Собачье сердце

Глава 10 
Эпилог 
Ночь в ночь через десять дней после сражения в смотровой в квартире профессора 
Преображенского, что в Обуховском переулке, ударил резкий звонок. 
– Уголовная милиция и следователь. Благоволите открыть. 
Забегали шаги, застучали, стали входить, и в сверкающей от огней приёмной с заново 
застеклёнными шкафами оказалось масса народу. Двое в милицейской форме, один в чёрном 
пальто, с портфелем, злорадный и бледный председатель Швондер, юноша-женщина, 
швейцар Фёдор, Зина, Дарья Петровна и полуодетый Борменталь, стыдливо прикрывающий 
горло без галстука. 
Дверь из кабинета пропустила Филиппа Филипповича. Он вышел в известном всем 
лазоревом халате и тут же все могли убедиться сразу, что Филипп Филиппович очень 
поправился в последнюю неделю. Прежний властный и энергичный Филипп Филиппович, 
полный достоинства, предстал перед ночными гостями и извинился, что он в халате. 
– Не стесняйтесь, профессор, – очень смущённо отозвался человек в штатском, затем 
он замялся и заговорил. – Очень неприятно. У нас есть ордер на обыск в вашей квартире и, – 
человек покосился на усы Филиппа Филипповича и докончил, – и арест, в зависимости от 
результата. 
Филипп Филиппович прищурился и спросил: 
– А по какому обвинению, смею спросить, и кого? 
Человек почесал щеку и стал вычитывать по бумажке из портфеля. 
– По обвинению Преображенского, Борменталя, Зинаиды Буниной и Дарьи Ивановой в 
убийстве заведующего подотделом очистки МКХ Полиграфа Полиграфовича Шарикова. 
Рыдания Зины покрыли конец его слов. Произошло движение. 
– Ничего я не понимаю, – ответил Филипп Филиппович, королевски вздёргивая 
плечи, – какого такого Шарикова? Ах, виноват, этого моего пса… Которого я оперировал? 
– Простите, профессор, не пса, а когда он уже был человеком. Вот в чём дело. 
– То-есть он говорил? – спросил Филипп Филиппович, – это ещё не значит быть 
человеком. Впрочем, это не важно. Шарик и сейчас существует, и никто его решительно не 
убивал. 
– Профессор, – очень удивлённо заговорил чёрный человек и поднял брови, – тогда его 
придётся предъявить. Десятый день, как пропал, а данные, извините меня, очень нехорошие. 
– Доктор Борменталь, благоволите предъявить Шарика следователю, – приказал 
Филипп Филиппович, овладевая ордером. 
Доктор Борменталь, криво улыбнувшись, вышел. 
Когда он вернулся и посвистал, за ним из двери кабинета выскочил пёс странного 
качества. Пятнами он был лыс, пятнами на нём отрастала шерсть вышел он, как учёный 
циркач, на задних лапах, потом опустился на все четыре и осмотрелся. Гробовое молчание 
застыло в приёмной, как желе. 
Кошмарного вида пёс с багровым шрамом на лбу вновь поднялся на задние лапы и, 
улыбнувшись, сел в кресло. 
Второй милиционер вдруг перекрестился размашистым крестом и, отступив, сразу 
отдавил Зине обе ноги. 
Человек в чёрном, не закрывая рта, выговорил такое: 
– Как же, позвольте?.. Он служил в очистке… 
– Я его туда не назначал, – ответил Филипп Филиппович, – ему господин Швондер дал 
рекомендацию, если я не ошибаюсь. 

– Я ничего не понимаю, – растерянно сказал чёрный и обратился к первому 
милиционеру. – Это он? 
– Он, – беззвучно ответил милицейский. – Форменно он. 
– Он самый, – послышался голос Фёдора, – только, сволочь, опять оброс. 
– Он же говорил… Кхе… Кхе… 
– И сейчас ещё говорит, но только всё меньше и меньше, так что пользуйтесь случаем, 
а то он скоро совсем умолкнет. 
– Но почему же? – тихо осведомился чёрный человек. 
Филипп Филиппович пожал плечами. 
– Наука ещё не знает способов обращать зверей в людей. Вот я попробовал да только 
неудачно, как видите. Поговорил и начал обращаться в первобытное состояние. Атавизм. 
– Неприличными словами не выражаться, – вдруг гаркнул пёс с кресла и встал. 
Чёрный человек внезапно побледнел, уронил портфель и стал падать на бок 
милицейский подхватил его сбоку, а Фёдор сзади. Произошла суматоха и в ней отчётливей 
всего были слышны три фразы: 
Филипп Филипповича: 
– Валерьянки. Это обморок. 
Доктора Борменталя: 
– Швондера я собственноручно сброшу с лестницы, если он ещё раз появится в 
квартире профессора Преображенского. 
И Швондера: 
– Прошу занести эти слова в протокол. 
* * * 
Серые гармонии труб играли. Шторы скрыли густую пречистенскую ночь с её 
одинокой звездою. Высшее существо, важный пёсий благотворитель сидел в кресле, а пёс 
Шарик, привалившись, лежал на ковре у кожаного дивана. От мартовского тумана пёс по 
утрам страдал головными болями, которые мучили его кольцом по головному шву. Но от 
тепла к вечеру они проходили. И сейчас легчало, легчало, и мысли в голове у пса текли 
складные и тёплые. 
«Так свезло мне, так свезло, – думал он, задрёмывая, – просто неописуемо свезло. 
Утвердился я в этой квартире. Окончательно уверен я, что в моём происхождении нечисто. 
Тут не без водолаза. Потаскуха была моя бабушка, царство ей небесное, старушке. Правда, 
голову всю исполосовали зачем-то, но это до свадьбы заживёт. Нам на это нечего смотреть». 
* * * 
В отделении глухо позвякивали склянки. Тяпнутый убирал в шкафах смотровой. 
Седой же волшебник сидел и напевал: 
– «К берегам священным Нила…» 
Пёс видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в 
сосуд, доставал мозги, – упорный человек, настойчивый, всё чего-то добивался, резал, 
рассматривал, щурился и пел: 
– «К берегам священным Нила…»