Сильвия Плат Под стеклянным колпаком
жүктеу/скачать 1,1 Mb.
|
| Разве тебя не интересует твоя работа, Эстер?
Знаешь, Эстер, у тебя налицо все симптомы неврастении. Так ты ничего не добьешься, так ты ничего не добьешься, так ты ничего не добьешься… Однажды душным летним вечером я целый час целовалась с волосатым, похожим на обезьяну студентом-юристом из Йеля, потому что пожалела его – такой он был страшный. Когда мы перестали целоваться, он сказал: – Я тебя вычислил, крошка. К сорока годам ты станешь законченной ханжой. «Надуманно!» – начертал преподаватель по творческому мастерству в колледже на моем рассказе под названием «Большой уик-энд». Я не знала, что такое надуманно, поэтому заглянула в словарь. Надуманно, искусственно, притворно. Так ты ничего не добьешься. Я не спала три недели. Мне казалось, что самое красивое на земле – это, наверное, тени. Миллионы движущихся очертаний и замкнутых пространств теней. Тени прятались в ящиках комодов, в шкафах и чемоданах, их отбрасывали дома, деревья и камни, они скрывались за человеческими взглядами и улыбками, и многие километры теней жили на ночной стороне планеты. Я посмотрела на две полоски лейкопластыря телесного цвета, наклеенные крест-накрест на икре моей правой ноги. В то утро я предприняла первую попытку. Я заперлась в ванной, напустила полную ванну теплой воды и достала жиллетовское лезвие. Когда одного древнеримского философа или кого-то еще спросили, как он хочет умереть, тот ответил, что вскроет себе вены в теплой ванне. Я подумала, что это окажется легко – лежать в ванне и видеть, как от запястий расплывается краснота, толчок за толчком заполняя чистую воду, пока я не погружусь в сон под водной гладью, яркой, как маки. Но когда я почти решилась, кожа на запястье показалась мне такой белой и беззащитной, что у меня не хватило духу. Казалось, то, что я хотела убить, заключалось не в коже и не в тонкой синеватой ниточке, пульсирующей у основания большого пальца, но где-то еще, глубже, в потаенном месте, куда добраться гораздо труднее. Понадобится совершить два движения. Одно запястье, потом другое. Даже три движения, если считать перемещение лезвия из руки в руку. Потом я залезу в ванну и лягу. Я придвинулась к шкафчику с лекарствами. Если бы я тогда посмотрела в зеркало, я бы увидела кого-то другого, как в книге или пьесе. Но отражавшийся в зеркале человек был парализованным и слишком отупевшим, чтобы хоть что-то сделать. Потом я подумала, что, может, надо пустить немного крови, чтобы отточить движения, села на край ванны и положила лодыжку правой ноги на левое колено. Затем я подняла правую руку с лезвием и отпустила ее, чтобы та упала под собственной тяжестью, как гильотина, на икру правой ноги. Я ничего не почувствовала. Затем ощутила где-то внутри легкую дрожь, и на месте разреза появилась ярко-красная ямка. Кровь быстро собиралась, темная, словно вишня, и стекала по лодыжке в мою черную кожаную лакированную туфлю. Я было подумала залезть в ванну, но тут поняла, что мои эксперименты заняли почти все утро и что скоро, наверное, вернется мама и обнаружит меня прежде, чем все будет кончено. Поэтому я перевязала порез, убрала жиллетовские лезвия и поспешила на автобус в Бостон, уходящий в половине двенадцатого. – Извините, девушка, метро не ходит к тюрьме на Оленьем острове, она же на острове. – Нет, не на острове, это раньше она была на острове, но там сделали земляную перемычку, и теперь она соединяется с материком. – Метро туда не ходит. – Но мне надо туда попасть. – Эй! – Сидевший в кассе толстяк поглядел на меня сквозь решетку. – Не надо плакать. У тебя что, кто-то из родни там сидит, милочка? Люди толкались и налетали на меня в озаренной искусственным светом темноте, спеша к поездам, с грохотом выкатывавшимся из похожих на кишки туннелей под Сколлей-сквер. Я чувствовала, как из моих красных распухших глаз текут слезы. – У меня отец там. Толстяк посмотрел на схему, висящую на стене кассы. – Значит, поедешь так, – сказал он. – Садишься в поезд вон на том пути и доезжаешь до Ориент-Хайтс, а там пересаживаешься на автобус со стрелкой. – Он расплылся в улыбке. – Он привезет тебя прямо к тюремным воротам. – Эй, вы! – Молодой парень в синей форме помахал мне из будки. Я махнула рукой в ответ и продолжала идти. – Эй, вы! Я остановилась и медленно подошла к будке, торчавшей, словно круглая гостиная посреди песчаной пустоши. – Эй, дальше вам нельзя. Это территория тюрьмы, посторонним проход запрещен. – А я думала, что по берегу можно гулять везде, – ответила я, – если не заходить за границу прилива. Парень на минуту задумался, потом сказал: – Не по этому берегу. У него было приятное, свежее лицо. – Хорошо у вас тут, – заметила я. – Похоже на маленький домик. Он посмотрел в комнатку с плетеным ковриком и цветастыми ситцевыми занавесками и улыбнулся: – У нас даже кофеварка есть. – Я когда-то жила тут рядом. – Да ладно вам. Я сам родился и вырос в этом городе. Я окинула взглядом песчаную пустошь, простиравшуюся до автостоянки и зарешеченных ворот, потом посмотрела на узкую дорогу за ними, сжатую с обеих сторон океаном. Дорога вела к тому, что когда-то было островом. Тюремные здания из красного кирпича выглядели дружелюбно, словно корпуса стоявшего на берегу моря колледжа. На чуть возвышавшейся слева лужайке я рассмотрела движущиеся маленькие белые пятнышки и розовые пятнышки чуть побольше. Я спросила охранника, что это, и он ответил: – Так это свиньи и куры. Я подумала, что если бы у меня хватило благоразумия продолжить жить в этом старом городе, я могла бы познакомиться с этим охранником в школе, выйти за него замуж и успеть нарожать кучу ребятишек. Вот было бы здорово жить у моря с кучей ребятишек, со свиньями и курами, носить, как выражалась моя бабушка, застиранные платья, и сидеть где-нибудь на кухне с ярким линолеумом, положив на стол располневшие руки и хлебая кофе кружками. – А как попасть в тюрьму? – Надо получить пропуск. – Нет, попасть на отсидку. – А, – рассмеялся охранник, – надо угнать машину или магазин ограбить. – А убийцы там сидят? – Нет. Убийц отправляют в большую тюрьму штата. – А кто еще там сидит? – Ну, в первый день зимы нам привозят бродяг из Бостона. Они разбивают кирпичом окно, потом их берут и сажают на всю зиму сюда, где тепло, телевизор, вдоволь еды и баскетбол по выходным. – Вот здорово. – Здорово, если так нравится, – ответил охранник. Я попрощалась и пошла прочь, всего лишь раз оглянувшись через плечо. Охранник все стоял на пороге своей наблюдательной будки и, когда я обернулась, помахал мне рукой. Бревно, на котором я сидела, было тяжелым, как свинцовая болванка, и пахло смолой. Под высоким серым цилиндром возвышавшейся на холме водонапорной башни в море дугой уходила песчаная отмель. Во время прилива она полностью скрывалась под водой. Я хорошо помнила эту отмель. В самой середине ее внутреннего изгиба можно было найти особенные ракушки, которые на берегу больше нигде не встречались. Ракушки были толстые, гладкие, крупные – с фалангу большого пальца – и почти всегда белые, хотя иногда попадались розовые или персиковые. Формой они напоминали маленькое ухо. – Мама, эта девушка так там и сидит. Я лениво подняла взгляд и увидела маленького, перепачканного песком ребенка, которого оттаскивала от воды худая, с птичьими глазами женщина в красных шортах и блузке в красно-белой горошек на бретельках. Я не рассчитывала, что на пляже окажется столько отдыхающих. За десять лет моего отсутствия на здешних песчаных берегах, словно безвкусные грибы, выросли вычурные синие, розовые и светло-зеленые летние домики, а серебристые самолеты и сигарообразные дирижабли уступили место реактивным лайнерам, сотрясающим крыши ревом двигателей при взлете или посадке в аэропорту на другом берегу залива. Я оказалась единственной девушкой на берегу в юбке и на высоких каблуках, и мне пришло в голову, что я, наверное, привлекала внимание. Через какое-то время я сняла свои лакированные черные туфли, потому что они глубоко увязали в песке, и с радостью подумала, что после моей смерти они останутся стоять здесь, на отливающем серебром бревне, указывая на море, словно компас для потерянных душ. Я нащупала в сумочке коробочку с лезвиями. Потом подумала, какая же я дура. Лезвия у меня были, а вот теплой ванны – нет. Я прикинула, а не снять ли мне комнату. Среди этих летних домиков наверняка есть какой-нибудь пансион. Но у меня не было багажа. Это вызовет подозрения. К тому же в пансионах постояльцам вечно нужно в ванную. Я едва успею залезть в ванну, как кто-нибудь начнет колотить в дверь. Чайки, стоявшие на длинных тонких ногах у самого края отмели, мяукали, как кошки. Затем одна за другой взмыли вверх на своих пепельных крыльях и, плаксиво крича, сделали круг у меня над головой. – Тетенька, вам бы лучше уйти, вот-вот прилив начнется. – Маленький мальчик присел на корточки в нескольких метрах от меня, взял круглый лиловый камень и запустил его в воду. Море поглотило его с громким всплеском. Мальчик принялся собирать камешки, и я слышала, как они сухо звякали у него в руке, словно монеты. Он швырнул плоский камешек по мутной зеленой поверхности, и тот отскочил семь раз, прежде чем исчез из виду. – А ты что домой не идешь? – спросила я. Мальчишка запустил еще один камень, потяжелее. Тот утонул после второго отскока. – Не хочется. – Тебя же мама ищет. – Не ищет. – В его голосе слышалось беспокойство. – Если пойдешь домой, я дам тебе конфету. Мальчишка подошел поближе. – А какую? Но, даже не заглядывая в сумочку, я знала, что в ней лишь ореховая шелуха. – Я дам тебе денег, чтобы купить конфет. – Ар-тур! И вправду на отмели показалась женщина. Ноги ее разъезжались и вязли в песке, и она явно ругалась, поскольку ее губы бесшумно двигались в перерывах между строгими, властными выкриками. – Ар-тур! – Она приложила ладонь ко лбу, словно это помогало ей разглядеть нас в сгущающихся прибрежных сумерках. Я чувствовала, как интерес мальчишки ко мне исчезает по мере приближения его матери. Он сделал вид, что не знает меня, пнул ногой несколько камней, словно что-то искал, и исчез. Я вздрогнула. Под моими босыми ногами лежали холодные безжизненные камни. Я тоскливо подумала об оставшихся на берегу черных туфлях. Волна отпрянула назад, словно рука, затем снова накатила и коснулась моей ноги. Казалось, что промозглая сырость поднимается с самого дна, где слепые белые рыбы плыли сквозь полярный холод на тусклое свечение друг друга. Я увидела разбросанные, словно надгробья, акульи зубы и китовые слуховые кости. Я ждала, словно море могло принять за меня решение. У моих ног обрушилась вторая волна, лизнув меня белой пеной, и холод сковал мои лодыжки какой-то жуткой, предсмертной болью. Мое тело содрогнулось, предчувствуя подобную смерть. Я подняла сумочку и зашагала по холодным камням туда, где мои туфли несли стражу в лиловом предвечернем свете. жүктеу/скачать 1,1 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|