M. kozybayev north kazakhstan state university хабаршы педагогикалық сериясы вестник серия педагогическая

Мифологема стрекозы в творчестве О.Э. Мандельштама 

143 

және мәдени аңғартпаларды пайдаланылады. Осы әдістердің көмек intertextual қосылымдары O.E. 

Мандельштам  өлеңдері қаралды бірге және прецедент мәтіндерді қалыптастыру.  

 

Аннотация 

Цель  статьи  заключается  в  рассмотрении  особенностей  репрезентации  мифологемы 

«стрекоза»  в  творческой  практике  О.Э.  Мандельштама.  При  анализе  стихотворений 

использовались  историко-генетический  метод  и  культурологический  комментарий.  С  помощью 

данных методов были рассмотрены интертекстуальные связи стихотворений О.Э. Мандельштама 

и формирование прецедентных текстов.  

 

Abstract 

The purpose of the article is to consider the characteristics of the representation of myths 

"dragonfly" in the creative practice of O.E. Mandelstam. When analyzing poems used the historical-

genetic method and cultural commentary. With the help of these methods were considered intertextual 

connections poems of O.E. Mandelstam and the formation of precedent texts. 

 

 

Иль стрекозы живая трель 

Послышалась… 

М.Ю. Лермонтов 

 

Особенностью акмеизма является  культуроцентризм. О.Э. Мандельштам 22 

февраля 1933 года характеризует художественную систему как «тоску по мировой 

культуре»  [1,  т.  II,  с.  725].  Поэтическая  традиция  акмеизма  включает  как 

отечественное, так и всемирное наследие, органично освоенное и претворённое в 

«своё слово». Примером тому может служить мандельштамовская трансформация 

XLIII  оды  Анакреона  в    контексте  русской  поэтической  традиции:  «Сколь 

блаженна ты, цикада! / Ты, росы  упившись каплей, / На верху дерев высоких, / 

Будто царь, поешь свободу!» 

Началом  русской  традиции  является  перевод  А.Д.  Кантемира  «К  трекозе»: 

«Трекоза, тя ублажаем, / Что ты, на древах вершинке / Испив росы малы капли, / 

Как  король,  поешь  до  полна»  [2,  с.  311].  Кантемировская  «русифицированная 

анакреонтея  «К трекозе»  - начало «вариаций на тему» кузнечиков и сверчков» [3, 

с.  5].  Анакреонтический  мотив  кузнечика  появляется  в  автопсихологических 

«Стихах, сочиненных по дороге в Петергоф, когда я в 1761 году ехал просить о 

подписании  привилегии  для  Академии,  быв  много  раз  прежде  за  тем  же»  М.В. 

Ломоносова, в лирике Н.А. Львова, Н.И. Гнедича, Г.Р. Державина, В.В. Капниста 

и др. 

О.Э.  Мандельштам  использует  все  инварианты  мифологемы  цикады:  в  его 

поэзии    присутствуют  и  цикада,  и  кузнечик,  и  стрекоза.  Цикада  и  кузнечик 

связаны  с  темой  творчества.  Цикада  указывает  на  интертекстуальную  связь  с 

античной культурой. О.Э. Мандельштам вводит реминисценции из лирики Сафо: 

«Бежит  весна  топтать  луга  Эллады,  /  Обула  Сафо  пёстрый  сапожок,  /  И 

молоточками  куют  цикады,  /  Как  в  песенке  поётся,  перстенёк»  [1,  т.  I, 105].  В 

1930-

е гг. цикада станет частью семиосферы языка, итальянского Возрождения и 

пушкинской  гармонии  («Ариост»):  «На  языке  цикад  пленительная  смесь  /  Из 

грусти пушкинской и средиземной спеси - / Он завирается, с Орландом куролеся, / 

И содрогается, преображаясь весь» [1, т. I, с.180]. В программном труде «Разговор 

о  Данте»  цикада  закрепляется  в  культурно-речевой  семиосфере  как  знак  вечной 

традиции:  «Цитата  не  есть  выписка.  Цитата  есть  цикада.  Неумолкаемость  ей 

свойственна. Вцепившись в воздух, она его не отпускает» [1, т. II, с. 160]. 

Леонтьева А.Ю. 

144 

Воссоздание мифологемы кузнечика раскрывает «трагический модус» [3, с. 

7]  О.Э.  Мандельштама:  «Сегодня  дурной  день:  /  Кузнечиков  хор  спит,  /  И 

сумрачных  скал  сень  -  /  Мрачней  гробовых  плит»  (1911)  [1,  т.  I,  с.  52].  Другой 

аспект    кузнечика  у  поэта  связан  с  семантикой  времени:  «Что  поют  часы-

кузнечик, / Лихорадка шелестит / И шуршит сухая печка, - / Это красный шёлк 

горит…» (1918) [1, т. I, с. 99]. Мотив времени включается в тему смерти: «Потому 

что смерть невинна / И ничем нельзя помочь, / Что в горячке соловьиной / Сердце 

тёплое ещё» [1, т. I, с. 100]. В книге  «Tristia» кузнечик связан с темой творческого 

кризиса.  Кризису  сопутствует  топос  мира  мёртвых,  семантика  развоплощённого 

слова и мотивы забвения, сухости, пустоты: «В сухой реке пустой челнок плывёт, 

/ Среди кузнечиков беспамятствует слово…» [1, т. I, с. 110]. Задача лирического 

героя:  «Побороть  забвение  –  хотя  бы  это  стоило  смерти…»  [1,  т.  II,  с.  40]. 

Высокая традиция М.В. Ломоносова трансформируется в модернистской эстетике 

– 

уже  не  личная несвобода, но сама атмосфера эпохи мотивирует кризис. Во 2-м 

варианте  стихотворения  «Ариост»  (1935)  динамика  времени  сопрягается  с 

образами  итальянского  Ренессанса  и  сюжетом  «Неистового  Орланда  (Роланда)» 

Лудовико  Ариосто:  «Часы  песочные  желты  и  золотисты,  /  В  степи  полуденной 

кузнечик мускулистый - / И прямо на луну влетает враль плечистый…» [1, т. I, с. 

483].   

Кузнечик стал частью идеального топоса итальянской культуры, антитезы 

жестокому ХХ веку: «В Европе холодно. В Италии темно. / Власть отвратительна, 

как руки брадобрея. / О, если б распахнуть, да как нельзя скорее, / На Адриатику 

широкое  окно»  [1,  т.  I,  с.  482].  О.Э.  Мандельштам  обращается  к  конкретному 

аспекту мифологемы – это враждебный акмеизму хаос. Кузнечик «в странах, где 

природный баланс очень хрупок, - символ космического беспорядка» [4, с. 181]. 

Наша  цель  –  рассмотреть  особенности  воссоздания  мифологемы  стрекозы 

О.Э.  Мандельштамом.  В  переводе  А.Д.  Кантемира  «К  трекозе»  предполагается 

аналогия с поэтом, носителем божественного дара: «Любят тебя и все музы, / И 

сам  Фебус  тебя  любит,  /  Что  звонкий  тебе  дал  голос»  [2,  с.  311].  Кантемирова 

стрекоза  -  «Песнолюбка!  беспечальна,  /  Легкоплотна…»  [2,  с.  311]. 

Символическое  значение  образа  стрекозы  –  «лёгкость  и  легкомыслие,  грация, 

скорость»  [4,  с.  360].  Подобная  характеристика  присуща  известной  басне  И.А. 

Крылова «Стрекоза и Муравей»: «Попрыгунья Стрекоза / Лето красное пропела; / 

Оглянуться не успела, / Как зима катит в глаза» [5, с. 281].  

О.Э.  Мандельштам  трансформирует  анакреонтическую  традицию  и 

прецедентные  тексты.  В  его  творчестве  мифологема  стрекозы  присутствует  на 

всех  основных  этапах  –  в  1910-е,  1920-е  и  1930-е  годы.  О.Э.  Мандельштам 

отказывается  от  басенного  контекста  и  включает  в  символику  стрекозы  темы 

творчества,  жизни  и  смерти.  Его  стрекоза  «делит  символизм  с  бабочкой»  [4,  с. 

360]. Бабочка, в свою очередь, символизирует бессмертие: «…её жизненный цикл 

стал  превосходным  примером  этого:  жизнь  (яркая  гусеница),  смерть  (тёмная 

куколка), возрождение (свободный полёт души)» [4, с. 18]. В цикле 1932-1934 гг. 

«Восьмистишия» акмеист воссоздаёт символ бабочки в единстве жизни и смерти: 

«О,  бабочка,  о,  мусульманка,  /  В  разрезанном  саване  вся  -  /  Жизняночка  и 

умиранка, / Такая большая – сия!» [1, т. I, с. 185]. 

Впервые  стрекоза  появляется  у  О.Э.  Мандельштама  в  стихотворении  1910 

года  «Медлительнее  снежный  улей…»  (книга  «Камень»).  Стихотворение 

организует  оппозиция зимы и лета, любви и смерти. Любовь и лето представлены 

через  импрессионистическое  восприятие  одежды:  «Ткань,  опьянённая  собой,  / 

Изнеженная лаской света, / Она испытывает лето, / Как бы не тронута зимой» [1, 

Мифологема стрекозы в творчестве О.Э. Мандельштама 

145 

т.  I,  с.  48].  Зима  связана  у  поэта  с  твёрдостью  и  оформленностью.  В 

акмеистической  системе  ценностей  особое  место  отводится  форме  и 

организованности. В статье 1910 года  «Государство и ритм» О.Э. Мандельштам 

заявляет:  «Организовывая  общество,  поднимая  его  из  хаоса  до  стройности 

органического  бытия,  мы  склонны  забывать,  что  личность  должна  быть 

организована 

прежде 

всего. 

Аморфный, 

бесформенный 

человек, 

неорганизованная личность есть величайший враг общества» [1, т. II, с. 45]. Зима 

в  последней  строфе  стихотворения  «Медлительнее  снежный  улей…» 

символизирует  вечность,  а  стрекозы  –  мимолётность  жизни:  «И  если  в  ледяных 

алмазах  /  Струится  вечности  мороз,  /  Здесь  –  трепетание  стрекоз,  / 

Быстроживущих,  синеглазых»  [1,  т.  I,  с.  48].  Синеглазые  стрекозы  появятся  в 

стихотворении  на  погребение  Андрея  Белого  «Утро  10  января  1934  года», 

поэтому  можно  увидеть  в  них  сквозной  символ,  обеспечивающий  единство  и 

целостность  художественного  мира  О.Э.  Мандельштама:  «Всякий  период 

стихотворной речи – будь то строчка, строфа или цельная композиция лирическая 

– 

необходимо рассматривать как единое слово. Когда мы произносим, например, 

«солнце»,  мы  не  выбрасываем  из  себя  готового  смысла,  -  это  был  бы 

семантический выкидыш, - но переживаем своеобразный цикл» [1, т. II, с. 420]. 

Стихотворение 1911 года «Стрекозы быстрыми кругами…» раскрывает ещё 

одну мифологическую функцию насекомого – функцию посредника между миром 

земным  и  омутом-бездной:  «Стрекозы  быстрыми  кругами  /  Тревожат  чёрный 

блеск пруда, /  И вздрагивает, тростниками / Чуть окаймлённая, вода» [1, т.  I,  с. 

278].  Стрекозы  постоянно  кружат,  погружаясь  в  омут.  Возможность  увидеть  в 

пейзаже  бездну  дают  топос  омута  и  образ  траура.  Кроме  того,  мотив  пряжи-

паутины  ассоциируется  с  мандельштамовской  темой  нереализованного 

творчества:  «То  –  пряжу  за  собою  тянут  /  И  словно  паутину  ткут;  /  То  – 

распластавшись – в омут канут / И волны траур свой сомкнут» [1, т. I, с. 278]. В 

лирическом  философском  романе  «Египетская  марка»  (1927-1928)  пряжа  станет 

знаком  коммуникации  глухонемых:  «В  это  время  проходили  через  площадь 

глухонемые: они сучили руками быструю пряжу. Они разговаривали» [1, т. II, с. 

286].  Лирический  герой  стихотворения  «Стрекозы  быстрыми  кругами…» 

ощущает  воздействие  стрекоз:  «И  я,  какой-то  невесёлый,  /  Томлюсь  и  падаю  в 

глуши - / как будто чувствую уколы / И холод в тайниках души…» [1, т. I, с. 278]. 

Холод и падение обусловлены прикосновением лирического героя к бездне. Тот 

же омут в стихотворении 1910 года – бездна, хаос первородный: «Из омута злого 

и вязкого / Я вырос, тростинкой шурша…» Лирический герой выходит из бездны 

и  вынужден  в  неё  вернуться:  «И  никну,  никем  не  замеченный,  /  В  холодный  и 

топкий приют…» [1, т. I, с. 50]. В книге «Шум времени» автор вспоминает: «…а 

кругом  простирался  хаос  иудейства,  не  родина,  не  дом,  не  очаг,  а  именно хаос, 

незнакомый утробный мир,  откуда я вышел, которого я боялся, о котором смутно 

догадывался и бежал, всегда бежал» [1, т. II, с. 213]. 

Следующий этап воссоздания мифологемы стрекозы приходится на 1916 год 

(книга «Tristia»). В стихотворении «Мне холодно. Прозрачная весна / В зелёный 

пух  Петрополь  одевает»  астионим  Санкт-Петербург  –  Петроград  заменяется 

эллинско-римским  Петрополем.  Такая  замена  подчёркивает  непрерывность 

культурной  традиции.  Однако  в  годы  Первой  мировой  войны  умирающий 

Петрополь  вызывает  сложные  чувства.  С  одной  стороны,  лирическому  герою 

невская  вода  «отвращенье  лёгкое  внушает».  С  другой  стороны,  море 

неподвластно  гибели:  «По  набережной  северной  реки  /  Автомобилей  мчатся 

Леонтьева А.Ю. 

146 

светляки, / Летят стрекозы и жуки стальные, / Мерцают звёзд булавки золотые, / 

Но  никакие  звёзды  не  убьют  /  Морской  воды  тяжёлый  изумруд»  [1,  т.  I,  с.  92]. 

«Стрекозы  и  жуки  стальные»  в  данном  случае  –  метафора  аэропланов.  Для 

мандельштамовского  стихотворения  прецедентным  текстом  является  «Комета» 

(1910)  А.А.  Блока,  где  летательные  аппараты  уподобляются  насекомым:  «Через 

Симплон, моря, пустыни,/ Сквозь алый вихрь небесных роз,/ Сквозь ночь, сквозь 

мглу – стремят отныне / Полёт – стада стальных стрекоз» [6, с. 426]. 

Стихотворение  1923  года  «А  небо  будущим  беременно…»  включает 

мифологему  стрекозы  также  в  контексте  смерти  –  но  смерти  насильственной. 

Стрекозы уже символизируют не опасность морю и Неве, а жертву: «А то сегодня 

победители  /  Кладбища  лёта  обходили,  /  Ломали  крылья  стрекозиные  /  И 

молоточками  казнили»  [1,  т.  I,  с.  302].  Стихотворения  «А  небо  будущим 

беременно…»  и  «Мне  холодно.  Прозрачная  весна…»  О.Э.  Мандельштама 

формируют  прецедентный  текст    стихотворения  А.А.  Тарковского  «Когда 

купальщица  с  тяжёлою  косой…»:  «Над  хрупкой  чешуёй  светло-студёных  вод  / 

Сторукий бог ручьёв свои рога склоняет, / И только стрекоза, как первый самолёт, 

/ О новых временах напоминает» [7, с. 37]. 

Посвящённое  актрисе  Ольге  Арбениной  стихотворение  «Мне  жалко,  что 

теперь  зима…»  (1920)  также  включает  мифологему  стрекозы,  сопрягая  её  с 

ласточкой:  «Стрекозы  вьются  в  синеве,  /  И  ласточкой  кружится  мода,  / 

Корзиночка на голове - / Или напыщенная ода?» [1, т. I, с. 114]. Стихотворение 

исполнено  театральных  ассоциаций:  «запах  апельсинной  корки»  напоминает  о 

произведении  1915  года  «Я  не  увижу  знаменитой  «Федры»  /  В  старинном 

многоярусном  театре…»:  «Вновь  шелестят  истлевшие  афиши,  /  И  слабо  пахнет 

апельсинной  коркой…»  [1,  т.  I,  с.  86].  Лирическая  героиня  «…как  нарочно 

создана  /  Для  комедийной  перебранки»,  в  ней  «…всё  дразнит,  всё  поёт,  /  Как 

итальянская рулада» [1, т. I, с. 114]. Однако завершается стихотворение образом 

венецианского  головного  убора:  «И  тень  от  шапочки  твоей  -  /  Венецианская 

баута» [1, т. I, с. 114]. В стихотворении того же 1920 года «Веницейской жизни, 

мрачной и бесплодной, / Для меня значение светло…» театр Венеции становится 

местом смерти: «На театре и на праздном вече / Умирает человек» [1, т. I, с. 107]. 

Введение в стихотворение «Мне жалко, что теперь зима…» венецианского образа 

поселяет тревогу, которая контрастирует с позитивным символом ласточки. 

Стрекоза появляется в лирике 1922 года как символ связи времён и культур: 

«Ветер  нам  утешенье  принёс,  /  И  в  лазури  почуяли  мы  /  Ассирийские  крылья 

стрекоз,  /  Переборы  коленчатой  тьмы»  [1,  т.  I,  126].  Ассирия  символизирует 

антигуманную  «социальную  архитектуру»:  «Иногда  она  становится  враждебной 

человеку и питает своё величие его унижением и ничтожностью» [1, т. II, с. 125]. 

Ассирийский  эпитет  стрекозиных  крыльев  подчёркивает  неизбежность  смерти, 

причём поэт использует мусульманский символ – образ ангела смерти в иудаизме 

и  исламе  -  Азраила:  «И,  с  трудом  пробираясь  вперёд,  /  В  чешуе  искалеченных 

крыл / Под высокую руку берёт / Побеждённую твердь Азраил» [1, т. I, с. 126]. 

Азраил, принимающий побеждённую твердь под свою руку, становится владыкой 

мира. Азраил выполняет функцию проводника в царство мёртвых, и в кризисном 

1922 году О.Э. Мандельштам создаёт картину мира смерти. Негативная семантика 

насекомого  соответствует  славянским  традициям:  «…целый  ряд  названий 

стрекозы выявляет символику, соотносящую её с гадами, прежде всего со змеями. 

<…> 

В ряде названий отражена связь и с другими демоническими персонажами» 

Мифологема стрекозы в творчестве О.Э. Мандельштама  

147 

[8,  с.  523].  Поэтому  вполне  органично  смотрится  связь    стрекозы  с  Азраилом  в 

стихотворении О.Э. Мандельштама. 

Во  второй  половине  1920-х  годов  О.Э.  Мандельштам  ищет  пути  выхода  из 

кризиса. Поэтому в романе «Египетская марка» стрекозы сопрягаются с позитивным 

восприятием  детства  и  французской  живописи  –  Барбизонской  пейзажной  школы. 

Акмеист  творчески  преобразует  бытовые  детали  в  красочный  мир  «барбизонского 

воскресенья»: «Мать заправляла салат желтками и сахаром. Рваные мятые уши салата 

с  хрящиками  умирали  от  уксуса  и  сахара.  Воздух,  уксус  и  солнце  уминались  с 

зелёными  тряпками  в  сплошной,  горящий  солью,  трельяжем,  бисером,  серыми 

листьями, жаворонками и стрекозами, в гремящий тарелками барбизонский день» [1, 

т. II, с. 285]. 

В  1932  году  О.Э.  Мандельштам  пишет  стихотворение,  наполненное  деталями 

художественных  миров  русских  поэтов  XIX  века:  «Дайте  Тютчеву  стрекóзу  -  / 

Догадайтесь, почему» [1, т. I, с. 178]. Акмеист вступает в непосредственный диалог с 

«провиденциальным собеседником» («О собеседнике», 1913) [1, т. II, с. 10], предлагая 

определить  прецедентные  тексты.  Претекст  Ф.И.  Тютчева  –  стихотворение  «В 

душном  воздуха  молчанье…»:  «В  душном  воздуха  молчанье,  /  Как  предчувствие 

грозы,  /  Жарче  роз  благоуханье,  /  Звонче  голос  стрекозы…»  [9,  с.  59].  Лирический 

герой Ф.И. Тютчева переживает «жизни некий преизбыток», а О.Э. Мандельштам в 

начале 1930-х годов обретает «выпрямительный вздох» [1, т. I, с. 184]. 

Два  стихотворения  от  10  января  1934  года,  «Голубые  глаза  и  горячая  лобная 

кость» и «Утро 10 января 1934 года» («Меня преследуют две-три случайных фразы»), 

посвящены  похоронам  Андрея  Белого.  В  первом  стихотворении  стрекозы 

включаются  в  сравнение  с  репортёрами:  «Как  стрекозы  садятся,  не  чуя  воды,  в 

камыши,  /  Налетели  на  мёртвого  жирные  карандаши»  [1,  т.  I,  с.  191].  Второе 

стихотворение  сопрягает  претексты  А.С.  Пушкина  и  самого  Андрея  Белого:  «Меня 

преследуют две-три случайных фразы, - / Весь день твержу: печаль моя жирна. / О 

Боже, как жирны и синеглазы / Стрекозы смерти, как лазурь черна…» [1, т. I, с. 192]. 

Трагизм ситуации подчёркивается полемическим цитированием А.С. Пушкина: «Мне 

грустно и легко; печаль моя светла…» [10, с. 286]. Чёрная лазурь – антитеза названия 

сборника Андрея Белого «Золото в лазури»: «Пронесясь / ветерком, / ты зелень чуть 

тронешь, / ты пахнёшь / холодком / и смеясь / вмиг / в лазури утонешь, / улетишь на 

крыльях стрекозовых» [11, с. 43].  

Итак,  О.Э.  Мандельштам  трансформирует  мифологему  стрекозы,  отказываясь 

от оптимистического настроения и темы любимицы богов. Анализ мифологической 

составляющей  образа  насекомого  позволяет  акмеисту  выразить  трагическое 

мироощущение  ХХ  века.  С  другой  стороны,  именно  мифологическая  и  культурно-

историческая природа образа стрекозы мотивирует богатство прецедентных текстов 

русской  классической  поэзии  в  творчестве  О.Э.  Мандельштама,  доказывающих 

непрерывность  литературной  традиции,  когда:  «В  священном  исступлении  поэты 

говорят на языке всех времён, всех культур» [1, т. II, с. 54]. 

 

 

Литература: 

1.

 

Мандельштам  О.Э.  Полное  собрание  сочинений  и  писем.  В  тёх  томах.  –  Том  первый. 

Стихотворения.  –  М.:  Прогресс-Плеяда,  2009.  –  808  с.  –  Том  второй.  Проза.  –  М.: 

Прогресс-Плеяда, 2010. – 760 с.  

2.

 

Кантемир  А.Д.  Собрание  стихотворений.  –  Л.:  Советский  писатель,  1956.  –  540  с.  – 

(Библиотека  поэта). 

3.

 

Ильинская Н.И. Анакреонтический мотив цикады / кузнечика в поэзии Булата Окуджавы 

// Русская литература. Исследования. – 2011. – Выпуск XV. – С.4-14. 

Линник М.А., Кузьменко Д.Ю. 

148 

4.

 

Тресиддер Дж. Словарь символов / Пер. с англ. С. Палько. – М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999. - 

448 с. 

5.

 

Крылов И.А. Полное собрание сочинений. Том 3. Басни, стихотворения, письма.  – М.: 

Директ-Медиа,  2010. – 522 с. 

6.

 

Блок А.А. Стихотворения. Поэмы. Театр. – М.: Художественная литература, 1968. – 840 

с. – (Библиотека всемирной литературы). 

7.

 

Тарковский А.А. Стихотворения и поэмы. – М.: Профиздат, 2000. – 384 с. – (Поэзия ХХ 

века). 

8.

 

Гура  А.В.  Символика  животных  в  славянской  народной  традиции.  –  М.:  Издательство 

«Индрик»,  1997.  –  912  с.  –  (Традиционная  духовная  культура  славян  /  Современные 

исследования). 

9.

 

Тютчев  Ф.И.  Лирика.  В  2  томах.  Т.  1.  –  М.:  Наука,  1965.  –  450  с.  –  (Литературные 

памятники). 

10.

 

Пушкин А.С. Стихотворения. Поэмы. Сказки. – М.: Художественная литература, 1977. – 

784 с. – (Библиотека всемирной литературы) 

11.

 

Белый А. Собрание сочинений. Стихотворения и поэмы. – М.: Республика, 1994. – 559 с. 

 

 

 

УДК 379.85 

 

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЭЛЕМЕНТОВ КАЗАХСКОЙ КУЛЬТУРЫ 

В ОБСЛУЖИВАНИИ ИНОСТРАННЫХ ТУРИСТОВ 

 

Линник М.А. 

(к.б.н., доцент СКГУ им. М.Козыбаева) 

Кузьменко Д.Ю. 

(магистр педагогики, старший преподаватель СКГУ им. М.Козыбаева) 

 

 

Андатпа 

Жобаның мақсаты: «Вороний остров» жерінде көпсалалы туристік кешенінен тұратын тірі 

тарих форматтағы бәсекеге қабілетті туристік өнім жасау. «Қазақ қонақжайлылығы» этнотурдың 

қызмет  ету  аясында  туристік  инфракұрылымды  қалыптастыру  және  дамыту  барысындағы 

маңызды  буын  ретінде  қарастырылатын  тарихи-мәдени  мұраны  сақтап  қалу  және  оны  әрі  қарай 

дамытуға  қажетті  жағымды  жағдайлар  жасау  көзделіп  отыр.  Осы  жоба  «тірі  тарих»  форматта 

көшпенділердің  мәдениеті  мен  тұрмысын,  жаңартылған  заманды  жасау  арқылы  тарихи  өткеннің 

атмосферасын анық елестетіп көруге мүмкіндік береді. Бұл жағдай туристерге этномәдени ортаға 

еніп, нақты материалдық мәдениеттің объектілері мен тірі тарихи іс-әрекетке қатысып, сақтар мен 

гунндар  заманынан  бастап  бүгінгі  күнге  дейінгі  адамзат  өркениетінің  дамуына  қазақ  жерінің 

қосқан үлесі туралы білім алуға көмек етеді.  

жүктеу/скачать 3,9 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: