Текст
Кожа на них потрескалась и стала мягче лошадиных губ. В приличном
обществе в таких сапогах не появишься. Я этого и не делаю – сапоги
предназначены для иного. Мне сшил их старый софийский сапожник десять лет
назад. Он содрал с меня десять лир и сказал: «Господин, из меня уже давно
репей вырастет, а ты все еще будешь носить эти сапоги и вспоминать Исаака
добрым словом».
Не прошло и года, и на раскопках ассирийского города в Междуречье у
левого сапога отлетел каблук. Мне пришлось вернуться в лагерь одному. Я
хромал по раскаленному песку, ругал старого софийского мошенника
последними словами и клялся, что сожгу сапоги на костре. Мои коллеги,
британские археологи, не добрались до раскопок – на них напали всадники
Рифат-бека и вырезали всех до одного. Я не сжег сапоги, я сменил каблук и
заказал серебряные подковки.
В 1873 году, в мае, когда я направлялся в Хиву, проводник Асаф решил
завладеть моими часами, моим ружьем и моим вороным ахалтекинцем
Ятаганом. Ночью, когда я спал в палатке, проводник бросил в мой левый сапог
эфу, чей укус смертелен. Но сапог просил каши, и эфа уползла в пустыню.
Утром Асаф сам рассказал мне об этом, потому что усмотрел в случившемся
руку Всевышнего.
Полгода спустя пароход «Адрианополь» напоролся на скалу в
Термаикосском заливе. Я плыл до берега два с половиной лье. Сапоги тянули
меня ко дну, но я их не сбросил. Я знал, что это будет равносильно
капитуляции, и тогда мне не доплыть. Сапоги помогли мне не сдаться. До
берега добрался я один, все остальные утонули.
Сейчас я там, где убивают, на войне. Каждый день над нами витает смерть.
Но я спокоен. Я надеваю свои сапоги, за десять лет ставшие из черных рыжими,
и чувствую себя под огнем, как в бальных туфлях на зеркальном паркете (По Б.
Акунину) [11].
Достарыңызбен бөлісу: