в арабский бурнус — впрочем, ничего особенного в этом не было:
Тарифу от африканского побережья отделял лишь узкий пролив,
который можно было пересечь за несколько часов. Арабы часто
появлялись в городке — что-то покупали и несколько раз в день
творили свои странные молитвы.
— Вы откуда будете? — спросил он старика.
— Отовсюду.
— Так не бывает, — возразил юноша. — Никто не может быть
отовсюду. Я вот, например, пастух, брожу по всему свету, но родом-то
я из одного места, из городка, рядом с которым стоит старинный
замок. Там я родился.
— Ну, в таком случае я родился в Салиме.
Сантьяго не знал, где это — Салим, но спрашивать не стал, чтобы
не позориться, обнаруживая своё невежество. Он уставился на
площадь, по которой с озабоченным видом сновали прохожие.
— Ну,
и как там, в Салиме?
—
Как всегда, так и сейчас.
Ухватиться было не за что. Ясно было только, что город этот не в
Андалусии, иначе он бы его знал.
— А чем вы там занимаетесь?
— Чем занимаюсь? — старик раскатисто расхохотался. — Я им
правлю. Я — царь Салима.
«Какую чушь иногда несут люди, — подумал юноша. — Право,
лучше уж общаться с бессловесными овцами, которым бы только есть
да пить. Или книги читать — они рассказывают невероятные истории
и именно тогда, когда хочется слушать. А вот с людьми хуже: они
брякнут что-нибудь, а ты сидишь, не зная, что на это сказать, как
продолжить разговор».
— Зовут меня Мелхиседек, — промолвил старик. — Сколько у
тебя овец?
— Достаточно, — ответил Сантьяго: старик хотел знать слишком
много о
его жизни.
— Ах, вот как? Я не могу помочь тебе, раз ты считаешь, что овец
у
тебя достаточно.
Юноша рассердился всерьёз. Он не просил о помощи. Это старик
попросил сначала вина,
потом книгу, а потом — разговора.
—
Книжку верните, — сказал он. — Мне пора трогаться в путь.
— Дашь мне десятую часть своей отары — научу, как тебе
добраться до сокровищ.
* * *
Сантьяго снова припомнил свой сон, и всё ему вдруг стало ясно.
Старуха цыганка ничего с него не взяла, а старик — может, это её
муж? — выманит у него в обмен на фальшивые сведения гораздо
больше денег. Наверно, он тоже цыган.
Но прежде чем Сантьяго успел произнести хоть слово, старик
подобрал веточку и принялся что-то чертить на песке. Когда он
наклонился, у него на груди что-то ослепительно заблестело. Однако
не по годам проворным движением он запахнул своё одеяние, и блеск
погас.
Юноша смог тогда разобрать, что написано на песке.
На песке, покрывавшем главную площадь маленького городка, он
прочёл имена отца и матери и историю всей своей жизни вплоть до
этой самой минуты — прочёл свои детские игры и холодные
семинарские ночи. Он прочёл имя дочки лавочника, которого не знал.
Он прочёл то, чего никогда никому не рассказывал: как однажды взял
без спросу отцовское ружьё, чтобы поохотиться на оленей, как в
первый и единственный раз в жизни переспал с женщиной.
Достарыңызбен бөлісу: