Собачье сердце

Преображенский и Борменталь точно по команде скрестили руки на груди, стали у 
притолоки и ожидали первых сообщений от Полиграфа Полиграфовича. 
Он пригладил жёсткие волосы, кашлянул и осмотрелся так, что видно было: смущение 
Полиграф желает скрыть при помощи развязности. 
– Я, Филипп Филиппович, – начал он наконец говорить, – на должность поступил. 
Оба врача издали неопределённый сухой звук горлом и шевельнулись. 
Преображенский опомнился первый, руку протянул и молвил: 
– Бумагу дайте. 
Было напечатано: «Предъявитель сего товарищ Полиграф Полиграфович Шариков 
действительно состоит заведующим подотделом очистки города Москвы от бродячих 
животных (котов и пр.) В отделе МКХ». 
– Так, – тяжело молвил Филипп Филиппович, – кто же вас устроил? Ах, впрочем я и 
сам догадываюсь. 
– Ну, да, Швондер, – ответил Шариков. 
– Позвольте вас спросить – почему от вас так отвратительно пахнет? 
Шариков понюхал куртку озабоченно. 
– Ну, что ж, пахнет… Известно: по специальности. Вчера котов душили, душили… 
Филипп Филиппович вздрогнул и посмотрел на Борменталя. Глаза у того напоминали 
два чёрных дула, направленных на Шарикова в упор. Без всяких предисловий он двинулся к 
Шарикову и легко и уверенно взял его за глотку. 
– Караул! – пискнул Шариков, бледнея. 
– Доктор! 
– Ничего не позволю себе дурного, Филипп Филиппович, – не беспокойтесь, – 
железным голосом отозвался Борменталь и завопил: 
– Зина и Дарья Петровна! 
Те появились в передней. 
– Ну, повторяйте, – сказал Борменталь и чуть-чуть притиснул горло Шарикова к 
шубе, – извините меня… 
– Ну хорошо, повторяю, – сиплым голосом ответил совершенно поражённый Шариков, 
вдруг набрал воздуху, дёрнулся и попытался крикнуть «караул», но крик не вышел и голова 
его совсем погрузилась в шубу. 
– Доктор, умоляю вас. 
Шариков закивал головой, давая знать, что он покоряется и будет повторять. 
– …Извините меня, многоуважаемая Дарья Петровна и Зинаида?.. 
– Прокофьевна, – шепнула испуганно Зина. 
– Уф, Прокофьевна… – говорил, перехватывая воздух, охрипший Шариков, – …что я 
позволил себе… 
– Себе гнусную выходку ночью в состоянии опьянения. 
– Опьянения… 
– Никогда больше не буду… 
– Не бу… 
– Пустите, пустите его, Иван Арнольдович, – взмолились одновременно обе 
женщины, – вы его задушите. 
Борменталь выпустил Шарикова на свободу и сказал: 
– Грузовик вас ждёт? 
– Нет, – почтительно ответил Полиграф, – он только меня привёз. 
– Зина, отпустите машину. Теперь имейте в виду следующее: вы опять вернулись в 
квартиру Филиппа Филипповича? 
– Куда же мне ещё? – робко ответил Шариков, блуждая глазами. 
– Отлично-с. Быть тише воды, ниже травы. В противном случае за каждую 
безобразную выходку будете иметь со мною дело. Понятно? 
– Понятно, – ответил Шариков. 

Филипп Филиппович во всё время насилия над Шариковым хранил молчание. 
Как-то жалко он съёжился у притолоки и грыз ноготь, потупив глаза в паркет. Потом 
вдруг поднял их на Шарикова и спросил, глухо и автоматически: 
– Что же вы делаете с этими… С убитыми котами? 
– На польты пойдут, – ответил Шариков, – из них белок будут делать на рабочий 
кредит. 
Засим в квартире настала тишина и продолжалась двое суток. Полиграф Полиграфович 
утром уезжал на грузовике, появлялся вечером, тихо обедал в компании Филиппа 
Филипповича и Борменталя. 
Несмотря на то, что Борменталь и Шариков спали в одной комнате приёмной, они не 
разговаривали друг с другом, так что Борменталь соскучился первый. 
Дня через два в квартире появилась худенькая с подрисованными глазами барышня в 
кремовых чулочках и очень смутилась при виде великолепия квартиры. В потёртом 
пальтишке она шла следом за Шариковым и в передней столкнулась с профессором. 
Тот оторопелый остановился, прищурился и спросил: 
– Позвольте узнать? 
– Я с ней расписываюсь, это – наша машинистка, жить со мной будет. Борменталя надо 
будет выселить из приёмной. У него своя квартира есть, – крайне неприязненно и хмуро 
пояснил Шариков. 
Филипп Филиппович поморгал глазами, подумал, глядя на побагровевшую барышню, и 
очень вежливо пригласил её. 
– Я вас попрошу на минуточку ко мне в кабинет. 
– И я с ней пойду, – быстро и подозрительно молвил Шариков. 
И тут моментально вынырнул как из-под земли Борменталь. 
– Извините, – сказал он, – профессор побеседует с дамой, а мы уж с вами побудем 
здесь. 
– Я не хочу, – злобно отозвался Шариков, пытаясь устремиться вслед за сгорающей от 
стыда барышней и Филиппом Филипповичем. 
– Нет, простите, – Борменталь взял Шарикова за кисть руки и они пошли в смотровую. 
Минут пять из кабинета ничего не слышалось, а потом вдруг глухо донеслись рыдания 
барышни. 
Филипп Филиппович стоял у стола, а барышня плакала в грязный кружевной платочек. 
– Он сказал, негодяй, что ранен в боях, – рыдала барышня. 
– Лжёт, – непреклонно отвечал Филипп Филиппович. Он покачал головой и 
продолжал. – Мне вас искренне жаль, но нельзя же так с первым встречным только из-за 
служебного положения… Детка, ведь это безобразие. Вот что… – Он открыл ящик 
письменного стола и вынул три бумажки по три червонца. 
– Я отравлюсь, – плакала барышня, – в столовке солонина каждый день… И 
угрожает… Говорит, что он красный командир… Со мною, говорит, будешь жить в 
роскошной квартире… Каждый день аванс… Психика у меня добрая, говорит, я только котов 
ненавижу… Он у меня кольцо на память взял… 
– Ну, ну, ну, – психика добрая… «От Севильи до Гренады», – бормотал Филипп 
Филиппович, – нужно перетерпеть – вы ещё так молоды… 
– Неужели в этой самой подворотне? 
– Ну, берите деньги, когда дают взаймы, – рявкнул Филипп Филиппович. 
Затем торжественно распахнулись двери и Борменталь по приглашению Филиппа 
Филипповича ввёл Шарикова. Тот бегал глазами, и шерсть на голове у него возвышалась, как 
щётка. 
– Подлец, – выговорила барышня, сверкая заплаканными размазанными глазами и 
полосатым напудренным носом. 
– Отчего у вас шрам на лбу? Потрудитесь объяснить этой даме, вкрадчиво спросил 
Филипп Филиппович. 

Шариков сыграл ва-банк: 
– Я на колчаковских фронтах ранен, – пролаял он. 
Барышня встала и с громким плачем вышла. 
– Перестаньте! – крикнул вслед Филипп Филиппович, – погодите, колечко позвольте, – 
сказал он, обращаясь к Шарикову. 
Тот покорно снял с пальца дутое колечко с изумрудом. 
– Ну, ладно, – вдруг злобно сказал он, – попомнишь ты у меня. Завтра я тебе устрою 
сокращение штатов. 
– Не бойтесь его, – крикнул вслед Борменталь, – я ему не позволю ничего сделать. – Он 
повернулся и поглядел на Шарикова так, что тот попятился и стукнулся затылком о шкаф. 
– Как её фамилия? – спросил у него Борменталь. – Фамилия! – заревел он и вдруг стал 
дик и страшен. 
– Васнецова, – ответил Шариков, ища глазами, как бы улизнуть. 
– Ежедневно, – взявшись за лацкан Шариковской куртки, выговорил Борменталь, – сам 
лично буду справляться в чистке – не сократили ли гражданку Васнецову. И если только 
вы… Узнаю, что сократили, я вас… Собственными руками здесь же пристрелю. Берегитесь, 
Шариков, – говорю русским языком! 
Шариков, не отрываясь, смотрел на Борменталевский нос. 
– У самих револьверы найдутся… – пробормотал Полиграф, но очень вяло и вдруг, 
изловчившись, брызнул в дверь. 
– Берегитесь! – донёсся ему вдогонку Борменталевский крик. 
Ночь и половину следующего дня висела, как туча перед грозой, тишина. 
Все молчали. Но на следующий день, когда Полиграф Полиграфович, которого утром 
кольнуло скверное предчувствие, мрачный уехал на грузовике к месту службы, профессор 
Преображенский в совершенно неурочный час принял одного из своих прежних пациентов, 
толстого и рослого человека в военной форме. 
Тот настойчиво добивался свидания и добился. Войдя в кабинет, он вежливо щёлкнул 
каблуками к профессору. 
– У вас боли, голубчик, возобновились? – спросил осунувшийся Филипп 
Филиппович, – садитесь, пожалуйста. 
– Мерси. Нет, профессор, – ответил гость, ставя шлем на угол стола, я вам очень 
признателен… Гм… Я приехал к вам по другому делу, Филипп Филиппович… Питая 
большое уважение… Гм… Предупредить. Явная ерунда. Просто он прохвост… – Пациент 
полез в портфель и вынул бумагу, – хорошо, что мне непосредственно доложили… 
Филипп Филиппович оседлал нос пенсне поверх очков и принялся читать. 
Он долго бормотал про себя, меняясь в лице каждую секунду. «…А также угрожая 
убить председателя домкома товарища Швондера, из чего видно, что хранит огнестрельное 
оружие. И произносит контрреволюционные речи, даже Энгельса приказал своей 
социалприслужнице Зинаиде Прокофьевне Буниной спалить в печке, как явный меньшевик 
со своим ассистентом Борменталем Иваном Арнольдовичем, который тайно не прописанный 
проживает у него в квартире. Подпись заведующего подотделом очистки П. П. Шарикова – 
удостоверяю. Председатель домкома Швондер, секретарь Пеструхин». 
– Вы позволите мне это оставить у себя? – спросил Филипп Филиппович, покрываясь 
пятнами, – или, виноват, может быть, это вам нужно, чтобы дать законный ход делу? 
– Извините, профессор, – очень обиделся пациент, и раздул ноздри, – вы действительно 
очень уж презрительно смотрите на нас. Я… – И тут он стал надуваться, как индейский 
петух. 
– Ну, извините, извините, голубчик! – забормотал Филипп Филиппович, простите, я 
право, не хотел вас обидеть. Голубчик, не сердитесь, меня он так задёргал… 
– Я думаю, – совершенно отошёл пациент, – но какая всё-таки дрянь! Любопытно было 
бы взглянуть на него. В Москве прямо легенды какие-то про вас рассказывают… 
Филипп Филиппович только отчаянно махнул рукой. Тут пациент разглядел, что 

профессор сгорбился и даже как будто поседел за последнее время. 
* * * 
Преступление созрело и упало, как камень, как это обычно и бывает. С сосущим 
нехорошим сердцем вернулся в грузовике Полиграф Полиграфович. 
Голос Филиппа Филипповича пригласил его в смотровую. Удивлённый Шариков 
пришёл и с неясным страхом заглянул в дуло на лице Борменталя, а затем на Филиппа 
Филипповича. Туча ходила вокруг ассистента и левая его рука с папироской чуть 
вздрагивала на блестящей ручке акушерского кресла. 
Филипп Филиппович со спокойствием очень зловещим сказал: 
– Сейчас заберите вещи: брюки, пальто, всё, что вам нужно, – и вон из квартиры! 
– Как это так? – искренне удивился Шариков. 
– Вон из квартиры – сегодня, – монотонно повторил Филипп Филиппович, щурясь на 
свои ногти. 
Какой-то нечистый дух вселился в Полиграфа Полиграфовича; очевидно, гибель уже 
караулила его и срок стоял у него за плечами. Он сам бросился в объятия неизбежного и 
гавкнул злобно и отрывисто: 
– Да что такое в самом деле! Что, я управы, что ли, не найду на вас? Я на 16 аршинах 
здесь сижу и буду сидеть. 
– Убирайтесь из квартиры, – задушенно шепнул Филипп Филиппович. 
Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял левую руку и показал Филиппу 
Филипповичу обкусанный с нестерпимым кошачьим запахом – шиш. А затем правой рукой 
по адресу опасного Борменталя из кармана вынул револьвер. Папироса Борменталя упала 
падучей звездой, а через несколько секунд прыгающий по битым стёклам Филипп 
Филиппович в ужасе метался от шкафа к кушетке. На ней распростёртый и хрипящий лежал 
заведующий подотделом очистки, а на груди у него помещался хирург Борменталь и душил 
его беленькой малой подушкой. 
Через несколько минут доктор Борменталь с не своим лицом прошёл на передний ход и 
рядом с кнопкой звонка наклеил записку: 
«Сегодня приёма по случаю болезни профессора – нет. Просят не беспокоить 
звонками». 
Блестящим перочинным ножичком он перерезал провод звонка, в зеркале осмотрел 
поцарапанное в кровь своё лицо и изодранные, мелкой дрожью прыгающие руки. Затем он 
появился в дверях кухни и насторожённым голосом Зине и Дарье Петровне сказал: 
– Профессор просит вас никуда не уходить из квартиры. 
– Хорошо, – робко ответили Зина и Дарья Петровна. 
– Позвольте мне запереть дверь на чёрный ход и забрать ключ, – заговорил Борменталь, 
прячась за дверь в стене и прикрывая ладонью лицо – это временно, не из недоверия к вам. 
Но кто-нибудь придёт, а вы не выдержите и откроете, а нам нельзя мешать. Мы заняты. 
– Хорошо, – ответили женщины и сейчас же стали бледными. Борменталь запер чёрный 
ход, запер парадный, запер дверь из коридора в переднюю и шаги его пропали у смотровой. 
Тишина покрыла квартиру, заползла во все углы. Полезли сумерки, скверные, 
насторожённые, одним словом мрак. Правда, впоследствии соседи через двор говорили, что 
будто бы в окнах смотровой, выходящих во двор, в этот вечер горели у Преображенского все 
огни, и даже будто бы они видели белый колпак самого профессора… Проверить трудно. 
Правда, и Зина, когда уже кончилось, болтала, что в кабинете у камина после того, как 
Борменталь и профессор вышли из смотровой, её до смерти напугал Иван Арнольдович. 
Якобы он сидел в кабинете на корточках и жёг в камине собственноручно тетрадь в 
синей обложке из той пачки, в которой записывались истории болезни профессорских 
пациентов! Лицо будто бы у доктора было совершенно зелёное и всё, ну, всё… Вдребезги 
исцарапанное. И Филипп Филиппович в тот вечер сам на себя не был похож. И ещё что… 

Впрочем, может быть, невинная девушка из пречистенской квартиры и врёт… 
За одно можно поручиться: в квартире в этот вечер была полнейшая и ужаснейшая 
тишина. 

жүктеу/скачать 0,77 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: