О чем мы молчим с моей матерью. 16 очень личных историй, которые знакомы многим

Иногда мать приносила с собой большие полиэтиленовые пакеты,
наполненные разными потерянными или выброшенными вещами,
оставшимися после других людей. Она притаскивала подушки из мотеля,
где работала. Приносила множество разных «зарядок» и проводов. Иногда
приносила игрушки и какие-то футболки. Потом, уже в другом отрезке
моей жизни, она работала в небольшом отеле при поле для гольфа,
устроенном в моем родном городе, — и тогда уже притаскивала домой
массу вещей куда более дорогих: mp3-плееры, фотокамеры, фирменные
рубашки-поло для гольфа, а также мыло и шампуни — в общем, все то, что
выглядело совсем не к месту в нашем трейлере. Как будто мать пыталась с
помощью каждого из этих предметов немного приподнять нас над тем
положением, которое мы в этой жизни занимали. Словно таким образом мы
могли стать лучше, а не острее осознать свое место под действием
необъяснимой гравитации, создаваемой всем, что было втянуто на нашу
орбиту.
У меня есть еще брат, хотя в более ранних моих воспоминаниях он не
присутствует. Его постоянно не было дома. То он бродил по округе, то
шумел где-то за домом, то пропадал в лесу. Учитывая, как все в итоге
обернулось, я поражаюсь удивительной нежности, исходящей от этих
ранних воспоминаний, от их мягких бледно-серых оттенков. Хотя,
подозреваю, то, что кажется мне удивительным, другие люди сочтут вполне
обычным делом, а именно тот факт, что в первые годы жизни родители
держали меня при доме. Вот почему их образы так четко огорожены в моей
памяти. Мне не позволялось никуда уходить со двора.
Когда я достиг пяти или шести лет, то допустимые пределы моих
передвижений расширились вплоть до дороги. То есть теперь мне
позволялось уйти со двора и отправиться к бабушке с дедушкой, на их
участок. Мне позволялось нырять в заросли шиповника и деревьев,
прыгать по глинистым склонам оврага или даже съезжать по ним на дно,
сплошь заросшее лианами кудзу, которые оплетали валявшиеся там
обломки машин. Однако мне не разрешалось переходить дорогу, чтобы
наведаться к сестре моего отца, которая, сколько я помню, всегда давала
мне игрушки и мелкие подарки, играла со мной и позволяла мне
расчесывать ей волосы. К ней я мог попасть, только когда отец брал меня за
руку и переводил через дорогу. И еще кое-что, кстати, отпечаталось у меня
в памяти из той поры: я никогда не пытался вытянуть руку из его ладони и
помчаться впереди. На дороге я никогда не выдергивал у него руку, не
извивался, не пытался с ним драться. Когда я наблюдаю порой за детьми на
улице, то вижу, как они то и дело проверяют пределы своей независимости,

норовят убежать куда-то от родителей. Я вижу, как они выскальзывают из
родительских пальцев, мечутся туда-сюда, выскакивая на улицу, в тот мир,
где вроде бы нет никакой опасности, — пока вдруг откуда ни возьмись не
вылетит машина и мир внезапно не сделается намного меньше и в то же
время намного огромнее, чем только что казалось.
Со мной такого не было. Когда мы переходили дорогу, я крепко держал
отца за руку. Или еще я мог попросить бабушку перевести меня через
дорогу, чтобы найти отца. Один лишь раз я перешел дорогу без разрешения
— мать тогда уехала в город покупать мне ботинки к школе для уже
больших мальчиков. Через несколько недель мне предстояло идти в первый
класс, и это придало мне небывалой храбрости. И я перебежал через
дорогу, чтобы повидаться с тетушкой. Остановился у подножия холма;
потом, пыхтя, забрался наверх и помахал ей рукой, когда она выбиралась из
машины, вернувшись с работы. И она дала мне перекусить, и угостила
виноградом, и позволила посмотреть у нее мультики, после чего проводила
меня до дома. И там меня уже дожидалась мать. Хотя нет, сперва мне
сказали, что она для меня кое-что купила и это что-то ждет в одной из
дальних комнат в доме моей бабушки. Там, на кровати, я нашел коробку с
ботинками. Внезапно из-за занавески, что закрывала гардеробную, вышла
мать, огромная и разъяренная, крепко сцапала меня одной рукой, а другой
стала лупить, еще и еще. А потом забрала у меня ботинки, сказав, что, если
я считаю себя таким взрослым, мне придется идти в школу босиком.
Однако мне все равно кажется замечательным тот факт, что, когда я
был еще крохотным, совсем малышом или уже бегунком-трехлеткой,
родители держали меня дома. Я склонен воспринимать это как проявление
неизмеримой нежности ко мне. Той нежности и бережности, что
выказываешь людям, которых очень любишь. И которая самому мне очень
трудно дается. Они настолько меня любили, что даже в четыре года никуда
не выпускали. Настолько любили, что не давали мне самому спускаться по
лестнице. Меня брали за руку и шли со мною рядом.

жүктеу/скачать 1,3 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: