Мы ведь всегда отлично ладили с
тобой. Я тебе многим обязан и очень благодарен. Ведь так?
— Ладно, — сказал Хейген. — Никто не станет винить тебя или Конни
за случившееся, я позабочусь об этом, — он помолчал и добавил
ободряюще: — Главное, ты сейчас позаботься о Конни, — и положил
трубку. Дон никогда не произносил вслух угрозы. Том воспринял его науку.
Но Карло и так прекрасно понял, что находился на волосок от смерти.
Теперь Том позвонил Тессио и вызвал его в Лонг-Бич. Он не стал
объяснять, в чем дело, а Тессио не стал задавать вопросов.
Переговорив с Тессио, Том глубоко вздохнул. Оставалось самое
мучительное, чему он противился всеми силами души, — разговор с доном.
Он должен был пойти в спальню, переоборудованную в медицинскую
палату, и разбудить дона, еще слабого после ранений и одурманенного
снотворным, и сказать этому человеку, которого он любил больше всех
людей на свете, что подвел его, не уберег жизнь его первенца. Он должен
пойти к дону и сказать ему, что война проиграна, и только он, старый и
больной человек, способен спасти Семью от полного краха, если
вмешается в ход событий. На свой счет Том больше не обольщался. Только
великий дон еще способен был как-то выправить положение, только он
один.
Хейген не стал советоваться с докторами, это не имело смысла. Что бы
ни сказали доктора, он должен был разбудить дона, даже если это было
смертельно опасно, и сообщить своему названному отцу, что его старшего
сына больше нет в живых, а он, Том, готов подчиниться любому указанию.
Медицина в данном случае была бессильна, да и вообще ничто больше не
играло особой роли.
Что будет дальше, тоже не вызывало сомнений. Как только дон узнает
о несчастье, он вынужден будет или принять на себя руководство делами,
или отдать приказ Хейгену от имени Семьи Корлеоне сдаться на милость
Пяти семейств.
Хейген не мог не противиться предстоящему разговору. Он оттягивал
страшную минуту, оправдываясь перед самим собой тем, что надо
подготовиться. Он честно и немногословно признавал свою вину.
Заниматься самобичеванием не стоит, дону и так будет слишком больно,
незачем растравлять раны пустыми словами. Если Том станет

демонстрировать собственное горе, страдания дона только усугубятся этим.
Даже если он начнет каяться в своей непригодности к роли советника во
время военных действий, дону не станет легче, наоборот, он почувствует,
что совершил ошибку, назначив Тома на столь важный пост.
Но сообщать все равно надо. Значит, надо коротко рассказать о
случившемся, затем изложить свои соображения о том, что еще можно
предпринять, чтобы спасти ситуацию, — и умолкнуть, пока дон не примет
решение или не задаст дополнительных вопросов. Если Том почувствует,
что проявить горе или раскаяние будет уместно, он откровенно признает
вину, позволит излиться скорби. Если нет…
Хейген поднял голову: за окнами послышался шум подъехавших
автомашин. Это прибыли доверенные, Клеменца и Тессио. «Сначала
поговорить с ними, — подумал Том, — потом сразу подняться к дону».
Он встал, открыл в стенном шкафчике дверцу бара, где хранилось
спиртное, достал бутылку, вынул стакан и замер в неподвижности, не
находя в себе сил даже на то, чтобы налить себе виски. Позади его тихо
открылась дверь. Том Хейген обернулся и увидел дона Корлеоне, который
впервые после ранения, полностью одетый, переступил порог своего
кабинета.
Не говоря ни слова, дон пересек комнату, прошел к своему огромному
кожаному креслу и опустился в него. Ступал он с некоторым трудом,
одежда болталась на нем, став излишне просторной, но в остальном
выглядел, как обычно. Казалось, дон одним усилием воли сумел отбросить
все внешние признаки нездоровья и разом преодолел недуг. На лице дона
застыло выражение прежней силы и суровой решительности.
Он выпрямился в кресле и сказал Тому:
— Плесни-ка мне анисовой.
Том повиновался. Он достал другую бутылку, налил дону и себе по
капельке крепкого напитка. Настойка была домашней, куда более крепкой,
чем виски, с привкусом лакрицы. Она обжигала гортань, как огнем.
Анисовую ежегодно привозили дону в подарок от старинного друга, из
деревни, в невероятно больших количествах: столько, сколько вмещал в
себя грузовой автофургон.
— Моя жена плакала перед сном, — сказал дон, — а сейчас к дому
подъехали мои капитаны, хотя время позднее, за полночь. Мне кажется,
пора бы моему советнику сообщить дону то, что все уже знают.
Том Хейген ответил тихо:
— Я ничего не сказал маме. А вам собирался сказать как раз сейчас.
Через минуту я поднялся бы наверх, разбудил вас и все сообщил.

Дон Корлеоне заметил бесстрастно:
— Но сперва тебе потребовалось выпить.
— Да, — ответил Хейген.
— Теперь ты выпил, — сказал дон. — Так что можешь говорить, — в
голосе дона Хейгену послышался легкий упрек в слабости.
Он сказал:
— Санни застрелили сегодня вечером по дороге в город. Он убит.
Дон Корлеоне прикрыл глаза веками. На какое-то время его безмерная
воля изменила ему, броня распалась, и на усталом лице выразилась такая
мука, которую ни скрыть, ни утаить невозможно. Силы покинули дона, но
только на долю секунды. Он взял себя в руки.
Стиснув на столе перед собой пальцы до посинения, дон посмотрел
прямо в глаза своему советнику и попросил:
— Расскажи обо все подробно, Том. Нет, — он поднял ладонь вверх
привычным движением, — подожди. Пусть зайдут Клеменца и Тессио,
чтобы тебе не пришлось рассказывать дважды.
Оба доверенных немедленно явились в кабинет. Они сразу поняли, что
дону уже известно о гибели сына, потому что он поднялся при их
появлении. Они сердечно и скорбно обняли Вито Корлеоне, как и подобает
в горе старым друзьям. Хейген разлил анисовую по стаканам. Все выпили,
и тогда Том стал рассказывать подробно о событиях этого несчастного
вечера.
Когда он замолчал, дон задал всего один вопрос:
— Это точно, что Сантино мертв?
Ему ответил Клеменца:
— Да. Телохранители были из отряда Санни, но я лично допросил их,
и они понимают, что поплатятся головой за ошибку. Они хорошо видели
его при свете фонаря. При тех выстрелах, которые они описали, остаться в
живых невозможно.
Дон Корлеоне выслушал окончательный приговор, ничем не показывая
волнения, только не сразу смог продолжать разговор. Молчание повисло в
комнате. Потом дон опять собрался с силами.
— Никто из вас не должен заниматься этим делом, — сказал он. —
Никаких актов возмездия, никаких расследований относительно тех, кто
убил моего сына. Без моего особого распоряжения не предпринимать
никаких враждебных действий. Отныне и до часа похорон Санни все дела
прекращаются. Потом мы проведем совет и решим, что делать дальше. А
сегодня надо заняться тем, что еще можно сделать для Сантино. Я хочу
похоронить сына по-христиански. Надеюсь, мои друзья помогут уладить

необходимые формальности с властями и полицией. Ты, Клеменца, будешь
при мне вместе с ребятами. Ты, Тессио, возьми на себя охрану членов моей
семьи. Том, позвони Америго Бонасере и сообщи ему, что его услуги
понадобятся мне сегодня вечером. Пусть ждет меня, сколько придется: час,
два или больше. Я сам приеду туда. Всем все понятно?
Клеменца, Тессио и Том молча кивнули в ответ.
— Садитесь с ребятами по машинам, Клеменца, — сказал дон. —
Через пару минут я присоединюсь к вам. Том, ты все сделал правильно.
Теперь позаботься о том, чтобы к утру Констанция была у своей матери.
Вообще организуй, что необходимо для их переезда сюда, на Лонг-Бич,
вместе с Карло. Потом сообщи подругам Сандры о несчастье, и пусть они
не оставляют ее одну. Моя жена тоже пойдет туда, как только я переговорю
с ней. Она сама сообщит все снохе, а женщины пусть позаботятся о
соблюдении обрядов и обычаев. Закажите мессу в церкви, чтобы молились
за упокой души Сантино.
Дон встал со своего кожаного кресла, остальные тоже поднялись с
мест. Клеменца и Тессио вновь обнялись с доном по праву, которое дается
старой дружбой. Хейген распахнул дверь перед Вито Корлеоне, который,
выходя, остановился на миг и внимательно посмотрел ему в лицо. Потом
быстро прижал ладонь к щеке Хейгена, легонько прижал его к себе и сказал
по-итальянски: «Ты вел себя достойно, Том. Как положено доброму сыну.
Ты дал мне утешение».
Слова дона сняли камень с души Тома Хейгена. Дон дал ему понять,
что он не подвел его в это ужасное время.
Теперь Вито Корлеоне последовал в спальню — разговаривать со
своей женой. А Том Хейген снял трубку и позвонил Америго Бонасере,
чтобы сообщить гробовщику: настал час, когда он должен вернуть долг
Семье Корлеоне.

жүктеу/скачать 2,12 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: