О чем мы молчим с моей матерью. 16 очень личных историй, которые знакомы многим



Pdf көрінісі
бет54/72
Дата26.10.2022
өлшемі1,3 Mb.
#45413
түріСборник
1   ...   50   51   52   53   54   55   56   57   ...   72
Байланысты:
О чем мы молчим с моей матерью 16 очень личных историй, кот

* * *
Эпиграф к роману взят из известного стихотворения «Невыбранная
дорога» Роберта Фроста, именуемого «хрестоматийным американским
поэтом»:
В лесу предо мною развилка, и я…
Я выбрал тот путь, где наторено меньше.
Самым цепляющим душу моментом мне казалось всегда то место, где
автор словно запинается, повторяя: «и я… я выбрал». Он как будто
пытается уверить себя, что именно тот, выбранный, путь и был для него
верным. Однако в этот момент голос у него на миг предательски срывается,
выдавая терзающие его сомнения.
В романе у Питера развилка прямо асимметрична этой: Шейла полна
решимости покончить с их браком, и Питер чувствует себя опустошенным.
Его боль рвется наружу, стремясь выразить себя как можно полнее. Он
пишет стихотворение «Черная полоса», полное пустых, бесплодных
образов: «И этот странный дождь из глаз / беременности / точно не навеет».
Питер начинает ходить на заседания Лиги сексуальных свобод, где можно
заниматься сексом с незнакомыми людьми, однако ему это особого
утешения не приносит. Во время своего мучительного разрыва с мамой он
однажды на вечеринке берется за гитару: «Я словно погружал ладонь в
зияющую рану и вытягивал оттуда свою боль, которая, точно угорь,
извивалась на крючке, и держал ее в руке, и наслаждался ее видом».


Шейла, с другой стороны, показана решительной, невозмутимой
особой — совершенно хладнокровной и жаждущей независимости. Когда
она сообщает Питеру, что хотела бы поселиться отдельно, он видит, как
«твердеет ее решимость складочкой в уголке рта». И эти твердо сжатые
губы, эта ее решимость и стремление к автономности резко контрастируют
с пронизывающей его болью. Впрочем, читая «Распутье», я знала то, чего
еще не могли знать главные его герои: даже после развода мама и Питер на
протяжении более пяти десятков лет останутся очень значимыми друг для
друга людьми. Конец их брака явился всего лишь началом их истории.
* * *
Послать мне на прочтение рукопись было актом настоящего доверия
со стороны Питера. Не только потому, что я дочь его бывшей жены, то есть
предвзятая аудитория, но и потому, что я еще и писатель, представитель
этого особого вида вампиров. Отчасти прилипала, отчасти критик, и всегда
способный на предательство. Тот, кто больше всех заинтересован в своих
собственных творениях.
Хотя не думаю, что Питер когда-либо воспринимал меня как «дочь
своей бывшей», потому что он и не относился к моей матери как к
«бывшей». В какой-то момент, когда Питер поинтересовался у меня, о чем
предполагается очерк, я поведала ему, что хотела бы исследовать то, как
повлиял их с мамой брак на дальнейшую жизнь обоих, равно как и то,
сколь разошлись их жизненные пути, когда эта связь оборвалась. Он тогда
прервал меня на полуфразе, сказав:
— Эта связь никогда не обрывалась. Я бы не стал таким образом это
называть.
Влюбившись всей душой в этот роман, я испытала небывалое
облегчение. Я полюбила его столь осязаемые подробности — он словно
возрождал с невероятно чуткой бережностью то давнее лето, во всем его
горячечном, иллюзорном сиянии. Как друзья клали младенца вместо
кроватки спать в ящик комода; как соседи держали у себя двух домашних
мышей, разносящих помет по всей квартире. Как один парень сочинял
книгу комиксов о герое с суперсилой, которая позволяла ему кого угодно
запускать в психоделический отрыв (даже присяжных заседателей, которые
могли бы его засудить за хранение наркотиков!). Мне очень понравилось,
какое внимание уделяется в романе самым что ни на есть мелким деталям.
И то, что ЛСД там признается предпосылкой и катализатором на редкость


щедрого внимания к самому обыденному миру, к таким простым и
привычным вещам, как, например, ощущение в себе приятного вторжения
при питье популярной в те годы газировки Diet Rite: «Пузырьки ее
прокатываются по рту, точно волна прилива, притом у каждого пузырька
как будто есть крохотные вилы, мигом втыкающиеся мне в язык». Мне
очень по душе пришлась царящая в романе благоговейная восторженность
— именно этим чувством пронизано описание того, как он слушал музыку
Джона Колтрейна: «…казалось, будто музыка эта создана из жидкого
бетона. Вливаясь в сознание, она затвердевает там посредине, превращаясь
в мост, по которому я могу прогуливаться туда-сюда, то выходя из
собственного мозга, то возвращаясь обратно». Или взять это ощущение
полной несусветицы, когда один из персонажей советует лечить
запущенный случай лобковых вшей: «Выбрей себе пол-лобка, на вторую
половину налей немного керосину, подожги — и дави этих маленьких
сучек, как кинутся спасаться из огня!»
Впрочем, эта книга — нечто гораздо большее, нежели любопытное
собрание артефактов контркультуры хиппи. В конечном счете это
беззастенчиво откровенное и честное изъявление надежды и ощущения
возможности, которые расцветают в попытке построить с кем-то общую
жизнь, — и безмерное разочарование при виде того, как эта жизнь
рушится, как этот кто-то уходит прочь. Мне уже довелось видеть, как моя
мать переживала развод с моим отцом, когда мне было одиннадцать лет,
однако чтение книги о финале ее первого замужества не только заставило
меня обличить в ней человека, способного причинить страдания другому,
но и вынудило меня осознать, что опыт развода с моим отцом, насколько
мы с ней это обсуждали, скрывает целые слои переживаний, оставшиеся
вне моего видения, которые мне, возможно, никогда и не постичь.
В некотором смысле, читая «Распутье», я испытывала такое чувство,
будто изучаю целую пачку личных писем, руководствуясь тем же
греховным азартом, с каким дети шарят по ящикам у родителей, когда,
заболев, остались дома одни. А с другой стороны, это ощущалось как
чтение берущего за душу произведения искусства. Это даже немного
походило на отчет о вскрытии: как именно умер данный брак? А еще
больше — на попытку принять разрыв между двумя людьми и построить
на этом разрыве сюжет, способный его как-то возместить. Роман как раз и
позволяет их расколу стать неотъемлемой частью их обоих —
первоистоком мифа об их непрекращающихся отношениях.
Прочитав роман, я решила взять интервью у Питера и у мамы о том,
как именно каждый из них помнит исход своего супружества. Отчасти мне


любопытно было узнать, как по прошествии времени изменился взгляд на
это у Питера, — но главным образом мне не терпелось услышать мамино
изложение истории. С Питером мы общались по телефону, причем, как
правило, во второй половине дня («Я не ранняя пташка, — обмолвился
он, — как твоя мама, несомненно, помнит»). С матерью разговаривали,
сидя друг напротив друга за кухонным столом. Чаще всего это
происходило, когда моя малютка спала в соседней комнате, а на столе,
рядом с маминой кружкой и пакетами для морозилки со сцеженным
молоком, пыхтел и присвистывал молокоотсос. Она рассказывала мне о той
женщине, которой сама была, пока еще не стала моей матерью.


Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   50   51   52   53   54   55   56   57   ...   72




©emirsaba.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет