Русские собирательные числительные как маркеры одушевленности
жүктеу/скачать 287,49 Kb. Pdf көрінісі
|
- Бұл бет үшін навигация:
- РУССКИЕ СОБИРАТЕЛЬНЫЕ ЧИСЛИТЕЛЬНЫЕ КАК МАРКЕРЫ ОДУШЕВЛЕННОСТИ
| Русские собирательные числительные как маркеры одушевленности
527 Имя числительное (ИЧ) в морфологической системе современного русского языка является одной из самых нестабильных зон. Отраженные в грамматических описаниях идеальные нормы формообразования и употребления нумераль- ных единиц не всегда соответствуют реальной речевой практике, и это касается всех типов ИЧ – и количественных (КЧ), и порядковых (ПЧ), и собирательных (СЧ). Если массовые ошибки употребления КЧ и ПЧ нарушают нормы скло- нения и внутренней организации многокомпо- нентного ИЧ, то случаи некодифицированного использования СЧ касаются в первую очередь синтагматики, поскольку «правила выбора форм типа двое далеки и от строгости, и от стандартности, и от регулярности: относитель- но противопоставления два / две vs. двое коле- бания узуса столь велики, что здесь можно го- ворить в основном лишь о достаточно опреде- ленной тенденции, но не о четком правиле» [1, с. 379]. СЧ в русском литературном языке исполь- зуются преимущественно с мужско-личными существительными, такая избирательная соче- таемость служит средством субкатегоризации предметной лексики и оказывается основным способом выявления скрытой (угадываемой из контекста) категории мужского лица. Сочетае- мость СЧ с неодушевленными именами pluralia tanum является вынужденной: так как КЧ два,
невозможного – форм Род. п. ед. ч., то в прямых падежах употребляются СЧ двое, трое, четверо (двое саней – два экипажа). СЧ, как и ИЧ других типов, представляют собой праславянское языковое наследство, но семантико-грамматические свойства и особен- ности функционирования СЧ в современных славянских языках очень различаются (см., напр. [2, с. 105–121; 3, с. 106–252]). «Семанти- ческие расхождения непосредственно обуслов- лены смысловой сложностью данных числи- тельных в праславянском, где эти слова вклю- чали два взаимосвязанных семантических ком- понента – ‘раздельность’ и ‘целостность’» [4, с. 203], наследуя которые, СЧ (или собиратель- но-разделительные) развили либо собиратель- но-видовое, либо собирательно-количественное значение. Так, для чешского языка актуально видовое значение: СЧ «обозначают, в скольких видах или сортах находится исчисляемый предмет… dvojí obyvatelstvo – ‘население двух разных национальностей’… čtverá látka – ‘материал четырех видов/сортов/цветов’» [5, с. 324]. А в польском, употребляясь при личных существи- тельных, СЧ «передают не только определенное число лиц, но и их половую неоднородность, напр.: Вуłо nas pięcioro ‘Нас было пятеро’ (мужчин и женщин)… pięcioro studentów ‘пяте- ро студентов и студенток’» [6, с. 134]. В сло- вацком СЧ «имеют такое же значение, как ко- личественные, но при этом ясно осознается каждый отдельный предмет из данного количе- ства… sedmoro ľudí» [7, с. 112]. В целом, как отмечал А.Е. Супрун, употребление СЧ «оста- ется лишь факультативным, иногда преимуще- ственным, но не обязательным. …они продол- жают функционировать лишь как варианты не- маркированных числительных» [2, с. 120–121]. Вероятно, именно размывание семантико- функциональной специфики и привело к утрате УДК 811.161.1’36
2015 г. С.В. Рябушкина Ульяновский государственный педагогический университет им. И.Н. Ульянова svetigor@bk.ru
Рассматриваются активные процессы, происходящие в русской нумеральной системе. Характерная для узуса, но запрещаемая литературной нормой сочетаемость собирательных числительных с назва- ниями лиц женского пола и названиями животных обусловлена семантической связью с идеей персо- нальности и одушевленности в широком смысле.
в русском языке.
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2015, № 2 (2), с. 527–531 С.В. Рябушкина
528 СЧ в болгарском и македонском языках. Но для русской нумеральной системы СЧ по-прежнему важны. Ряд СЧ в русском языке – как и в большин- стве славянских языков – невелик, в пределах первого десятка, причем активно используются только СЧ до семеро. Лексическая замкнутость может быть объяснена спецификой значения и психологическими особенностями восприятия количества. СЧ обозначают определенное коли- чество лиц как совокупность, как цельно- раздельное множество: люди объединены в группу общей деятельностью или же группа сформирована по какому-то общему признаку, но каждый человек воспринимается при этом и в отдельности. Такое цельно-раздельное вос- приятие совокупности и количественная оценка мощности множества, вероятно, должны быть ограничены «магическим числом» 7 ± 2. Это количество единиц информации соответствует объему оперативной памяти человека. Если предметов больше, то их совокупность будет восприниматься с первого взгляда как масса и обозначаться, скорее всего, неопределенно – для выяснения точного количества потребуется подсчет. Известно, что «в норме количественные зна- чения тяготеют к позиции субъекта и других актантов, а также к позиции имени в бытийных предложениях» [8, с. 374–375]. Поэтому ИЧ чаще используются в синтаксических падежах – Им. и Вин., реже в Род. п., а формы семантиче- ских падежей встречаются очень редко. Но СЧ оказываются номинативно ориентированными, что можно проверить, обратившись к подкорпу- су текстов со снятой омонимией Национального корпуса русского языка (http://www. ruscorpora.ru, дата обращения 03.07.2014). В отличие от КЧ, среди употреблений которых преобладает Вин. п. (45.99 % от общего числа употреблений), количественно соотносимый с Им. (30.47 %) и Род. (13.69 %), взятыми вместе, СЧ используются преимущественно в Им. п. (70.37 %), доли других падежей значительно меньше (Вин. – 21.91 %, Род. – 5.48 %). Причем практически все не-номинативные контексты с СЧ (включая Вин. п.) – это случаи субстантива- ции.
Стремление СЧ к коммуникативно выделен- ной позиции грамматического субъекта, как представляется, вполне оправданно, поскольку характерная для современного узуса синтагма- тика СЧ говорит об их включенности в функци- онально-семантическое поле персональности и одушевленности. Попробуем обосновать этот тезис.
Категория одушевленности относится к язы- ковым универсалиям, что отмечали представи- тели различных типологических, сравнительно- исторических лингвистических школ – и совет- ские языковеды, и исследователи из Старого и Нового света. В том, что принято называть ка- тегорией одушевленности/неодушевленности, или активности/инактивности, отражаются ба- зовые различия именуемых объектов, важные, актуальные для человеческого общества, для осознания действительности и отражения ее в речи. При определении коммуникативного ста- туса предмета может быть необходимо выделе- ние «признака разумности и признака активно- сти (причем и признак разумности также можно рассматривать как признак активности более высокого порядка). … При этом важен не сам уровень данной социальной ступеньки, а как бы его проекция на универсальную шкалу оценки активности. Следовательно, при распределении неразумных и неживых объектов по классам нужно также выявить те их признаки (в данном случае уже не социальные), которые можно бы- ло бы увязать с идеей активности, чтобы оце- нить степень ее проявления» [9, с. 31–32]. «Виталистическое» распределение предме- тов на классы грамматикализовано: «animacy seems to be one of the main parameters determin- ing a split in the morphological system… forming the basis of classifications» (Представляется, что одушевленность является одним из главных признаков, предопределяющих членение мор- фологической системы, создающих основания для классификаций) [10, с. 188]. Одушевлен- ность/неодушевленность контролирует различ- ные участки грамматической системы, проявля- ясь, в частности, в особенностях функциониро- вания субстантивной категории числа (влияет на состав числовой парадигмы, на выбор средств и способов маркирования количествен- ных смыслов), в оформлении предиката (в первую очередь показателями мн.ч.) и проч. При анализе особенностей функционирова- ния русских СЧ целесообразно обратиться к шкале одушевленности, используемой в линг- вистической типологии. По степени одушев- ленности (активности, коммуникативной выде- ленности) выстраивается иерархическая клас- сификация предметной лексики (the Animacy Hierarchy, the Topicality Hierarchy) [11, p. 54–66; 10, p. 185–200; 12], где говорящий (местоиме- ние 1 лица) занимает высшую ступень – как лицо актуализованное, предмет активный, вы- деленный, определенный. На низших ступенях шкалы одушевленности располагаются предме- ты неодушевленные. Грамматическая выражен- Русские собирательные числительные как маркеры одушевленности
529 ность, регулярность количественных характе- ристик (availability of number) убывает слева направо по мере понижения статуса предмета. Шкала одушевленности может иметь такую структуру: говорящий (speaker) > адресат (ad- dressee) > родственники (kin) > человек (human) > другие живые существа (animate) > неоду- шевленные предметы (inanimate). Причем для некоторых языков релевантны различия внутри названных категорий. Напри- мер, в категории ‘human’ могут быть выделены разумные представители человечества (‘human rational’ – взрослые) и неразумные (‘human non- rational’ – дети); или же особо маркируются названия лиц мужского пола – в польском языке категория одушевленности проявляется только у этой группы имен. Животные также могут квалифицироваться по-разному: высшие (до- машние животные, большие дикие животные) по своей определенности, индивидуальности и самостоятельности отличаются от низших. Эта шкала активности удивительным обра- зом соответствует этапам грамматического ста- новления одушевленности в древнерусском языке (маркирование Вин. п. прямого объекта): от социально значимых лично-мужских имен к обозначениям лиц женского пола и далее к названиям животных. Степень одушевленности обозначаемого предмета проявляется и в син- тагматике СЧ: личные местоимения использу- ются исключительно с СЧ (нас двое, их пятеро), сочетания лично-мужских имен с СЧ (трое дру-
Запретные сочетания СЧ с названиями лиц женского пола довольно распространены в узу- се, причем появляются они как бы вопреки воле говорящего даже в речи квалифицированных носителей языка – людей образованных, чья профессиональная деятельность по преимуще- ству деятельность речевая. Правила-то мы зна- ем, но уж так сказалось… и в этом есть что- то иррациональное… – так ответил профессор, доктор физико-математических наук, зав. ка- федрой одного из ульяновских вузов на наше замечание по поводу произнесенной им фразы У нас двое девушек подают на конкурс. Приве- дем также примеры из спонтанной речи про- фессиональных филологов-преподавателей: На
языка и литературы, 62 года); Они готовы направить четверых девочек на обучение в России (канд. филол. наук, доцент, преподава- тель русского как иностранного, 54 года); Вас, этих пятерых девчонок, он не променяет на одну Ритуню (доктор филол. наук, профессор, 80 лет). Причем каждая из них при указании на ошибку отвечала примерно следующее: «Я так сказать не могла, это неправильно, потому что слово женского рода». Лингвисты поколения 1960-х относились к этой неправильность лояльно: «С тех пор как категория лица распространилась на названия лиц женского пола, стало возможным и сочета- ние пятеро женщин. В настоящее время его нельзя считать ошибочным. Это лишь разго- ворный вариант литературной нормы, уже не так редко встречающийся в различных стилях современного русского литературного языка. … И это уже не речевая ошибка» [13, с. 66] (ср. также [1, с. 382; 14, с. 16]). Возможность использования СЧ по отноше- нию к животным в нормативно-стилистических изданиях обычно не обсуждается, в то время как реальное употребление часто предлагает нам подобные неправильности, и объяснить выбор говорящего довольно легко (см. об этом подробнее [15; 16]). В частности, группа жи- вотных может быть объединена совместной де- ятельностью: Вот идиллическая картина: ту-
скриптум. ТВ Центр. 06.12.2008); А ему удалось оседлать троих львов и прокатиться на них по арене (Памяти Вальтера Запашного // Россия–К, 01.04.2013). В поведении животных может об- наруживаться нечто человеческое. Например,
комиксе Д. Рубиной «Синдикат» стали одним из символов Вечного города. И в контексте романа фраза чем там лакомятся трое отважных иерусалимских кошек звучит вполне органич- но, даже несмотря на женский род существи- тельного. Итак, узуальная синтагматика СЧ свидетель- ствует о том, что дискриминационное грамма- тическое правило, разделяющее людей по ген- дерному принципу, постепенно теряет катего- ричность. Дополнительная синтагматическая характеристика лично-мужских существитель- ных становится признаком персональности и даже одушевленности в широком смысле, охва- тывая зону высших животных – и домашних животных, чью самостоятельность и своеволие человек наблюдает в повседневной жизни, и неприрученных животных (жителей зоопарков или обитателей дикой природы), чье индивиду- альное поведение обычным людям предсказать бывает трудно. Именно так развивалась в исто- рии русского языка категория одушевленности, последовательно охватывая разные классы С.В. Рябушкина
530 имен: от мужского – к женскому и среднему роду, а далее от названий лиц – к названиям животных.
1.
Мельчук И. А. Поверхностный синтаксис рус- ских
числовых выражений. Wien: Wiener Slawistischer Almanach, sdb. 16, 1985. 509 с. 2.
Супрун А. Е. Славянские числительные: Ста- новление числительных как особой части речи. Минск: Изд-во БГУ, 1969. 232 с. 3.
Лукiнова Т. Б. Числiвники в слов'янських мо- вах (порiвняльно-iсторичний нарис). Киïв: Наукова думка, 2000. 370 с. 4.
Жолобов О. Ф. Числительные. М.: Азбуков- ник, 2006. 360 с. (Историческая грамматика древне- русского языка / Ин-т рус. яз. РАН; Под ред. В. Б. Крысько. Т. IV). 5.
ская Е.Р. Чешский язык. 2-е изд., испр. и доп. М.: Высш. школа, 1988. 544 с. 6.
Высш. школа, 1988. 279 с. 7.
Паулини Э. Краткая грамматика словацкого языка. М.: Высш. школа, 1982. 223 с. 8.
Ф.М. Достоевского) // Логический анализ языка. Се- мантика начала и конца. М.: Индрик, 2002. С. 363– 400. 9.
Климов Г.А. Типология языков активного строя. М.: Наука, 1977. 320 с. 10.
Typology: Syntax and Morphology. Oxford: Blackwell, 1989. 264 p. 11.
University Press, 2000. 358 p. 12.
Brown D., Corbett G.G., Fedden S., Hippis- ley A., Marriott P. Grammatical typology and frequency analysis: number availability and number use // Journal of Language Modelling. 2013. Vol. 1. No 2. P. 227–241. 13.
Качевская Г.А. Собирательные числительные // Русская речь. 1968. № 1. С. 61–66. 14.
Щербаков Ю.И. Употребление собирательных числительных в современном русском языке: Авто- реферат дис. … канд. филол. наук. Куйбышев, 1969. 23 с. 15.
Рябушкина С.В. Собирательные числитель- ные в современной русской речи: семантика и син- тагматика // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. 2014. № 8. С. 110–114. 16.
Рябушкина С.В. О стилистически маркиро- ванном употреблении собирательных числительных // Уральский филологический вестник. Серия «Пси- холингвистика в образовании». 2014. № 2. С. 156– 163.
RUSSIAN COLLECTIVE NUMERALS AS MEANS OF ANIMACY MARKING S.V. Ryabushkina The article highlights active processes in the field of Russian numerals. There is no general agreement concerning many uses of collective numerals. A number of regular non-standard modes of usage of collectives is conditioned by its nature suggesting not only the idea of ‘masculinity’ but also ‘person’ and ‘animacy’ in a broad sense.
References
1. Mel'chuk I. A. Poverkhnostnyy sintaksis russkikh chislovykh vyrazheniy. Wien: Wiener Slawistischer Almanach, sdb. 16, 1985. 509 s. 2. Suprun A. E. Slavyanskie chislitel'nye: Stanovlenie chislitel'nykh kak osoboy chasti rechi. Minsk: Izd-vo BGU, 1969. 232 s. 3. Lukinova T. B. Chislivniki v slov'yans'kikh movakh (porivnyal'no-istorichniy naris). Kiïv: Naukova dumka, 2000. 370 s. 4. Zholobov O. F. Chislitel'nye. M.: Azbukovnik, 2006. 360 s. (Istoricheskaya grammatika drevnerusskogo yazyka / In-t rus. yaz. RAN; Pod red. V. B. Krys'ko. T. IV). 5. Shirokova A.G., Adamets P., Vlchek Y., Rogovskaya E.R. Cheshskiy yazyk. 2-e izd., ispr. i dop. M.: Vyssh. shkola, 1988. 544 s. 6. Tikhomirova T.S. Kurs pol'skogo yazyka. M.: Vyssh. shkola, 1988. 279 s.
yazyka. M.: Vyssh. shkola, 1982. 223 s. 8. Arutyunova N.D. Vsye pro vsye (po tekstam F.M. Dostoevskogo) // Logicheskiy analiz yazyka. Semantika nachala i kontsa. M.: Indrik, 2002. S. 363–400. 9. Klimov G.A. Tipologiya yazykov aktivnogo stroya. M.: Nauka, 1977. 320 s. 10. Comrie B. Language Universals and Linguistic Ty- pology: Syntax and Morphology. Oxford: Blackwell, 1989. 264 p. 11. Corbett G.G. Number. Cambridge: Cambridge Uni- versity Press, 2000. 358 p. 12. Brown D., Corbett G.G., Fedden S., Hippisley A., Marriott P. Grammatical typology and frequency analysis: number availability and number use // Journal of Language Modelling. 2013. Vol. 1. No 2. P. 227–241. 13. Kachevskaya G.A. Sobiratel'nye chislitel'nye // Russkaya rech'. 1968. № 1. S. 61–66.
Русские собирательные числительные как маркеры одушевленности
531 14. Shcherbakov Yu.I. Upotreblenie sobiratel'nykh chislitel'nykh v sovremennom russkom yazyke: Avtoref- erat dis. … kand. filol. nauk. Kuybyshev, 1969. 23 s. 15. Ryabushkina S.V. Sobiratel'nye chislitel'nye v sovremennoy russkoy rechi: semantika i sintagmatika //
Vestnik Vyatskogo gosudarstvennogo gumanitarnogo universiteta. 2014. № 8. S. 110–114. 16. Ryabushkina S.V. O stilisticheski markirovannom upotreblenii sobiratel'nykh chislitel'nykh // Ural'skiy filologicheskiy vestnik. Seriya «Psikholingvistika v obrazovanii». 2014. № 2. S. 156–163. жүктеу/скачать 287,49 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|