Человек в набедренной повязке
Лучше, когда тебя ненавидят таким, какой ты есть, чем любят за то,
чего в тебе нет.
Андре Жид, французский писатель, лауреат Нобелевской премии,
бесстрашный исследователь собственной личности
Каждый год в мае я иду в поход с рюкзаком по безлюдным диким
областям юго-востока штата Юта вместе с двумя давними друзьями. Это
одно из
самых чудесных и странных мест, в каких я когда-либо бывала:
гигантские, иззубренные, до неприличия розовые скальные хребты,
торчащие из земли, точно огромные ломти сырого мяса; белые, желтые и
пурпурные башни песчаника, вытянутые и скрученные, словно скульптуры
из ирисок. Глубокие трещины в земной поверхности образуют каньоны, в
которые мог бы поместиться кафедральный собор, чьи стены, сглаженные
весенними паводками и песчаными бурями, поминутно меняют цвета под
лучами солнца.
Это
как луна. Только еще круче.
Мы весело топаем по этой альтернативной вселенной, подбирая
разноцветные камни, взбираясь на валуны и споря, кого наградить званием
«животное дня» – орла, змею или горного козла. Поскольку мои друзья
превосходно ориентируются на местности, мы заходим глубоко в дикие
области, где троп – раз-два и обчелся, а людей и того меньше. За
шестнадцать лет, что мы ходим в походы по этим местам, людей, с
которыми мы там столкнулись, можно сосчитать по пальцам одной руки.
Именно поэтому я так удивилась (и заподозрила неладное), когда мой друг
Том, который опередил нас, чтобы найти место для ночного лагеря,
сообщил, что видел какого-то человека.
– Я только что встретил очень странного парня, – сказал он, когда я его
нагнала. – На нем не было почти ничего, только набедренная повязка да
голова повязана платком. А в
руках у него было копье. Он сказал, что
живет в этом каньоне тринадцать лет.
– Он ехал верхом на волшебном драконе? – сострила я.
– Я серьезно.
– Так где же он?
– Пошел проверять силки на белок. Но может и вернуться.
– Хм-м-м…
Врун из Тома никудышный, и к чему бы он ни вел свою байку, развязки
ждать пришлось бы долго, так что я сняла с
плеч рюкзак и начала ставить
палатку, слушая его вполуха. Спустя пару минут, наклонившись с
молотком над одним из колышков, я бросила взгляд назад между
собственных расставленных ног и увидела пару загорелых ступней в
самодельных сандалиях, мускулистые голые ноги и мертвую белку,
которая болталась в мужском кулаке. Я распрямилась, обернулась и
увидела его – человека в набедренной повязке.
О
чем Том не упомянул, так это о том, что был он просто неприлично
сексуален: около сорока лет, мускулистое, поджарое, до черноты загорелое
тело, буйная каштановая шевелюра и такая же борода. Он идеально
вписывался в пейзаж – этакий современный Тарзан, мясник из Буффало и
прочее в том же духе. Это, несмотря на всю неотразимость, делало его в
моих глазах несколько подозрительным. И набедренная повязка сидела на
нем как влитая и была, казалось, изготовлена из
мягкой итальянской кожи,
а не из какого-нибудь драного каньонного кролика.
Не будете ли вы так
добры передать мне эту штуку, чтобы рассмотреть получше? Весь его
видок был… слишком клишированным. Разве нельзя было просто надеть
поношенные шорты? И что, он
действительно собирался съесть эту белку?
И все же мы собрались вокруг него кружком, точно вокруг молочного
поросенка на окружной ярмарке, потрясенные своей удачей. На этот раз
никаких споров не было: мы явно нашли победителя нашей номинации.
Он был очень дружелюбен и отвечал на все вопросы в медленном,
нарочито неторопливом темпе, объяснив, что эта и еще несколько соседних
каньонных систем стали для него домом. Небрежно обронил, что считает
современное общество излишне усложненным и неправильным –
настолько, что предпочитает жить только тем, чем снабжает его природа,
запасая зерно на зиму и ночуя в пещере. Больше, чем тот факт, что этот
человек подравнивал волосы острым камнем и, по-видимому, не носил
трусов, меня поразило то, что он совершенно не оправдывался. И мы,
топчущиеся вокруг него, внезапно почувствовали себя смешными в
своих
дорогих походных ботинках и одежде с защитой от ультрафиолета, пока он
рассказывал, как потратил несколько недель, чтобы выстрогать лук и
стрелу, которыми убивал оленей, чьи шкуры ныне служили ему постелью.
«Молодец какой», – думала я, глядя, как он уходит прочь, помахивая
зажатой в кулаке белкой, точно дамской сумочкой. Его не беспокоили
вопросы, чем ему следовало бы заниматься, или чего ему не хватает, или
что какая-нибудь цыпочка из
Лос-Анджелеса может подумать о тряпочке,
прикрывающей его чресла. Он просто был счастлив оставаться верным