Лето в пионерском галстуке Глава Возвращение в «Ласточку»
жүктеу/скачать 1,5 Mb.
|
Leto-v-pionerskom-galstuke.553326
| Примечания:
(1) — Немедленно извинись перед дамой (нем.) Глава 17. Прощальный костёр После спектакля небо прояснилось, так и не разродившиеся дождём тучи унесло на восток, а по всему лагерю из колонок полилась музыка. Добрые, светлые и лирические детские песни из кинофильмов и мультфильмов звучали во время и после обеда, замолчав только перед самым началом линейки, чтобы дать старшему пионервожатому Славику скомандовать: — Лагерь! Внимание! На торжественную линейку, посвящённую закрытию смены, шагом марш! Нарядные, в белых рубашках, красных галстуках и пилотках, отряды стройными колоннами по трое двинулись на площадь. Первый возглавляли две девушки: веселая, как никогда красивая Ира Петровна и командир отряда Маша. А очень ответственную миссию, нести знамя отряда, доверили Юрке. Гордый, причёсанный и опрятный, в белых перчатках, Юрка жаждал поскорее увидеться с Володей — его никогда не удостаивали такой чести, он никогда не надевал перчаток, никогда не шёл впереди колонны и никогда так не гордился собой. Заняв своё место на линейке, Юрка уставился на пятый отряд, который ступил на площадь, замыкая длинную цепочку идущих. Приятное тепло разлилось в груди, когда он заметил трогательно взволнованного Олежку, чьи стиснувшие знамя руки заметно дрожали. Юрка переметнул взгляд на не по-детски серьёзную Алёну, которая в спектакле играла маленькую девочку — Галю Портнову, а на деле являлась командиром отряда. И очень надолго взгляд задержался на торжественно-серьёзном лице Володи. Юрка легонько кивнул ему, когда тот, заметив его, чуть приподнял брови и улыбнулся. Яркие солнечные лучи, пробиваясь сквозь редкие облака и листву деревьев, сквозь листочки на Юркиной яблоне, падали на украшенную флажками площадь. Зина Портнова, чистая и белая, строго взирала с пьедестала на построенных буквой «П» пионеров. За ней на флагштоке гордо реял флаг лагеря — красная ласточка на фоне лазурного полотна. А над головой в чистом небе белые зонтики парашютов опускались по синеве вниз. Вдалеке, почти у самого горизонта, сбросивший парашютистов самолет чертил белую полосу, похожую на размах ласточкиных крыльев на флаге. — Внимание, лагерь! Равняйсь! Смирно! — выкрикнул Славик. — Вольно! Командирам отрядов приготовиться и сдать рапорт! Маша, а за ней командиры всех остальных отрядов выстроились перед трибуной, на которой стояли Пал Саныч и Ольга Леонидовна, и стали по очереди выходить из строя, сдавать рапорты. — Товарищ председатель дружины, первый отряд на линейку, посвящённую закрытию второй лагерной смены, построен, — вскинув руку в пионерском салюте, чётко и громко произнесла Маша. — Рапорт сдала командир первого отряда Сидорова Мария. — Рапорт принят, — отсалютовав, ответил старший пионервожатый. Когда все рапорты были сданы, а открывший линейку директор закончил свою речь, слово передали Ольге Леонидовне. Она говорила куда искреннее, чем на открытии смены, но год от года завершала свою речь одними и теми же словами: — Ласточка — птица, которая каждый год возвращается из тёплых краёв в родное гнездо… — Это была аллюзия на возвращение пионеров в лагерь — что они обязательно вернутся сюда в следующие смены. Старшая воспитательница с улыбкой на губах окинула непривычно ласковым взглядом пионеров. Она обращалась ко всем без исключения, но Юрка знал: он сюда больше не вернётся. По грампластинке зашелестела игла, из колонок, скрипя и фальшивя, зазвучала знакомая с детства каждому советскому человеку мелодия — гимн пионерии. Руки всех присутствующих взметнулись в пионерском салюте. Юрка смотрел на спуск флага и пел со всеми: «Взвейтесь кострами, синие ночи». Он продолжал считать эту песню бессмысленной и высокопарной, но теперь уяснил другое: важность этого гимна была вовсе не в словах, а в сплочении. Пение гимна должно было объединить всю от мала до велика «Ласточку». И пели действительно все: старые, по мнению Юрки, коммунисты, молодые — комсомольцы, юные — пионеры и малыши-октябрята из пятого отряда, а с ними их вожатый Володя. Он стоял напротив, смотрел на Юрку и улыбался — ласково, но грустно. Юрка ненароком подумал, что Володя и вовсе разучился улыбаться без грусти — и от этой самой особенной и доброй в мире улыбки у Юрки защипало глаза. Он устал думать о расставании, устал горевать. Красные после полубессонной ночи глаза резало, напряжение после спектакля и усталость давали о себе знать. А погоде, будто вопреки всякой грусти, прибавили яркости, но она вовсе не радовала Юрку. Погода будто призывала наслаждаться последним днём, как бы говоря ему: «Такого больше никогда не будет». «И правда не будет», — согласился Юрка. Следующим летом он не поедет в пионерлагерь, он больше не будет петь этот гимн и больше никогда не наденет этот галстук. Не счесть, сколько раз Юрка надеялся, что повязывает его в последний раз, — чем старше становился он, тем ненавистнее становилась для него она, эта удавка. Юрка со средних классов не испытывал гордости от ношения пионерского галстука и, только представлялся случай, старался избавиться от него, чтобы все думали, что Юрка взрослый. А когда он на самом деле стал взрослым, всё перевернулось вверх дном. Наступило сегодня, день, когда с давящей грустью он понял, что не вернётся в пионерлагерь из-за той самой взрослости, к которой когда-то так стремился. Вожатым он не станет из-за поведения и оценок, и шанса хотя бы отчасти вернуться в детство уже не будет. Его детство кончилось. Оно ушло не тогда, когда Юрка снял галстук и забросил игрушки, и даже не тогда, когда впервые столкнулся с несправедливостью и позволил забрать у него музыку. Детство кончилось недавно — этим летом в «Ласточке», когда он встретил Володю. Любовь поглотила его всецело, со всеми мыслями и эмоциями, отключила органы чувств, да так, что Юрка не услышал — он-то с его-то слухом, — как тяжёлая дверь в детство, лязгнув, с грохотом захлопнулась за спиной. Стоя на лагерной площади, на последней в его жизни пионерской линейке, Юрка понял, что с этих пор он больше не сможет её открыть, хотя будет знать, где ключ и что этот ключ такое. Детство — время, когда жизнь понятна и проста, когда есть чёткие правила, когда есть ответ на каждое «почему» и «что будет, если». В простоте и понятности и есть ключ к детству. А Юрка перестал быть понятным самому себе, когда полюбил. Он столкнулся с вопросами, ответы на которые не сможет дать никто. И ни к кому нет доверия, даже к родителям, даже к докторам вроде тех, к которым хотел обратиться Володя. Теперь-то ему стало ясно, зачем взрослые идут в пионервожатые, почему столь искренне поют «Синие ночи» и гордо носят галстуки и пилотки — всё для того, чтобы оказаться пусть не в самом детстве, но хотя бы очень-очень близко. А Юрку сюда больше не пустят ни вожатым, ни отдыхающим. Впервые за пять лет он запел со всей искренностью: «Клич пионеров — всегда будь готов» — и флаг опустился. Линейка закончилась, из динамиков разнеслись нежно-грустные слова песни из Юркиного любимого фильма «Пассажир с экватора». «Кто тебя выдумал, звёздная страна?» — пела Елена Камбурова, пока отряды собирались кучками. Только отдал Ире Петровне белые перчатки, Юрка сразу отошёл от своего и отправился к тайнику у недостроя, оглядываясь по сторонам — не следит ли опять за ним Маша или Пчёлкин, но октябрятам и пионерам на площади было не до Юрки. Он спускался по аллее пионеров героев к перекрестку, где даже издалека виднелась нетронутая любимая «В» в яблоке. Юрка думал об этой «В» и об этом «В», и тут Володя, лёгок на помине, догнал его. — Юра! — он подошёл к нему, слегка запыхавшийся. — Ты куда? — Я… — замялся Юрка. На самом деле он хотел снова пойти побаловаться папиросами, но вспомнил, как обещал Володе, что больше не будет. А потом вспомнил и о том, что сам же нарушил это обещание. Но в этот раз обманывать Володю казалось Юрке совершенно неправильным, и он признался: — Иду достать пачку папирос из заначки. — Юра! — осуждающе протянул Володя. — Ты же… — Да я помню, что обещал больше не курить. Поэтому я сейчас пойду, достану её и выброшу! Честно. Володя одобрительно кивнул, покачал головой и хмыкнул: — Ну… Молодец. — И резко сменил тему: — Совсем не верится, что завтра мы уже разъедемся, правда? Юрка нахмурил брови: — Не надо. Я не хочу ни говорить, ни думать об этом. Совсем. — Ладно. Тогда сразу к делу. Я тут вспомнил, как после последнего звонка наш класс заложил под деревом в школьном дворе послание для будущих выпускников… — Капсула времени? И что вы там написали? — Рассказали о нашем времени, о наших целях, о том, что мы делаем для строительства коммунизма и что делают другие. Завещали помнить подвиги советского народа. Но я не про послание от нашего выпуска хочу поговорить. Давай оставим своё такое же? — Будущим строителям коммунизма? — Нет, — усмехнулся Володя. — Конечно, себе. — Будущим себе? — Юрка воодушевился. — Это будет здорово, но я совсем не знаю, что написать. — Даже не обязательно письмо, просто памятные вещицы… Например, сценарий спектакля — мою тетрадку с записями… Подумай, что ещё можно? Мы положим всё это в капсулу, а потом, лет через десять, встретимся здесь и вскроем. Представь, как будет интересно совсем взрослыми, можно сказать, состоявшимися людьми держать в руках вещи из смены, когда мы были вместе в «Ласточке». Какая хорошая память об этом лете! — Да, что-нибудь важное для нашей… дружбы? Для нас… Ноты! — сообразив, воскликнул Юрка. — Я могу положить туда ноты «Колыбельной»! Может быть, через десять лет это всё ещё будет важным. — Конечно будет! Особенно когда ты станешь пианистом, — Володя хитро сощурился. — Но всё равно ты ещё подумай, что можно там оставить, а мне бежать пора. — Но где и когда? — спросил Юрка, понизив голос. Они стояли на аллее одни, но ему было тревожно — вдруг кто-нибудь шпионит в кустах? — Вечером? Давай смоемся с костра — там будет такая суматоха, что нашего отсутствия никто не заметит… — Да, скорее всего, на костре — у меня ещё дел выше крыши, — в тон ему, почти шёпотом ответил Володя. — Но лучше не сбегать, я попробую отпроситься, если получится. — Но где, Володь? — Ива, — шепнул он. — Мы подойдём к броду через лес. — Ночью был дождь, река, наверное, разлилась. — Проверишь? Мне сейчас бежать надо, на ужине встретимся. И смотри, не забудь вечером принести вещи для капсулы. — Я не забуду, — пообещал радостный Юрка — они проведут этот вечер вдвоём! ***
Размышляя, что положить в капсулу времени, Юрка отправился гулять. Смотрел по сторонам и думал, но только его взгляд падал на до боли знакомые места, он сразу терял мысль. Вот кинозал, с которым было связано так много, вот щитовые в зелёных зарослях сирени, вот карусели, недавно тонувшие в белом пуху одуванчиков, а теперь снова укрытые зелёно-жёлтым покрывалом. Спортплощадка — вокруг суетились люди: кто-то обменивался адресами, по старой традиции записывая их шариковыми ручками прямо на пионерских галстуках, кто-то сидел в обнимку, прощался. Несмотря на толкотню, здесь царил необычный для пионерского лагеря покой. Ребята выглядели притихшими и печальными, говорили негромко, ходили, а не бегали. «Наверное, силы для костра берегут», — хмыкнул Юрка, но спокойно стало и ему. Только одно настораживало — с окончания линейки он ни разу не встретил Машу. Оглядываясь, Юрка в течение всей прогулки не увидел её силуэта вдалеке и не услышал голоса. «Может, что-то задумала?» — с тревогой в голосе вслух прошептал Юрка и отправился дальше. Со скамеек у корта доносились звуки музыки — там стояло то самое радио, которое они с Володей брали в свои походы. Радио перебивало звучащую из лагерных колонок песню, а столпившиеся вокруг ПУКи, Митька, Ванька и Миха поочередно выкручивали ручки, чтобы избавиться от помех. Юрка провёл рукой по рёбрышкам металлической сетки корта, легонько толкнул её, сетка звякнула. Он даже не вспомнил, как в середине смены здорово отыграл в бадминтон, злясь на Володю после разговора о взрослых журналах. «Время пройдёт и…ы забудешь всё, что…ыло с тобой у …ас. С тобой…» — шипя и прерываясь, доносилась из магнитофона песенка из «Весёлых ребят», которая Юрке уже оскомину набила. — Юра! Конев, иди к нам! — замахала Полина руками. — Давай мы и тебе на галстуке что-нибудь напишем! Юрка подумал — ну а почему бы и нет? Пусть будет от них память! Снял галстук, протянул девчатам, они в ответ дали ему свои и поделились ручкой. Юрка, не задумываясь, написал на каждом, не разбирая, где чей: «Спасибо за лучшую смену в „Ласточке“. Конев, вторая смена 1986 года». Но вдруг его кольнула совесть — девчонки ему что-то выводили, старались, сочиняли. — Что написать ему, Поль? — спросила Ксюша. — Я написала: «Вдохновения нашему пианисту!» — Тогда я напишу: «Лучшему подвожатнику. Так держать!» Юрка засмущался. Он заметил, что за эту смену ПУКи очень изменились. Или изменился всё же сам Юрка, а девчата были такими всегда? Вдруг они перестали казаться занозами и змеями, ну разве что самую малость. И Юрке подумалось, что надо спросить у них хотя бы номер школы, в которой учатся, ведь они тоже живут в Харькове. И у Ваньки с Михой спросить, и у Митьки. Он и спросил. — В тринадцатой, — почти хором сказали девчата. — О, а мы в восемнадцатой, — услышав их, обрадовался Ванька, — тоже Ленинский район! Недалеко! — Правда? Да это же район ЮЖД, можно будет как-нибудь погулять вместе! У вас есть телефоны? Юрка сдержался, чтобы не присвистнуть — нет, ПУКи действительно изменились! Раньше они нос воротили от Ваньки и Михи, а сейчас, кажется, даже заигрывают. — Кстати, Юр, ты мне один адрес обещал, — подмигнув, протянула Ксюша. — Кого? — вклинился Миха. — Чей? — поправил его Ванька. — Вишневского, — хмыкнула Ульяна, а Ксюша насупилась. — Ну… у меня есть, — заявил Митька, похлопав себя по карману. — С собой… Да. И телефон, — добавил он, видя замешательство на лицах ребят. Митька в последний день смены явно осмелел — только закончил диктовать Ксюше адрес, как отвёл Ульяну в сторону и зашептал ей на ухо что-то такое, отчего та принялась улыбаться и млеть. — Смотри-ка, Поль, — Ксюша лукаво улыбнулась и кивнула в сторону парочки. Предвидя какой-нибудь нахальный выкрик со стороны Ксюши, Юрка проявил мужскую солидарность и решил её отвлечь. Вот только чем? — Кстати, Ксюш, ты не знаешь, где Маша? Юрка мигом сообразил, что может убить двух зайцев одним выстрелом: и Митьке подсобить, и получить ответ на мучивший вопрос. — А что, уже соскучился? — ухмыльнулась Змеевская. — А вы с ней случайно не того? — Что?! Я с ней? — вспыхнул Юрка. — Да никогда! — Да ладно тебе. Вы же всё время вместе. — Да я только рад, что её нет. Не представляешь, как заколебала! — Ну-ну, «мы с Тамарой ходим парой, мы с Тамарой санитары»? Видно ведь, что… — Мы видели Машу на площадке для костра, — негромко произнесла Поля, перебив Ксюшу. Но Змеевская, очевидно, собиралась поддеть Юрку ещё раз и снова, хитро прищурившись, открыла рот. Но и на этот раз её прервали. С площадки, где девочки из пятого отряда под контролем Лены играли в бадминтон, донёсся до боли знакомый детский голос: — Ты ведь что-то недоблое опять плидумал! «Ну вот, — подумал Юрка, — звонкого „р“ как и не бывало!» Прямо по корту, мешая девочкам играть, путаясь между ними, несся Пчёлкин, а его догонял Олежка. — Эй, Юла! — завидев Юркину компанию, Олежка бросился к ним и чуть не врезался в Ваньку. — Юла! Я видел, как Пчёлкин стылил с кухни спички! — запыхавшийся Олежка выглядел очень обеспокоенным. Но Пчёлкина уже и след простыл, а к их компании подкатился жующий что-то Сашка и сердитая — руки в боки — Лена. — Что опять случилось? — спросила вожатая у Юрки. Он пожал плечами: — Олежка говорит, что Пчёлкин снова диверсию задумал, спички с кухни украл. Лена закатила глаза и вздохнула: — Ну проказник! Заколеб… — начала она и замолкла на полуслове. Но под лукавыми взглядами ребят добавила: — И в последний день покоя не даст! Юрка ухмыльнулся: — Ему бы в инженеры-конструкторы податься, вечно что-то мастерит, Самоделкин. — Лишь бы его самоделки ничего ему не оторвали! Юр, сходи, пожалуйста, за Володей, скажи ему, а? Я тут отряд не могу бросить. — А где он? Почему ты одна с детворой? — Он в лесу, помогает площадку для костра готовить. Юрке не хотелось идти за ним. Перед смертью не надышишься, а рядом с Володей дыхание собьётся окончательно: не вспомнишь потом, как это — дышать. К тому же народу там собралось много, да ещё и эта шпионка Маша явно крутилась возле него… И что же Юрке останется — опять только смотреть на него, как было все эти дни? А сегодня, в последний день смены, вконец замучиться от мыслей о разлуке? Нет, ему так только тяжелее. Но Лене-то отказать нельзя! — Кстати, а почему вы, здоровые лбы, сидите тут, вместо того чтобы помочь вожатым делать костёр? — нахмурилась Лена. Она так сильно напомнила Иру Петровну, когда та не в духе, что Юрка даже растерялся. Он и не ожидал, что она тоже может быть по-вожатски строгой. — А нас никто и не звал, — виновато промямлил Миха. — Разве помощь нужна? — удивился Ванька. Юрка заметил боковым зрением, что Митька с Ульяной, пытаясь удрать, пятятся назад, в кусты. — Помощь всегда нужна! Марш на костёр, — рявкнула Лена и крикнула вдогонку удаляющейся компании: — И Володе передайте про Пчёлкина! Юрка твёрдо решил, что не пойдёт на костёр. Объяснился с ребятами и направился к тропинке, ведущей к реке. Но вдруг, повинуясь внезапному порыву, вернулся к Олежке, положил руку ему на плечо и сказал: — Ты большой молодец! Я верю, что из тебя получится отличный пионер, а потом — лучший комсомолец! Олежка расплылся в широченной, гордой улыбке и заявил: — Спасибо, Юла! А из тебя получится отличный фолтепианист! Я тоже в тебя велю! Обещай, что не блосишь музыку, а я тогда пообещаю, что не буду как ланьше лениться на занятиях с логопедом, а буду сталаться изо всех сил! — Ладно, обещаю! — И я обещаю! Юрка подмигнул ему, потрепал по волосам и пошёл к реке. Вышел с кортов и не торопясь отправился вниз по дорожке, ведущей к пляжу. В голове было пусто, на душе — почему-то тихо. Юрка будто замер и онемел изнутри, но это состояние ему нравилось. Он просто брёл через подлесок, шагал по квадратным плитам. Впасть в отчаяние ему не давала надежда. Яркая и тёплая, она горела в нём, как факел в кромешной темноте. Юрка был уверен — они обязательно встретятся. И пусть это случится уже не в летней «Ласточке», а в сером и пыльном городе. Да где угодно, ведь главное — с Володей! И Маши там не будет, и никто не запретит Юрке быть рядом так, как он того хочет. Когда дорожка из серых бетонных плит закончилась, перед Юркой открылась узкая песчаная тропинка, недлинная, метров десять, и ровная. Он спустился по ней на пляж. Свернув к лодочной станции и собираясь сократить путь до ивы, Юрка не смог пройти мимо памятного места. Он отодвинул деревянную калитку, скрылся в складском помещении и вышел через него на скрипящий под ногами пирс. На воде покачивались лодки. Юрка устремился к той самой, в которой они с Володей прятались от дождя. Казалось, что это случилось целую вечность назад, но до чего же отчётливо помнился тот поцелуй. Юрка коснулся кончиками пальцев губ — от воспоминаний их будто согрело тёплым дыханием. Чтобы развернуться и уйти со станции, потребовалось сделать над собой усилие. От мыслей, которые нахлынули на него здесь, было одновременно и сладко, и больно. Вот, что хотелось оставить в капсуле времени — все эти моменты: лодку под брезентом, поцелуи в занавесе, Володины тёплые слова, его радостную улыбку и тихие, но такие честные признания… Оставить, закрыть крышкой и закопать в землю, чтобы не сомневаться, что сохранится и не забудется. Чтобы через десять лет, встретившись вновь, достать всё это и снова оказаться тут — в последнем лете уходящего детства. До ивы Юрка добрался без проблем — ночной дождь, вопреки опасениям, не намного поднял уровень воды в реке, но, чтобы перейти брод, Юрке пришлось высоко задрать шорты. Земля под ивовым куполом была сырая, потому что редкие лучи, пробивающиеся сюда, ещё не успели её прогреть и высушить. Время близилось к ужину, но Юрка не хотел возвращаться. Хотел сидеть здесь один, совсем один, и незряче смотреть на реку. Он с изумлением заметил, что в ней поразительно много движения: ленивое течение, плавные перекаты волн и яркие вспышки вечернего солнца на них. Он думал, что всё это будто бы не хаотично и бессмысленно. Гадая, как определить системность и взаимосвязь волн в течении реки и какой тут вообще может быть смысл, Юрка остался на берегу до самого горна. Но потом всё же поднялся с земли и решил вернуться — обещал же Володе сообщить. Пока перебрался обратно через брод и дошёл до лагеря, новый звук горна оповестил о конце ужина. Юрка бросился к столовой. В выходящей на улицу толпе заметил Володю — тот, окруженный мальчишками из своего отряда, оглядывался по сторонам, а увидев Юрку, махнул ему рукой. — Держи, — Володя протянул ему два пирожка с маком. — Почему на ужине не был? Юрка сглотнул слюну — до этого он и не замечал, что нагулял такой аппетит. — Спасибо! — И тише добавил: — К иве ходил. С бродом всё в порядке, но земля под ивой холодная и сырая. — Понял. Я договорился с Леной, чтобы она одна малышей увела с костровой и спать уложила. Кое-как, но отпустила, так что всё в порядке. Немного посидим на костре со всеми, а потом пойдём с капсулой к иве. Только у Ирины отпросись! Из столовой вышла Маша. Заметила их, стоящих рядом, насупленно зыркнула прямо на Юрку. Но тот лишь закатил глаза и, вспомнив, спросил у Володи: — Тебе про Пчёлкина доложили? Про его диверсию… Володя улыбнулся: — Ага. На самом деле там весело вышло: Алёшу Матвеева попросили взять спичек, чтобы принёс, когда костёр будем разжигать. Про это каким-то образом узнал Пчёлкин, стырил их на кухне и понёс нам. А Олежка решил, что Петя планирует диверсию, и захотел поймать хулигана. Олежка, оказывается, тот ещё партизан! Видимо, в роль вжился. — Надо же! Пчёлкин? И помог? Как-то подозрительно. — Я тоже сперва так подумал. Но потом Пчёлкин заявил, мол, несправедливо, что все лавры достались Рылееву — тот и в спектакле молодец, и все его со вступлением в пионерию поддерживают и хвалят. А Петя тоже так хочет, и его тоже есть за что хвалить. — Ух ты! Как ты его воспитал! — Юрка хихикнул. — Да я-то что? Вряд ли я… — Да-да, — Юрка горячо закивал. — Ты же вожатый, можно сказать — старший брат. Ты им пример подаёшь. Все люди меняются, а когда рядом такой вожатый, как ты, меняться можно только в лучшую сторону. На Володиных щеках заиграл румянец, а Юрка смутился. Он хотел бы сказать ему другие слова, среди которых, конечно же, не было бы «вожатый» и «старший брат». Но рядом сновали люди. И Маша. Юрка только попробовал сказать «люблю», не произнося этого слова, но эта проклятая конспирация уже ему опостылела. ***
Наступил вечер, и он действительно был синим. А костёр без преувеличения взмывал в чернильное небо, разбрасывая искры так высоко, что они мешались со звёздами — не сразу и догадаешься, искра потухла или сгорел метеор. Отряды долго собирались в строй, долго шли на обширную поляну в лесу и долго рассаживались на расставленные кругом скамьи. Открывающую песню, гимн смены, уже спели и теперь снова затянули «Синие ночи», сидя как первоклассники с прямыми спинами, ручки на коленки — шла официальная часть. Пока администрация в лице директора, старшей воспитательницы, физруков, музрука и других взрослых присутствовала на прощальном костре, пионеры скучали и чувствовали себя скованно. Но Юрка знал: скоро они уйдут и начнётся не то чтобы разгул, но станет поживее. Пока даже подняться с мест не давали, только и оставалось — петь и искать глазами Володю. Как полагалось, пятый отряд посадили по левую руку от руководства, а первый — по правую. Так что тянуться, выглядывая, Юрке не приходилось, только голову чуть поверни. Володя на него не смотрел. Его строгий взгляд был обращен на малышей из отряда, но те сидели смирные и грустные — им тоже, наверное, не хотелось расставаться с друзьями. Но они-то ещё обязательно вернутся сюда! Вскоре руководство пожелало всем хорошего вечера и удалилось. Перед уходом Ольга Леонидовна пригрозила, что если пионеры вернутся в лагерь позже одиннадцати, а октябрята — половины десятого, не возьмёт на следующую смену. Все присутствующие вмиг оживились, пересели так, как им хотелось, но не разбивая отрядов. Кто-то достал гитару. Инструмент гулял между несколькими умеющими играть ребятами. Сперва пели веселые детские песенки — и было действительно весело. Потом перешли на эстрадное. ПУКи хором потребовали «Модерн Токинг», но, как оказалось, если кто-то и знал ноты, то никто толком не знал слов. Володя предложил «Машину времени», на что получил возмущенные «фу» от большей половины пионеров. А Юрка ничего не предлагал. Поэтому пели опять Пугачеву и «Веселых ребят». Несмотря на всё это показное веселье, грусть буквально рвалась наружу, как бы Юрка ни пытался упрятать её поглубже. И грустно было не только ему, а большинству присутствующих. Ведь этот вечер последний не только для него, а для всех, и все грустили вместе с ним. Последний вечер особенный многим: все становятся добрее и мягче, все стремятся думать о самом главном и быть с самыми дорогими людьми. Всё воспринимается чуть-чуть по-другому: небо такое звездное, запахи такие пряные, лица — добрые, песни — глубокие, а голоса — красивые. Всё так, потому что видишь это в последний раз. Гитару передали Митьке. — Прощаться всегда очень грустно, — сказал он, беря инструмент в руки. Провёл большим пальцем по струнам, задумчиво протянул: — А давайте вот эту… — Откашлялся, обвёл взглядом сидящих вокруг костра, задержавшись на смелых парочках, которые держались за руки или обнимались. Усмехнулся, ласково посмотрел на Ульяну. — Всем, кто влюбился этим летом, посвящается. Услышав первые аккорды известной песни, лагерь запротестовал, по рядам прошлась волна негодования. — Митя, не надо. Давай другую! — взмолилась Ира Петровна, сидящий рядом с ней Женя угодливо кивнул. Юрка тоже узнал песню и громко, истерически хохотнул — он и саму шутку оценил, и степень её жестокости. Когда-то сам бы догадался так поиздеваться, но Володя… Если бы не Володя. Митька затянул низким хрипловатым голосом: «Ты меня на рассвете разбудишь, Проводить необутая выйдешь, Ты меня никогда не забудешь, Ты меня никогда не увидишь…» У Юрки будто что-то оборвалось внутри. И больно стало, и издевательски смешно над самим собой. Эта песня — последняя капля, контрольный выстрел, будто ему собственных мыслей мало. Захотелось заткнуть уши, да выглядеть это будет глупо. Звучал только второй куплет, а Юрке казалось, что прошла вечность. У него не получалось больше контролировать свою грусть, она захватывала его в свои объятия, и единственное, что мог сейчас приказать себе Юрка, — не смотреть на Володю. «Я буду сердцем бурю предвещать. Мне кажется, что я тебя теряю…» — девочки ПУК прижались друг к дружке, легонько покачиваясь. Ульяна сияла счастливой улыбкой — наконец ей дали спеть песню из «Юноны и Авось» — и пела партию Кончитты. Даже сидящий рядом с Юркой Миха то ли вздохнул печально, то ли всхлипнул. «…Не мигают, слезятся от ветра Безнадежные карие вишни. Возвращаться — плохая примета. Я тебя никогда не увижу…» А у Юрки глаза карие. Он не выдержал — посмотрел ими на Володю. Тот слушал, как заворожённый, глядя прямо перед собой, в пустоту. Шептал губами слова, подпевая, и Юрка отчетливо прочитал по ним: «Я тебя никогда не забуду». Володя не отправлял это послание ему, он говорил это сам себе, и в его взгляде сквозило полное, кромешное отчаяние — он не был рад тому, что никогда не забудет, и Юрка понимал. Сердце больно сжалось от этого понимания и на несколько секунд будто остановилось. Как бы оптимистично он ни заявлял, что всегда будет помнить, никогда не забудет — разве это хорошо? После того, что Володя сказал ему в новострое? Может, лучше и правда забыть, хотя бы постараться выбросить это из головы, заставить себя… Нет, конечно, нет. Он не сможет. А Митька всё тянул и тянул эту бесконечную песню. Лица вокруг костра, освещённые багровыми всполохами, были переполнены печалью и светлой, тёплой грустью. Казалось, только Юрка чувствовал, что для него всё светлое на этом закончилось. Володя сфокусировал на нём взгляд, их глаза встретились. «И качнутся бессмысленной высью Пара фраз, залетевших отсюда…» — хором, перекрикивая гитару, пропели пионеры. — «Я тебя никогда не забуду», — прошептал Володя. Юрка никак не смог бы расслышать его, но эти слова прозвучали именно его голосом, отчётливо и ясно, в самом сердце. И вдруг до Юрки дошло — они строчки перепутали! И теперь он должен был ответить это, сказать эти слова, пообещать… Но Юрка не хотел! Не хотел это петь, говорить, даже думать, а губы сами по себе прошептали: — «Я тебя никогда не увижу…» Песня закончилась, у Митьки с возмущенными возгласами забрали гитару, «чтобы больше не пел такой кошмар». Володя не моргая смотрел на Юрку, и казалось, что мира вокруг них просто не существует. Юрка не мог разобрать, какие сейчас у Володи глаза, что там внутри за эмоции. Это было больше, чем отчаяние и грусть, Юрке было почти физически больно заглядывать в них. Володя стремительно поднялся с места, подошёл к нему, потянулся, будто бы хотел взять Юрку за руки, но одернул себя. — Я всё-таки помогу Лене, отведу малышей в отряд и сразу вернусь… — И, понизив голос до шёпота, сказал: — Выйди минут через двадцать на дорогу, которая ведёт к пляжу, но смотри, чтобы никто тебя не заметил. Сделаем крюк, пойдём через лес, чтобы за нами никто не увязался. Когда Володя с Леной увели пятый отряд, за гитару снова взялся Митька, но Ира Петровна уговорила его больше не петь грустное. — Тогда пусть будет белый танец! Дамы приглашают кавалеров! — и заиграл узнаваемого с первых нот «Паромщика». Юрка хотел было пересесть куда-нибудь в дальний угол поляны и тихо дождаться возвращения Володи, но к нему подошла Ксюша. — Юра, пошли, потанцуем? У Юрки сил не осталось, чтобы удивиться. Не думая, он кивнул, взял Ксюшу за руку и вывел к костру, туда, где танцевали другие пары. Ксюша обняла его за плечи и в этот раз совсем не так, как на той дискотеке, не по-пионерски. Случись такое раньше, Юрка бы уже лопнул от гордости, но сейчас он не чувствовал ничего. Просто кружился, топал ногами в ритм музыке, приобнимал Ксюшу за талию, как робот. До него даже не сразу дошёл смысл вопроса, который она задала. — Юрчик, слушай… Нам тут сказал кое-кто, что у вас с Машей, оказывается, всё непросто и вы… — Ещё бы было просто! — воскликнул Юрка, перебив. — Только никаких «нас» нет. — Да? — деланно удивилась Ксюша. — А это правда, что вы поругались тогда из-за того, что она за тобой следит? — За мной Маша просто ходит, а следит она за Володей. — Да ладно? — Ксюша удивилась настолько, что толкнула танцующих рядом красного до корней волос Петлицына и Настю и наступила Юрке на ногу. — Ну да, — просто ответил он. Пробежался глазами по поляне и увидел, что Маша одна-одинёшенька сидит на скамейке у костра, сложив руки на коленях, смотрит в землю. Юрке на секунду даже стало жаль её — настолько одинокий и грустный был у неё вид. Но тут же он понял, что Машина грусть — ничто в сравнении с расставанием, которое предстоит им с Володей. И мысли о ней мигом вылетели из головы. — За Володей? Какой кошмар! И как ей это в голову пришло? — возмущалась тем временем Ксюша, для неё это действительно было новостью. — Это ж какой нужно быть дурочкой, чтобы следить за вожатым? Да пусть даже не за вожатым, а просто… Где вообще её гордость? — Влюбленные люди иногда поступают очень безрассудно, — ответил Юрка и почему-то улыбнулся этой мысли. Вспомнил свой самый первый и самый безрассудный поступок — как поцеловал Володю тогда, на дискотеке, у щитовых. И чем всё это теперь заканчивается? Стоило ли это мимолетное быстротечное счастье того, чтобы теперь так болезненно расставаться, а потом всю жизнь вспоминать? После танца пионеры стали играть в «ручеёк», а потом кто-то собирался прыгать через костёр. Юрку звали тоже, но он отказался, внимательно наблюдая за тем, чем занята Маша. Та вроде бы немного повеселела, когда Светка из третьего позвала её играть к костру. Благодаря ей получилось незаметно улизнуть. По крайней мере, Юрке так показалось. Володя задержался минут на десять. Только Юрка подумал, что они разминулись, как увидел в темноте знакомый силуэт с рюкзаком за плечами. — Ну что, готов? — спросил Володя. — Никто тебя не видел? — Вроде нет, там все играют в ручеёк, специально ждал, когда Маша потеряет меня из виду. А что в рюкзаке? — Лопатка, капсула и вещи, которые туда положим. И плед ещё… если решим посидеть там. Идём? Они свернули на петляющую тропинку, ведущую в обход пляжа. В лесу было темно. С поляны доносились голоса пионеров и треск костра. Обычно, когда они ходили к иве, Юрка шёл впереди, потому что лучше знал лес, но сейчас, освещая дорогу фонариком, путь прокладывал Володя. А Юрку не покидало ощущение, что его ведут на казнь. Они шли прощаться. Они шли туда, чтобы провести последние минуты вместе, сказать последние слова. И сейчас даже огонёк надежды, который весь день грел Юрку, едва теплился и норовил погаснуть совсем. «Перестань! — приказал себе Юрка. — Мы же ещё встретимся, мы расстаёмся только на время!» Он знал, что обычно время перед тем, чего очень не хочешь, тянется долго и дорога к иве должна была показаться Юрке длинной, но вот они уже миновали болотистую заводь и вышли из леса к обрыву. Осталось обойти его, опять свернуть в лес, а там — минут пять и брод. Захотелось остановиться и повернуть назад. Будто если сейчас они никуда не пойдут, то ни расставаться, ни прощаться им будет не нужно. Юрка протянул руку к Володе, хотел вцепиться в пальцы, но запнулся от испуга — сзади окликнули: — Володя! Юра! Эй! — Ира Петровна, светя фонарём, стремительно их догоняла. За Ирой шла Ксюша и Полина, а за ними — Маша. — Вы куда? Володя не растерялся. Молча стащил с плеч рюкзак, вынул капсулу — замотанную в целлофан железную коробку с крышкой, в таких хранят крупу. — Мы идём закапывать капсулу времени. Вот, — он протянул коробку. — А мне почему ничего не сказали? — рассердилась Ира. — Юра, ты что, не отпросился? Юрку будто обухом по голове ударили — забыл! Стало стыдно, ведь Володя предупреждал его, что надо… — Нет… Извините, Ира Петровна, я опять не подумал. — Не подумал он! Я же за тебя отвечаю! Вдруг что-нибудь случится, а я даже не знаю, где ты! Володя вздохнул и тихо попросил: — Ирин, давай отойдём? Вожатые отошли на несколько шагов. Девочки молчали. Юрка хмуро глядел на Машу — да как она только уследила, куда они с Володей пошли? Он же видел, что она отвлеклась! И мало того что опять выследила, так ещё и сдала Ирине, стерва! И хвост привела — вот зачем эти две любопытные змеючки за ней увязались? Спорящим вожатым не пришло в голову, что, пусть они стояли на отдалении, ветер дул в сторону Юрки и девчонок и их разговор был отчётливо слышен всем. — Вова, если у Конева в голове ветер, то уж ты-то мог бы мне сказать! И капсула эта. Идея-то ведь отличная! Мы бы отрядом свою заложили. Не по-товарищески это, Вов, мы же комсомольцы, мы должны помогать друг другу! — Извини, Ирин, я не со зла. Просто эта идея пришла в голову совсем внезапно — буквально сегодня днём. А там куча дел была, сама знаешь… Извини, ладно? — Ладно-ладно… Может быть, завтра с утра успеем… — Ира немного смягчилась. — Ну так что, отпустишь его под мою ответственность? Честное комсомольское — верну тебе Конева не позже часа ночи в целости и сохранности. Ира скрестила руки на груди и, переминаясь с ноги на ногу, с сомнением покосилась на Володю. — Вов, в час — это слишком поздно. Порыв ветра от реки унёс следующую часть разговора, а когда вожатых снова стало слышно, Ира Петровна, уже куда более сговорчивая, интересовалась: — Ольге Леонидовне не говорил? — Володя отрицательно помотал головой. — Ну смотри, если кто из руководства заметит, я ничем не смогу тебе помочь. — Думаешь, им есть до меня дело? — Ну… по правде говоря, это вряд ли. Но! Вов, если заметят, припомнят это тебе в характеристике. — Да чёрт с ней. Пусть пишут, что хотят. Ирин, так что, прикроешь? Мы будем тут недалеко, в лесу. — Ну… ладно, прикро… Володя уже развернулся и сделал шаг, когда Маша закричала во весь голос: — Не отпускай их! Я знаю, зачем они туда пошли! Ирина, они ненормальные! Они целуются и обнимаются! Надо, чтобы их наказали, надо рассказать Ольге Леонидовне! Её крик отразился звоном в Юркиных ушах, в глазах потемнело. Володя так и замер в полушаге, одни только зрачки бегали. Его полный паники взгляд метался по лицам присутствующих. Ирина, разинув рот, смотрела то на Володю, то на Юру. Вдруг она уставилась на Машу и нахмурилась. — Ха! — хохотнула, будто рявкнула, Ксюша. В поглотившей лес тишине это прозвучало так громко, что все вздрогнули. После секундной заминки Змеевская залилась издевательским смехом. И, захлёбываясь им, стонала: — Ну даёт! Совсем чокнулась! Поля, ты слышишь? Нет, ты слышишь, что несёт? Полина, в отличие от подруги, была серьёзна. — Ксюша, это ведь мы виноваты. Надо было дружить, а мы… У меня… я знаю, что люди от одиночества с ума сходят. Бредят и искренне верят в то, что говорят! У меня бабушка так… — Что? — пробормотал Юрка, не веря своим ушам. Несмотря на злость из-за предательства Маши, ему очень не понравилась реакция девчонок. Но те Юрку проигнорировали. — Ты серьёзно? — икая и всхлипывая, спросила Полину Ксюша. — Думаешь… думаешь, она сбрендила? — А разве нормальный человек будет следить, а потом говорить такое? — ответила та. — А Маша всё время одна и не спит по ночам — сколько раз видели, что с отбоя сбегала! — Я… — вид у Маши был напуганный. Она заикнулась и выдавила: — Я же правду… — Ирин, а она ведь действительно следила за Володей, — кивнула, успокоившись, Ксюша. — Я и сама поначалу не верила — ну сбегает из отряда, подумаешь. Мне казалось, она к Коневу. А тут вон что… — Сбегала? — прошептала растерянная Ира Петровна. — Да, — подтвердила Поля, подозрительно оглядывая Машу. — Половина отряда то же самое скажет! — Да, Ирин, — закивала Ксюша. — Надо, наверное, про это Ольге Леонидовне рассказать. Такие враки плести — это подло! Её за такое из пионерии выгнать нужно! — Не надо! Это же какое клеймо на ней будет! А так, ну… помешалась немного, это бывает. Поспит и успокоится. И одну я тебя больше не оставлю, Машка, так что… — вмешалась Полина, но её никто не слушал. Маша всхлипнула. Ира Петровна подошла к ней и строго спросила: — Маша, что ты такое говоришь? Это же переходит всё границы… У Маши задрожали губы, она шмыгнула носом, но не смогла сдержать слёз и расплакалась. — Это правда, И… Ири… — Это бред несусветный! — закричала Ира. — Распространять такую клевету про вожатого! Про образцового комсомольца! Как ты такое вообще придумала? Целоваться с… Боже! Как у тебя язык повернулся такое сказать? Ведь даже вообразить… вот это — ненормально! Маша заплакала навзрыд. Услышав Иру, Юрка обомлел: да, Володя — её товарищ и друг, да, она думает, что знает его. Но неужели то, что происходит между ними, настолько дико, что люди не верят даже в гипотетическую возможность такой любви? Но ведь такие люди действительно есть — вот же он, Юрка, «такой» человек, а вот другой «такой» стоит, поправляет дрожащей рукой очки и молчит в ступоре. Юрка вздрогнул — в каком мире он живет? До чего же неправильном, глупом, неправом, ведь это мир неправ, а не Юрка. Впрочем, если бы ещё какой-нибудь месяц назад он оказался на месте Иры, то тоже не поверил бы. Тем временем Маша уже рыдала в голос, Ира укоризненно качала головой, а Ксюша снова подала голос и начала издевательским тоном: — Ты смотри, сама же наврала, а теперь хнычет! У кого что болит, тот о том и говорит, да, Маш? Расскажи-ка давай, чего мы о тебе не знаем? — Хватит! — рявкнул Юрка. — Зачем ты её травишь?! Чего бы она ни говорила, нельзя так унижать! Он отошел от шока, и ему стало её жаль. Он ничем не оправдывал её, она поступила подло и нагло. Но ещё Юрка видел, как переменился в лице Володя, когда Маше никто не поверил: его брови удивленно изогнулись, а уголки губ на мгновение дёрнулись вверх. Ира Петровна перевела дыхание, взяла Машу под локоть: — Пойдём-ка, дорогая, в отряд спать. На первый раз прощаю, но если ты продолжишь свои россказни, я сразу отведу тебя к Ольге Леонидовне и расскажу ей всё про твои ненормальные фантазии… — она потащила Машу обратно к костру. — Ксюша, Поля, идёте с нами. И чтобы тоже держали рот на замке. Володя! Чтобы в час Юра был в отряде! — Ирин, не говори Леонидовне, — звучал, удаляясь, голос Полины. — Это всё мы виноваты, не дружили с ней, не слушали… — Вообще-то в том году она правда нормальной девчонкой была, когда с Анькой дружила… — едва слышно заметила Ксюша. — Посмотрим, как будет себя вести. Маша, хоть слово брякнешь… — конец фразы Иры Петровны утонул в лесной тишине. Глава 18. Последняя ночь Володя стоял в ступоре, не шевелясь и не моргая, смотрел на тропинку, по которой только что ушли девочки. — Эй, всё в порядке? — Юрка подошёл к нему, щёлкнул пальцами перед глазами. Получилось плохо — ладони всё ещё были потными от страха. Он понимал, что нельзя сейчас позволить Володе уйти в себя — это окончательно испортит их последний вечер. — Не знаю… — Володя будто очнулся. — Машин выкрик теперь будет сниться мне в кошмарах, но… Я не могу поверить, что мы выкрутились. — Главное, что выкрутились! Или… думаешь, нет? Думаешь, она расскажет Леонидовне? — Ирина? Нет, — ответил он уверенно. — Иначе она потащила бы нас с собой. Или ты про Машу? — добавил настороженно. — Думаешь, Маша расскажет? — Да забоится она. Ладно Ире о таком рассказать, а вот Леонидовне с директором — это куда страшнее. — Вот именно что страшнее! Если кому-то и рассказывать, то именно им. Они старше и опытнее, они знают, что такое существует. Не то что Ирина. — Так… ладно. Допустим, расскажет. И что? Получается, что жертва тут я и меня спросят, в самом ли деле такое было? А я отвечу, что Маша врёт! И ты, и Ира… Да все скажут, что Маша врёт — Поля с Ксюшей уж точно не удержат языки за зубами, насплетничают. Выходит, нам с тобой и предъявить-то нечего, никто ведь не пострадал. — Тоже верно — состав преступления отсутствует. — Ну так что, идём к иве? Володя кивнул, выключил фонарь и свернул с тропинки в лес: — Чтобы больше за нами точно никто не увязался, — объяснил он. — Хотя теперь уж вряд ли… Ещё через пару минут, когда миновали обрыв, он остановился и стал заводить будильник на наручных часах. — Ты ничего на костре не оставил? — А мы больше туда не вернёмся? — Возвращаться — плохая примета, — улыбнулся Володя и отправился дальше. С трудом собирая мысли в кучу, Юрка покорно шагал за Володей. Он чувствовал себя виноватым, ведь это он их подставил: не отпросился у Ирины, не уследил за Машей. — Ну Сидорова, конечно, зараза, — констатировал он. — Это ведь она Иру за нами отправила, больше некому. ПУКи за ней прискакали. Мне казалось, что она увлеклась «ручейком» и не заметила, когда я ушёл… — Не стоит оправдываться, Юр. Мы уже успели выяснить, что Маша порой бывает отличным шпионом. Кстати, меня очень удивило, что ты за неё заступился. Ты молодец. Юрка скривился: — Даже не знаю, что на меня нашло. Мне вроде как стало её жаль… Как думаешь, а Ира наябедничает Леонидовне на Машу? Всё-таки обвинить в таком комсомольца — шутка ли? Володя хмыкнул и сказал: — Вряд ли. Просто представь, во что Ирина ввяжется в этом случае. К тому же она — всего лишь вожатая, а не классный руководитель или ещё какой педагог. Тем более что сегодня — последний день, завтра Ирина станет для Маши, по сути, никем, и никто её слушать не будет. Да и Леонидовне эти разбирательства ни к чему, — Володя усмехнулся: — Ей Конева в прошлом году хватило. А почему ты интересуешься? — Ну… — замялся Юрка. — Правду ведь Поля сказала — заклеймят ещё Машу… — Беспокоишься за неё? — судя по тону, Володя удивился ещё больше. — Ну… — снова протянул Юрка. — Хотя я всё равно считаю, что она — ходячее зло. — Брось, Юр. Она просто влюблённая девушка. Сама по себе её любовь не может быть злом. Юрка уныло засмеялся. — Кто бы говорил о зле, Володя! Именно вот такая любовь — зло, а не та, про которую ты говорил. Она ведь тебя шантажировала, пыталась добиться от тебя ответа, а теперь ещё и такую подлость нам учинила. — Нет, Юра, — упрямо сказал Володя. — Она просто не знает, как нужно любить, она в отчаянии. Её нужно пожалеть, поня… — Я тоже в отчаянии и тоже не знаю, как нужно любить! — воскликнул Юрка. — Но я почему-то не шпионю за тобой и не пытаюсь делать гадости! Володя остановился, повернулся к нему и хитро улыбнулся. — Это потому, что твоя любовь взаимная. Ну-ка вспомни, Юр, кто ещё совсем недавно кидался в меня яблоками? Юрка задумался, что ему ответить, но придумать не успел — они подошли к броду. Чтобы перейти его, пришлось снимать штаны. Днём Юрка бродил тут в шортах и просто их подвернул, а теперь перспектива полночи просидеть в мокрых выше колен джинсах не радовала. Вода в реке была не очень холодной, но ноги покрылись мурашками, стоило вылезти на другой стороне. Володя быстро нырнул в свои спортивные штаны, а Юрке с джинсами пришлось помучиться и в награду получить несколько комариных укусов. Обувшись, он скривился — мокрые ноги противно чавкали в кроссовках. Пока они брели до ивы по противоположному берегу, Юрка спросил: — А что ты Ире сказал, чтобы она отпустила нас аж до часу? — Напомнил, что я её и Женю тоже прикрывал, когда она просила. — О, так ты знаешь… — удивился Юрка. Володя на него покосился: — Женя со мной в одной комнате живёт, как я могу не знать? — И что ты насчёт этого думаешь? — Насчёт чего? — Насчёт того, что Женя женат, но встречается с Ирой. Володя пожал плечами: — Он её любит. Не знаю, как другим, но мне это прекрасно видно. Они тут вчера в очередной раз поссорились, а я у них был как сломанный телефон. Ирина приходила жаловаться, спрашивала меня, правильно ли она поступает. — Ого! Так ты в советчики заделался? — прыснул Юрка. — Ага, — хмыкнул Володя. — Чуть ли не в свахи. Но я не сам, меня Женя заставил. — Ну и что ты ей ответил? — Я… Я сказал ей, чтобы она думала о своей жизни, а не смотрела на других. Окружение всегда будет что-то говорить и осуждать, но, может быть, стоит хоть иногда плевать на других? Ведь если она счастлива с ним — пусть и будет с ним. Юрка аж остановился. — Ты действительно такое ей сказал? Володя тоже остановился, повернулся к нему, улыбнулся: — Да.
— Ты правда так думаешь?
— Да.
— Вон оно что… — сердито протянул он. — Но при этом ты возомнил себя каким-то монстром и не можешь позволить себе быть счастливым, да? — Это совсем другое, Юр… — Это то же самое! — крикнул Юрка. — Ты говорил, что ты боишься причинить мне вред, и точно так же Ира боится причинить вред Жене. Ты так же, как и она, оглядываешься на других, считаешь себя злом, потому что они все так считают! А меня не хочешь слушать, когда я убеждаю тебя в обратном! Почему? — Ты не понимаешь… — Да всё я понимаю! Хватит относиться ко мне как к ребёнку, ты ненамного старше! Посмотри, как я изменился — это ты меня изменил. Ещё три недели назад я боялся даже подойти к пианино, хотя меня уговаривали: мама, отец, родственники! Пытались силой заставить! Но я смог перебороть свои страхи только благодаря тебе. А ты — не можешь перебороть, хотя я прошу тебя сделать это! Ради меня сделать! Так что не надо говорить, что я чего-то не понимаю. Я прекрасно понимаю, чего ты так боишься. Я тоже боюсь! Но я могу переступить этот страх! — он запнулся, прерывисто выдохнул, будто вмиг растерял весь свой пыл. И уже тихо, опустив глаза, добавил: — Потому что влюбился. Володя замер и посмотрел на него, удивлённо приоткрыв рот. И Юрке стало не по себе от того, что наговорил и как наговорил — будто вылил всё на Володю, ещё и так резко… Он понимал, что сейчас не время и не место разбираться во всём, но, с другой стороны, — когда ещё? И теперь уже Володя, видимо, не нашёл, что ответить. Просто взял Юрку за руку и потянул вперёд — туда, где уже виднелся спуск к воде и пышная крона ивы. Когда они зашли под ивовый купол, Володя вытащил из рюкзака плед, бросил его на траву, достал капсулу, тетрадку и карандаш. Сказал: — Вот. Нужно что-нибудь написать нам, повзрослевшим на десять лет. Юрка уселся на плед, Володя присоединился к нему, стянул сырые кеды с ног, и Юрка последовал его примеру. Он взял карандаш, забрал у Володи тетрадь и написал на последней странице: «Чтобы не случилось не потеряйте друг друга». — Ошибок-то сколько, Юр! — проворчал Володя. — «Что бы» пишется раздельно, вместо «не» — «ни», и запятая пропущена. Юрка посмотрел на него с укором. Володя виновато добавил: — Но это сейчас совсем неважно! Нет, не исправляй, так даже лучше. Видно, что это юный хулиган Юрка Конев писал, — в голосе слышалась улыбка. — Вспомнишь его через десять лет… Так, теперь моя очередь. Ну-ка, посвети. Одной рукой Володя взял тетрадь и склонился над ней совсем низко, второй вывел убористым ровным почерком: «Что бы ни случилось, не потеряйте себя…» Вдруг его рука дрогнула. Юрка, не подумав, что может ослепить, навёл фонарь Володе на лицо. Тот резко отвернулся, но Юрка успел заметить, что глаза у Володи на мокром месте. — Володь, не надо плакать, иначе я тоже сейчас… Не дав договорить, Володя вцепился ему в плечи и прижал Юрку к себе. Уткнувшись лицом в шею, пробормотал что-то неразборчивое. Юрка задохнулся от вновь вспыхнувшей боли и, с трудом сохранив самообладание, приобнял его. В невнятном горячем шёпоте в шею разобрал только тихое «Юрка, Юрочка…». Если бы это продлилось ещё хотя бы минуту, Юрка бы также сорвался — от беспомощности и печали хотелось то ли плакать, то ли кричать. Но Володя быстро взял себя в руки и сказал: — Правильно, ни к чему это сейчас. Подождёт, всё потом. Он опять взял в руки тетрадку и продолжил дописывать. Юрка, подсвечивая ему фонарём, шмыгал носом. «Остаться такими же, какими были в 86 году. Володе — с отличием окончить институт и съездить в Америку. Юре — поступить в консерваторию и стать пианистом». — Готово. Что ещё будем класть в капсулу времени? — спросил, закончив. Юрка вытащил из кармана джинсов сырой лист бумаги — ноты, которые переписывал для себя, чтобы учить. — Вот, «Колыбельная» — это самое ценное, что было у меня в эту смену. — Он положил ноты в капсулу. Володя, свернув в трубочку, опустил туда свою тетрадь — там был правленый сценарий со всеми пометками, личные записи за смену и пожелания себе-будущим. — Ещё кое-что, — сказал Юрка, роясь в кармане. — Вот. Думаю, это тоже должно лежать там. Он достал слегка помятую, местами раскрошившуюся белую лилию, которую подарил ему Володя. Тот кивнул, аккуратно уложил цветок сверху на тетрадку. — Всё? — тихо спросил Володя. Юрка задумался — действительно ли это всё? Быть может, есть ещё что-то, что следует оставить здесь на хранение? Он отрицательно замотал головой. — Нет, вот ещё. Юрка вцепился в перетянувший его шею пионерский галстук и стал порывисто развязывать. Но руки дрожали, и вместо того, чтобы ослабить узел, Юрка, наоборот, его затянул. Володя молча приблизился и потянулся помочь. Юрка грустно произнёс: — Вот ирония: когда меня принимали в пионеры, галстук мне повязывал комсомолец. Теперь комсомолец его снимает. Прохладный ветер коснулся голой шеи, заставив поёжиться. Володя неверно прочёл Юркин жест: — Ты точно хочешь положить его в капсулу? — Да.
— Но ведь твой галстук стоит всего пятьдесят пять копеек, а мы договорились класть в капсулу только самые дорогие вещи, — съехидничал Володя.
— Это раньше он столько стоил, теперь уже нет. Володя улыбнулся и сказал Юркиными же словами: — Вот так номер! И сколько же теперь стоит твой пионерский галстук? — Он бесценен, — видя саркастическую ухмылку, Юрка уточнил: — Нет, не потому, что частица красного знамени, а потому, что это частичка моего детства. — Поможешь? — спросил Володя. Он взял Юркину руку и положил на свой галстук, выглаженный, аккуратный, нагретый его теплом. Когда оба галстука были сняты, Володя привязал их кончиками друг к другу. Юрка молчал. Устремив взгляд на прочный узел, он догадался, что Володя вложил в этот жест какой-то тайный, свой личный смысл, но спрашивать о нём Юрка не посчитал нужным. Володя вздохнул, положил галстуки в капсулу, закрыл её и сказал: — Похоже, ты и правда повзрослел, Юра. Влажная после дождя земля хорошо поддавалась, и даже маленькой детской лопатой яму удалось выкопать быстро. Погрузив в неё капсулу, Юрка смотрел, как комья земли укрывают металлический квадратик крышки. Невовремя вспомнил, что на галстуке ему написали свои пожелания и адреса ПУКи и Миха с Ванькой. Но эта мысль выскользнула из головы так же быстро, как и появилась — сейчас она была совершенно неважной. Куда важнее был Володя, что-то вырезающий перочинным ножиком на ивовой коре, аккурат над тем местом, где была закопана капсула. Юрка навёл фонарь и смотрел, как на дереве в круге света появляется небольшая, неровная надпись: «Ю+В». Видеть эти буквы было больно, ведь пройдёт всего несколько часов, и только здесь, на этой коре, под деревом, они с Володей останутся рядом. А в реальности разъедутся по разным сторонам, по разным городам, на расстояние тысяч километров друг от друга. И Юрке стало наплевать на то, что думает о себе Володя и чего боится. Юрке стало необходимо обнять его. И он обнял: крепко, не собираясь отпускать, даже если тот попытается вырваться. Но Володя не оттолкнул. Наоборот, он будто только этого и ждал. С готовностью обнял в ответ, прижался и прерывисто вздохнул. — Юр… Как же я буду скучать. Юрке хотелось попросить его помолчать, чтобы не слышать таких болезненно-грустных слов. И почему нельзя было навсегда остаться здесь, под этой ивой? Почему нельзя было всегда обнимать Володю, дышать его особенным, таким родным запахом и никогда-никогда не расставаться? Володя мял края Юркиной футболки, обнимая. Погладил тёплыми ладонями по спине, выдохнул в шею — Юрка скривился от щекотки. А потом Володя вдруг вытянул губы и поцеловал впадинку под мочкой уха. Юрка вздрогнул, отшатнулся. Вспомнил, что Володя говорил, как не хочет всех этих прикосновений и нежностей, а тут сам… Он снял с себя Володины руки, уселся на плед, обнял колени, уткнулся в них подбородком. — Юр, что не так? — Володя уселся рядом. — Что я сделал? — Ничего, — он мотнул головой. — Просто… У нас с тобой осталось так мало времени, а я даже не знаю, что мне можно. Ты ведь всё запрещаешь. Володя придвинулся совсем близко, перекинул руку через Юркино плечо, притянул его к себе: — А чего ты хочешь? — прошептал. Юрка повернул голову так, что ткнулся кончиком носа в Володин нос. — Поцеловать тебя. Можно? — Можно.
Володя сам сократил расстояние между ними и прильнул к Юркиным губам тёплым нежным поцелуем. Юрка зажмурился, нашёл другую Володину руку, вцепился в неё, переплёл пальцы. Казалось, что стоит только их отпустить, стоит позволить закончиться этому поцелую, как закончится всё: угаснут чувства, окаменеет сердце, загустеет воздух, и сам мир остановится.
Юрка положил голову Володе на плечо, а руку — на грудь, неуверенно сжал и разжал пальцы. Володя вздрогнул. — Юра, ты слишком близко. — Близко к чему? — Ко мне, — он накрыл рукой Юркину кисть, будто хотел убрать, но передумал и сжал. — Мне очень нравится, когда ты так… У нас был почти целый месяц, а мы ничего не успели. Даже не полежали вот так вместе. — Да ты бы всё равно не разрешил. Но у нас ещё осталось сегодня. Володя чуть повернул голову и зарылся носом в его волосы. Вдохнул запах. Отпустил руку, провёл пальцами по шее, за ухом. Юрка задохнулся от удовольствия. А Володя хмыкнул и прошептал: — Как же тебе ласки хочется. Ты будто наэлектризованный: только тронешь — искры летят. — Он вздохнул и признался: — Я ведь так же… Юрке тоже хотелось коснуться его. И пусть он знал, что Володя тут же начнёт сопротивляться, он всё равно решительно приподнял край его рубашки и дрожащими пальцами дотронулся до живота. Володя дёрнулся, закусил губу. — Не надо, Юр… — вяло запротестовал, но не стал убирать его руку. Кожа у Володи была гладкая и тёплая. Юрка внутренне трепетал, аккуратно поглаживая её самыми кончиками пальцев. — Ты будто меня боишься, — ухмыльнулся он. Володя покачал головой: — Я себя боюсь. Ты был неправ, когда сказал, что я не могу перебороть свой страх и измениться. На самом деле мне очень сложно сдерживать себя, чтобы не делать тех вещей, которые… о которых потом пожалею. — И почему ты так уверен, что обязательно о них пожалеешь? — Потому что они причинят тебе вред. — Снова-здорово! Опять заладил, да? — Юрка сел и возмущённо, глядя на него сверху вниз, сказал: — Нам остался час побыть вместе, а ты всё думаешь о том, что можешь сделать мне плохо. А мне и без этого плохо! Мне кажется, что ещё чуть-чуть — и я всё потеряю: тебя, себя… — Он перевёл дыхание. — Володя, хотя бы здесь, хотя бы сегодня будь таким, каким тебе хочется. Для меня. Я хочу запомнить тебя — особенного, лучшего, первого. И хочу стать для тебя таким же! Володя оторопело уставился на него, чуть приоткрыл рот. Приподнялся на локтях, тоже сел. — Юр… чка… кхм… — он прокашлялся. — Какой я испорченный, совсем не о том дум… — Да о том, чтоб тебя! О том! — перебил его Юрка. — Володя, я слишком многое оставил в «Ласточке»… — Я поним… — Но я хочу оставить здесь всё! Володя уставился в землю, но после минутного молчания перевёл на него испытующий взгляд: — Юр, это ведь навсегда. Нельзя будет ни забыть, ни отменить. — Зачем отменять? Зачем забывать? Чего бояться? Об этом ведь никто не узнает. Только ты и я будем знать: у нас было всё и по-настоящему. Чтобы и через двадцать лет быть уверенным, что всё это — настоящее. — Ещё одна общая тайна? — Не ещё одна, а единственная. Большая и важная. Володя молчал с минуту: внимательно разглядывал Юркино лицо и глаза, будто пытался найти в них сомнение. Но Юрка смотрел упрямо и решительно. — Ты точно уверен, Юра? Я… Мне… Послушай, ты в любой момент можешь сказать мне остановиться, и я перестану. — Ладно.
— Не «ладно», а обещай, что, если хотя бы на секунду засомневаешься, скажешь мне.
— Обещаю. — Закрой глаза. Юрка послушно закрыл. Притих в ожидании, что Володя сейчас притронется к нему, но тот, наоборот, отпрянул. Послышалась возня. Юрка, боясь подорвать Володину решимость, добытую таким трудом, замер, едва дыша. Володя приблизился, слабо сжал его руку и нежно, едва коснувшись губами, поцеловал в шею. Опять стало щекотно. — Будет больно? — вдруг вырвалось у Юрки. Володя хмыкнул. — Тебе — нет. Я же говорил, что ни за что не стану тебя унижать. — Унижать?! — рассердился Юрка. — Да как ты можешь говорить такое? Я люблю тебя, я на все готов! Да я тебя всего, с ног до головы, зацелую! Володя засмеялся. — Не хочешь? — Юрка растерялся, он всё ещё не спешил открывать глаза и лишь угадывал его реакцию. — Тогда что-нибудь другое сделаю. Всё что угодно сделаю, только… не знаю, как… Ты скажешь? — Милый мой Юрочка, — в его голосе послышалась улыбка. Володя погладил его по щеке и поцеловал в нос. — Давай таким страстным будет наш следующий раз? А пока просто сядь. И помоги мне немножко. Володя снова закопошился в рюкзаке, а закончив, вернулся к нему и прошептал: — Можно снова тебя поцеловать? — Не нужно спрашивать разрешения, Володь. — И правда… Он ткнулся в Юркины губы своими, и в этот раз поцелуй был не таким нежно-долгим, как несколько минут назад, а настойчивым, быстрым. Володя оказался совсем близко и не отталкивал, а наоборот — прижимался. Юрка неуклюже обнял его. Получилось так, что задрал рубашку на спине, но не стал одёргивать, а смело повёл ладонью по лопаткам. Володя был горячим. Уткнувшись носом в ямочку над его ключицей, Юрка с упоением вдыхал любимый запах. Осмелился вытянуть губы и поцеловать неприкрытый кусочек кожи где-то у ярёмной впадины. Володя от этого вздрогнул, прерывисто выдохнул, и Юрка почувствовал, как он зарывается пальцами в его волосы. — Володь, постой, — Юрка открыл глаза и посмотрел на него снизу вверх. Протянул руку и без разрешения снял с него очки, положил их на траву рядом с пледом. Володя забавно сощурился. — Без них ты кажешься таким беззащитным… — Нет, перед тобой. — Он снова поцеловал его и выключил фонарик. А через несколько минут Юрка забыл, кто он такой и где находится. Он не мог понять, что ощущает. Было одновременно и приятно, и странно, совершенно непривычно и ни на что не похоже. Он помнил, что может сказать «стоп», но молчал. Не хотел останавливать, да и сил говорить не было. Володя целовал его — Юрке было жарко, но в то же время голые ступни и лодыжки покрывались колючими мурашками от ползущего с реки холода. Его бросало то вверх, то вниз. Как легко получалось с Володей взлетать на такие высоты, где нет кислорода и кружится голова. И так же легко было с ним падать на раскалённый песок или в кипящую воду и тонуть в ней. Юрку сдавливало, душило и тут же отпускало, казалось, вот-вот разорвёт на части. Сердце стучало в висках так громко, что ничего, кроме него, не было слышно. А Юра хотел услышать Володино дыхание, хотел узнать — ему так же странно? Одновременно и сладко, и душно, и горячо? И что ему, Юрке, можно делать? И что нужно? Хотелось двигаться, но он боялся всё испортить, сделать что-нибудь не так. Осмелился обхватить Володины колени, прижаться максимально близко. А потом совсем потерялся в собственных ощущениях, забыл, как дышать, оглох от стука сердца. Когда ощущения стали невыносимыми, пылко зашептал: — Стой, стой, — видимо, до того тихо, что Володя не услышал. Но вдруг отпустило. Юрка понял, что зря просил его остановиться. Володя расслабился, а он обнял его и прижался лбом к плечу, прислушиваясь к шумному, тяжёлому дыханию. Володя хотел отпрянуть, но Юрка обнял ещё крепче: — Не уходи. Давай ещё чуточку так посидим? Володя послушался. Прижался всё ещё очень горячим телом, чмокнул в мочку уха — Юрке опять стало щекотно, но приятно. Недолго просидев так, неподвижно и молча, они начали замерзать. Володя отодвинулся и отвернулся. Хоть и было темно и толком ничего не разглядеть, Юрке всё равно стало неловко. Щёки горели, он, наверное, был весь пунцовый со стыда. Володя брезгливо одёрнул рубашку. — Всё нормально? — дрожащим голосом спросил Юрка. — Запачкался вот, — Володя обернулся. Бледный лунный свет пробился сквозь узкие ёлочки листьев и упал на его лицо. Необыкновенно милый, изнеженный и смущённый, он тёр рубашку и улыбался, на его щеках играл румянец. — Вот бы всю жизнь так, да? — спросил Володя негромко. Юрка кивнул. — Ты говорил, в следующий раз. Это когда? — Когда мы встретимся. Я приеду к тебе или ты ко мне. Надолго, на целое лето. У Юрки бухнуло сердце, наполнилось надеждой — так уверенно, без тени сомнения Володя это сказал. — Будет так здорово! — оживился Юрка. — Я стану будить тебя игрой на пианино, а ты будешь вечно терять очки. — Но я всегда их ношу и уже давно не теряю. — Володя повертел головой по сторонам, сощурился. Нашёл взглядом лежащие на траве очки, дотянулся, нацепил на нос. И с облегчением заметил: — Чуть не раздавили. — Так и я давно не играю, — продолжал Юрка. — Но ты ведь будешь? — спросил Володя и обнял его так нежно, как никогда раньше. Обвив рукой плечо, то поглаживал, то сжимал предплечье. — Ха! Тогда ты и трёх дней не выдержишь, не то что всё лето! Ты даже не догадываешься, какое это мучение — жить в одной квартире с музыкантом. Музыка постоянно, постоянно! И это тебе не красивые стройные произведения, это озвучивание, ошибки, иногда одна и та же часть или даже нота. И всё это громко, на всю квартиру. Нет, ты не представляешь, какой это ад! Володя заулыбался и вдруг снова снял очки. Положил их Юрке на колени и, зарывшись лицом в его волосы, прошептал на ухо: — Ой, кажется, я очки потерял. Ты не представляешь, какой ад — жить с тем, кто вечно теряет очки! От его дыхания опять стало жарко. — Я буду тебе их искать. — А я буду любить твою музыку. — А я буду любить тебя… Звонок будильника вырвал их из прекрасной фантазии, где они жили под одной крышей, где каждое утро просыпались, где завтракали, разговаривали, смотрели телевизор, гуляли и всё время были вместе. — Сколько времени? — Ещё есть немного, — сказал Володя и перезавёл будильник. И действительно — совсем немного. Они сидели рядом, в полной тишине, в бездействии, просто наслаждаясь последними мгновениями рядом. Как бы Юрка ни хотел, чтобы это «немного» длилось подольше, время пролетело слишком быстро. Писк часов снова резанул по ушам. И не только по ушам, по сердцу. Володе — тоже, иначе он не сказал бы со слезами в голосе: — Мы пришли сюда прощаться. И не встал бы, и не протянул Юрке руку. Юрка не хотел за неё браться, но взял. Поднялся. Они стояли босиком на холодной траве друг напротив друга. Юрка замер, обмяк, будто напрочь лишился воли, эмоций и мыслей. В ушах шумела река. Володя одной рукой погладил по щеке, второй сильнее сжал его пальцы. «Увидеть бы в темноте его глаза», — подумал Юрка, и, будто услышав это желание, из-за облака вышла луна. Но светлее не стало. Сиянием тонкого серпа она лишь очертила контуры любимого лица. Юрка напрягся — ему нужно было запомнить всё: образы, звуки и запахи лучше собственного имени. На много дней или даже лет они станут для него важнее собственного имени. Он заключил Володю в объятия, вцепился в него, вжался, приклеился, врос. Володя обнял в ответ. — До свидания, Юрочка, до свидания, — прошептал тёплыми губами. И всё последующее стало смазанным и незначительным. Юрка не знал, не замечал, сколько прошло часов, где он был и что делал, не отдавал себе отчёта. Он весь остался там, под ивой, в той памятной, последней ночи, держа Володю в объятиях, чувствуя его тепло и дыша им. Но последней памятью всё равно остались не звук его голоса, не слова прощания, не шелест ивовых листьев. А картинка за стеклом автобусного окна: взмах Володиной руки, а позади него — солнце, лето, лагерь и развевающиеся красные флаги. Глава 19. «Друг» по переписке Это было не лучшее время для того, чтобы ехать сюда — дожди гремели уже неделю, и Юра знал из прогноза, что будут идти еще столько же. Но выбора у него не было — гастроли закончились, в бумажнике лежали купленные на послезавтра билеты на самолёт обратно в Германию. Так что другого времени для посещения «Ласточки» не нашлось. Замёрзший, промокший из-за непрекращающейся мороси Юра смотрел на замшелые скульптуры, на заброшенную спортплощадку, на обвалившуюся стену пищеблока. Вдруг тучи сгустились, на лагерь опустился сумрак, будто солнце ушло за горизонт. Но это было не так — шесть вечера, сентябрь, слишком рано для заката. И слишком поздно для воспоминаний. Юра качнул головой: «Хватит терять время. Надо идти туда, куда шёл. За тем, за чем приехал». Путаясь в высокой мокрой траве, он вернулся на дорожку, ведущую к пляжу. Часть её была выложена большими серыми плитами, а только Юра миновал детские корпуса, тропинка сузилась, стала песчаной и под крутым углом ушла вниз. Глядя на дорогу из бетонных квадратов с проросшими сквозь трещины осокой и одуванчиками, Юра вспомнил газеты, разложенные по полу в недострое. Как он думал тогда: «Вот бы тут были газеты из будущего. Пусть не очень далёкого, а так, хотя бы за лето восемьдесят седьмого… Или через пять лет, или через десять. А через двадцать?..» Юра грустно улыбнулся — теперь он знал. Восемьдесят шестой год прошёл как в тумане. Первое время было невыносимо грустно. Вернувшись в Харьков, Юрка будто попал в совершенно чужой и незнакомый мир. Казалось, что всё вокруг — дурной сон, а чтобы вернуться обратно, в «Ласточку», достаточно просто проснуться. Но сколько Юрка себя ни щипал и сколько ни пытался обмануть — реальность была здесь, в душном городе, в четырёх стенах старой квартиры. Единственное, что осталось Юрке от того июля, в котором он был так счастлив, — фотография на ковре над кроватью, воспоминания и письма Володи. «Когда вернулся в свою комнату и разобрал вещи, — начиналось его самое первое письмо, — мне показалось совершенно диким то, что у меня нет ничего на память о „Ласточке“. Юр, а ведь и правда, мы всё оставили в капсуле, кроме фотографий отряда. Ольга Леонидовна сунула их нам с Леной, чтобы раздали детям, когда автобус уже поехал. Ты бы ухохотался, если бы увидел её бегущей за нами — водитель Леонидовну не заметил и дал по газам. Представь. Представил? Я прямо чувствую, как ты улыбаешься. Надеюсь, свою ты тоже получил. Высылаю тебе фотографию пятого отряда. Пришли мне в ответ фото первого. Разумеется, если твой отряд там в полном составе». Юрка отправил ему свою, а фотографию пятого отряда кое-как приладил к ковру над кроватью. Он решил, что она должна висеть именно там потому, что окна его комнаты выходили на восток и первые солнечные лучи падали именно на это место. На фотографии Володя натянуто улыбался, выглядел напряжённым и собранным. Ближе всего к нему стояли с одной стороны Олежка, с другой — пухляк Сашка. Малыши застыли, вытянув руки по швам — выглаженные, умытые, причесанные. За их спинами возвышался памятник Зине Портновой, а над головами раскинулось чистое небо. Юрка, каждое утро глядя на эту фотографию, думал, что они запечатлены там совсем ненастоящими. И Володя там — ненастоящий. Ведь только Юрка знал, что именно он скрывает за улыбкой и линзами очков. Первые пару месяцев Юрка держался только благодаря письмам. Нет, он всеми силами пытался скрыть от окружающих свою тоску: улыбался родителям, иногда гулял с ребятами во дворе, ел, пил, ездил к бабушке, помогал маме по дому, а отцу в гараже. Но мыслями Юрка постоянно возвращался в «Ласточку», а время отсчитывал от письма до письма. В них он находил подтверждение тому, что Володя действительно есть, что он до сих пор с ним и вроде бы любит его. Но их разделяла почти тысяча километров. Это было так несправедливо! Юрка всегда считал, что любовь способна победить что угодно, а оказалось, что расстояния ей неподвластны. Чуть легче стало только к зиме. Юрка смирился, тоска притупилась, будто бы вместе с первыми холодами и его сердце немного подморозило. жүктеу/скачать 1,5 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|