История русской литературы XIX века. Часть 1: 1795-1830 годы



Pdf көрінісі
бет17/194
Дата12.09.2022
өлшемі2,98 Mb.
#38918
түріЛитература
1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   ...   194
Байланысты:
часть пер

Жуковский, выдвинув в слове на первый план эмоциональные признаки, вторичные 
значения, необычайно расширил возможности поэзии прежде всего в передаче чувств, 
психологического состояния, душевного настроения и внутреннего мира человека. До 
Жуковского жизнь сердца в русской поэзии не поддавалась убедительному 
художественному выражению и освещению. Он первым открыл сферу внутренней жизни.
Уже в первой строфе намечена тема смерти. Последующие строфы усиливают 
приближение смерти и делают настроение все более тревожным. Постепенно «туманный 
сумрак» охватывает всю природу. Уже глаз не способен различить предметы, и тогда на 
помощь приходит звук. «Мертвый сон», «тишина» становятся приметами смерти, которая 
связана как с наступающей тьмой, так и с безмолвием. И отдельные звуки – жужжание жука, 
унылый звон рогов, «сетования» совы – выразительнее передают общее и полное беззвучие. 
Выражение «унылый звон» тоже говорит о том, что поэт переходит к теме смерти: унылый  
означает подавленный унынием, не имеющий никакой надежды, живущий в печали. И вот, 
наконец, когда все потонуло в сумраке и все кругом замерло, поэт переходит к 
размышлению о кладбище и его поселенцах. Здесь, «навеки затворясь, сном непробудным 
спят» «праотцы села», граждане сельской округи. Для них, «затворников гробов», уже 
кончена земная жизнь, они никогда не проснутся и ничто – ни восход солнца, ни «дня юного 
дыханье», ни крики петуха – их не разбудит и никто их не развеселит – даже резвые дети. 
Вывод поэта безнадежен и жесток: 
Ничто не вызовет почивших из гробов. 
А между тем и они когда-то были живы, обрабатывали землю. Как воины в бою, 
«воевали» с полями и лесами. Приравнивая мирный труд к воинским подвигам, поэт 
возвеличивает его и удивляется недальновидности и безжалостности тех, кто в суете своей 
жизни унижает жребий земледельцев, их полезные труды и с презрением взирает на поселян. 
Перед лицом беспощадной смерти все люди оказываются равными: 
На всех ярится смерть – царя, любимца славы, 
Всех ищет грозная… и некогда найдет… 
Смешно кичиться титулами, чинами, богатством, – всем, что столь высоко ценится в 
обществе, если конец всех без исключения одинаков и вечная бездна поглотит каждого, 
независимо от его социального положения в здешнем мире. Жуковский ставит человека 
перед зеркалом вечности, он отбрасывает временное, он сразу решает коренные и роковые 
вопросы бытия принципиально и бескомпромиссно. Перед смертью все равны. В этом виден 
Жуковский-гуманист, который сожалеет обо всех почивших, обо всех страдающих, обо всех 


угнетенных. Какая глубокая ирония, направленная в адрес господствующих представлений и 
нравов, звучит в его словах о том, что сильные мира устраивают себе пышные похороны и 
воздвигают блестящие надгробия. Странно, что люди не понимают тщетности и 
относительности своих усилий. Разве все это великолепие и богатство, украшающее могилы, 
может возвратить человека назад, к земной жизни? Разве оно способно умилостивить и 
смягчить жестокую смерть? И разве под мраморной доской или в надменном мавзолее 
мертвому спится слаще? И вообще, разве можно ценность жизни человека, его дух измерить 
деньгами и почестями, всем этим прахом, рано или поздно истлевающим, превращающимся 
в руины и исчезающим? Человек, даже умерший, сохраняет для Жуковского величие и 
непререкаемую ценность. А так как его дух и душа остаются, согласно религиозным 
представлениям, бессмертными, то кощунственна даже попытка найти материальную, 
вещественную меру ценности человека и его уникального внутреннего мира. Особенно 
грустно сознавать, что, может быть, под «могилой… таится Прах сердца нежного, 
способного любить», что, может быть, «пылью… покрыт» смелый гражданин, «враг 
тиранства». И тут голос поэта, достигший напряжения и тревоги, в котором слышались звуки 
обличения, негодования, неожиданно становится спокойным: он видит скромный памятник 
любящим сердцам. Их любовь осталась в памяти, хотя имена не сохранились: 
Любовь на камне сем их память сохранила, 
Их лета, имена потщившись начертать… 
В начале элегии Жуковский писал о вечном, беспробудном сне, о горечи 
невозвращенья, о том, что мертвые никогда не воскреснут. Он видел глубокую 
несправедливость и роптал на беспощадные законы мироустройства. Теперь, сожалея об 
уходящих из земной жизни, он примиряется с неизбежностью смерти. И в элегии начинают 
звучать мотивы памяти, воспоминания и надежды. Они исходят от тех, кто уходит, но не 
свойственны тем, кто провожает. В стихотворении совершается встречное движение: 
оставляющие земную жизнь помнят о живых, а живые одушевляют мертвых: они слышат их 
голос, они ощущают их дыхание, и пламень любви в них не угас. Души мертвых стремятся к 
душам живых, а в душах живых оживают души мертвых. Так неожиданно разрыв между 
теми, кто жив и кто мертв, благодаря памяти, устранен. А если между мертвыми и живыми 
установлена связь, то сон не беспробуден, то безнадежность уступает место вере, и тогда 
можно успокоиться, не роптать на мироустройство, а принять его как необходимую, но вовсе 
не безотрадную и унылую неизбежность. 
В этом месте мысль обо всем человечестве переключается в иной план. Жуковский 
ведет речь об одном человеке – о «певце». Он – «друг почивших», но придет роковой час, и 
сам обретет вечный покой. Тогда уже к его гробу придет другой певец, «мечтой 
сопровожденный», чтобы услышать его «жребий». И так без конца. Поэзия не дает уснуть и 
исчезнуть памяти о человеке, а следовательно, и он сам не пропадает бесследно, уносимый 
вечностью. Певец, в котором угадывается и друг поэта, и сам поэт, когда-нибудь сошедший в 
могилу, как и все люди, оставляет о себе память. «Селянин с почтенной сединою» 
рассказывает о том, как «певец» проводил утро, день, вечер, ночь и как тихо с зарею 
скончался. Эти одни сутки символизируют всю жизнь певца. Он помнит о друге, а о нем 
тоже вспомнит друг или брат по человечеству. Вот эта дружба, это братство, скрепляя живых 
и мертвых, способна преодолеть грань, разделяющую их, и сохранить пламень чувств, 
напечатленье поцелуя, дыхание. Безнадежность, казалось бы, приносимая смертью, 
преодолима: умерев, человек все-таки не умирает. О нем помнят. Смерть неизбежна, но не 
всемогуща. Перед ее порогом остаются земные тревоги, пороки и грехи, но не исчезает 
надежда на память, прощение и спасение: 
Прохожий, помолись над этою могилой; 
Он в ней нашел приют от всех земных тревог… 


За пределом земных дней человеку суждена вечная жизнь. В земной юдоли он остается 
жить благодаря дружбе. А дружба дается ему в награду за чувствительность, за сострадание, 
за доброту, за кротость сердца: 
Он кроток был, чувствителен душою… 
Так первый русский романтик Жуковский подчеркнул преемственность своей элегии: 
она наследовала традицию сентиментализма. Жуковский смягчал сердца, успокаивал души, 
просвещал и исцелял, сеял добро. пробуждал чувствительность, сочувствие, сострадание. Он 
видел задачу искусства не в том, чтобы тревожить сердца и доводить накал страстей до 
взрыва, а в том, чтобы разрешить противостояние умиротворением. В этом ранний русский 
романтизм отличен от европейского. Там нет разрешения противоречий, нет покорности 
судьбе, там торжествуют трагедия и драма, нет ни победителей, ни побежденных. Придет 
время, и русский романтизм вдогонку европейскому столкнет роковые страсти в гибельном 
поединке. 


Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   ...   194




©emirsaba.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет