Поэзия беспризорной весны

В прошлый раз ему почти распороли рот. В этот раз он раскрои́т им всем головы.
Миру повезло, что Джисона не научили орудовать инструментами. Иначе бы он 
выколол миру глаза отвёрткой. 
И закрутил бы в глазницы шурупы. 
Всё заканчивается как-то быстро. Джисон с неожиданностью понимает, 
насколько противника меньше. На руке кровь – чужая. На руках вина – 
собственная. Джисон сломал кому-то нос и выбил сустав. Мама плакала, если бы 
знала. 
А потом где-то в стороне раздаётся вопль. 
Если однажды услышать, как умирают от удушения – это ни с чем нельзя будет 
спутать. 
Хрипы обычно похожи на истлевание. 
Чонина хватают втроём – двое держат, а один играется ингалятором, глядя, как 
Чонин хрипит. Смеются. Он пленённая беззащитность, слишком тонкая, слишком 
привлекательная. Здесь не прощают хрупкости. Здесь расчленяют за красоту. У 
Чонина мышиные глаза, и он за это поплатится – его заставят пищать, как 
мышонка. И метаться, как мышонка. И ему сломают шею, как мышонку. 
Ингалятор подлетает вверх и приземляется обратно в ладонь, а Чонин кашляет и 
застревает на вдохе. Он, лишённый кислорода, под завязку набитый 
растерянностью, которую не в силах озвучить, дрожит, словно в припадке. Он в 
припадке. Дёргается, вырывается, юлит – но его каждый раз ловят за локти и 
валят обратно на землю. И хохочут. Ублюдки.
Они хотят, чтобы он видел, как его жизнью будут играться, словно мячиком-
попрыгунчиком. 
Чтобы он осознавал своё умирание.
— Ах вы суки!.. — ревёт Чан. 
Его пытаются затормозить, но куда там! Феликс срывается даже прежде, чем 
Чан успевает приложить кого-то затылком об асфальт, чтобы не мешался. 
Следом подрывается Минхо. 
Это скорее боулинг, чем драка. Тут глупо было на что-то надеяться. 
Люди – кегли, и Чан проследит, чтобы каждая из них была разломана напополам.
Чонина освобождают, но он уже не может встать сам. Оставшиеся кидаются на 
Сынмина с Джисоном, и пока они отбиваются, Чонин корчится на земле, 
вцепившись себе в горло, бьётся лбом об асфальт и выплёвывает что-то. 
Ошмётки жизни, вероятно. Юный и ополоумевший от страха. Он больше не 
понимает, что делает. Лицо у него становится сначала красным, а потом совсем 
серым. Джисон никогда не слышал, как кто-то задыхается насмерть. 
Минхо бьёт в висок ублюдку, пытающемуся спрятать ингалятор. Тот 
103/192

замахивается, чтобы откинуть куда-нибудь подальше, но ещё до того, как 
пальцы успевают разжаться, Чан сжимает захват на запястье. В сумерках 
разливается отчаянный вой. Ингалятор падает на землю. 
Джисон никогда не слышал, как кто-то задыхается насмерть. Чонин дышит не 
громче газового баллона, которому недокрутили винт. Он шуршит, словно 
осенний лист. Маленький, хрупкий, состоящий из слизи в ужавшихся бронхах и 
страха. Плачущий. Больше напоминающий игрушку, чем человека. 
Джисон и Сынмин кое-как отбиваются и бросаются к остальным. Но этого уже не 
требуется. 
Чанбин держит Чонинову спину у себя на коленях и жмёт ко рту вырванный с 
кровью ингалятор. Чонин вцепляется в его ладони, словно псина в кусок сырого 
мяса. Расцарапывает ногтями – вот так сильно сжимает. 
И дышит, дышит, дышит!..
Джисон падает с ними рядом, рассекая колени. Глядит на Чонина, словно на 
благословение. Живого, охрипшего от крика и боли, испуганного, 
зажмурившегося Чонина. 
Молиться и умолять. Если ради Чонина придётся продать душу, Джисон 
выкорчует их десяток, выскребет из-под рёбер, вытянет вместе с шнурком-
пищеводом, разворотив трахею. Не справится сам – попросит помочь. И не будет 
брезговать. И не будет бояться. Только пугать. 
Мерзкие шавки...
Облегчение не приходит. Сердце всё так же напоминает теннисный мячик, 
набитый гвоздями. Если хорошо постучать им о землю – пойдёт кровь. Если 
ударить ракеткой – гвозди разлетятся и раскроят всем лица. 
Ножами. 
Ножами
— Твари! — рычит Феликс. Он безголовый, неуправляемый. В нём столько всего 
горит и клокочет – хватит, чтобы сжечь Помпеи. Мальчик, игравший в Нерона, 
превращается в Рим. И вспыхивает. 
Его простят за верность. За порывистость – не простят. 
Он бросается следом за сворой, как сорвавшися с цепи волчонок. Диковатый, не 
умеющий толком ничего, кроме как грызть глотки. Он острозубый и 
остродушный, с шерстью из битого стекла и глазами не из янтаря, а из лавы. 
Стоило сообразить раньше. 
Господи, стоило сообразить раньше!
Переломанные хвосты исчезают за поворотом, покалеченные псины прячутся за 
щербатым блочным забором и трансформаторной будкой. Феликсу недостаточно, 
он сгорит, если не сломает спины. Он сожжёт себя, если не сожжёт всё вокруг. 
104/192

— А ну стой! — кидает вслед Чан, но Феликса уже не остановить.
Феликса уже не остановить. 
За ним срывается Сынмин. У Сынмина разбито одно из стёкол в очках, 
одноглазый он в два раза беспомощнее и в десяток раз головастее. Он лучше 
видит без глаз. Он сам не понимает, насколько лучше видит без глаз. 
Он не успевает добежать. Просто дело не в стёклах и не глазах. 
Выстрелом разбивает воздух. 
Где-то валяется CD-плеер с наушниками. Наушники не работают, их раздавили, а 
вот плеер всё ещё цел. И если к нему подключить что-то, не важно, что – колонки 
или чью-то душу, – то можно услышать, как какой-то ребёнок извиняется за свою 
неуправляемую любовь. Это так нелепо и так бестолково – нет ничего банальнее 
признаний через песни. Наверное, поэтому Феликс и не закрыл в тот вечер окно 
на кухню. Хотел, чтобы коты переломали кости всем его откровениям. 
Застывший Сынмин – это настоящий Сынмин. Он намного естественнее, когда 
замирает. Но нужно бежать. 
Нужно бежать, ублюдки!
Своим страхам следует распиливать глотки гитарной струной. И слушать, как 
они будут плакать перед смертью. Пока вся кровь не вытечет. 
Сынмин пропадает за трансформаторной будкой. Там удивительная тишина – 
практически невинная. Если бы не сипящий Чонин, было бы слышно сверчков. 
Время сворачивается в клубок. Время закатывается в асфальт. Оно, растяжимое 
и беззащитное, может выдрать руки вместе с суставами. Оно пропустит твои 
пальцы через мясорубку и размажет фарш по земле, если ты не будешь 
осторожен. 
Сынмин пропадает за трансформаторной будкой, а возвращается так же, как и 
ушёл. Один. 
Чонину не успевают закрыть уши. 
— Феликс умер, — говорит побледневший Сынмин. 

жүктеу/скачать 0,79 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: