Так я подружился с книгой. И свет ее манил, будоражил
жүктеу/скачать 150,01 Kb.
|
| МАЛЕНЬКИЙ КОРОЛЬ
Майн Готт, как давно это было! О том времени и вспоминать-то уже некому… Мне только недавно исполнилось шесть лет, и я почему-то живу не с родителями, а в большой семье дяди Вильгельма- папиного брата. В этом селе, Мангейме, у папы живут четверо братьев и две сестры и мамины четыре сестры и двое братьев. И еще две моих бабушки –гроссмуттер Элизабет и Олинда. А двоюродных братьев и сестер столько, что я не в силах их ни сосчитать, ни запомнить. И все меня любят, наверное, потому, что я, городской мальчишка, ухоженный, чистенький, не по-деревенски одетый, то и дело сбивающийся невольно на потешную для моих сверстников русскую речь, вызываю какое-то любопытство. Но мне это невдомек. Мне уютно в доме дяди Вильгельма (в селе произносят Виллем), и мои значительно старшие двоюродные братья –Виллем (у немцев на Волге было принято старшего сына называть именем отца), Иоганнес, Фриц - меня всячески опекают. Вильгельм в то время уже женихался, брал меня на вечерние посиделки. Со своей зазнобой они устраивались на завалинке, лузгали поджаренные тыквенные семечки, миловались, несли какой-то вздор, а я терпеливо ждал, когда кончится их свидание, и Вильгельм – степенный, видный из себя парняга при галстуке (!) – посадив меня, полусонного, на плечи, деловито отправится уже при густых сумерках домой. Иоганнес, или просто Ганс, тащил меня на колхозную конюшню, на кузню, на мельницу, где все было мне в новинку. А непоседа, озорник Фриц, рыжий и конопатый, учил меня разным деревенским дразнилкам, частушкам – шнёркелям, среди которых, как я смутно догадывался, попадались и явно непотребные. В доме моего дяди – кряжистого, усатого, курившего короткую трубку – пфайфу – вкусно пахло семечками, капустой, самосадом и разной стряпней. Приближался Новый – 1941-й – год. В селе царило радостное оживление. Вечерами со стороны клуба доносились слаженные звуки духовного оркестра. В каждом доме стряпали «кухи», выпекали крендели, витиеватых форм «креббели». Забивали гусей, уток. Сытный колбасный дух, с перцем и чесноком, витал над селом. - На днях приедут Анье и Карлуш, - сказала однажды за завтраком тетушка Амалия, Малье-танте, обращаясь к сыновьям. – Научили бы мальца какому-нибудь новогоднему стишку. Я смекнул, что речь идет обо мне, а Анье и Карлуш – мои родители. В тот же день мне вдолбили коротенький стишок, который я должен был прочесть в Новый год вначале в доме бабушки Элизабет, потом у дяди Фридриха, потом у бабушки Олинды, у тетушки Гульды, Альмы, Маргариты и Бог знает у кого еще. Стишок я вызубрил легко, и меня распирало от гордости, когда многочисленная деревенская родня дружно выражала восторг. И вот в Новый год, едва позавтракав, Ганс и Фриц повели меня к бабушке. Я был в валенках, шубке, повязан шарфом; снег поскрипывал под ногами, изо рта валил пар. По дороге мои наставники потребовали раз десять повторить стишок, чтобы я его отбарабанил потом без сучка-задоринки. В просторном доме бабушки все уже были на ногах. В сумеречной «майштубе» - гостиной толпились люди. Кто-то уже сипло пел. Дядя Фриц выписывал непослушными ногами замысловатые кренделя, выкрикивал: «Хоп-са-са! Юхей, юхай, доннерветтер!» Длинный стол в углу был накрыт яствами. Сама бабушка, сухопарая, расторопная, длинноносая, с изборожденным аскетическим лицом, в длинной до пят черной юбке и неизменном белом переднике, юрко металась между домом и летним «бакхаузом». Тут я увидел и своих родителей. Отец был в гимнастерке, галифе, хромовых офицерских сапогах, с диковинными значками на груди, выделялся среди всех ростом и выправкой. Мама, черноглазая, легкая, по городской моде коротко остриженная, увидев меня, заулыбалась, и мне хотелось кинуться к ней, прижаться, только сейчас я почувствовал, как соскучился по отцу-матери. Но братья-наставники мои, Ганс и Фриц, держали меня с двух сторон, заявив честной компании, что Гергольд (почему-то так произносили в селе мое непривычное, как бы чужеродное имя) желает прочесть стишок. Все вокруг восторженно всколыхнулись: - Ах, ду, либер цайт! - Гук моль доу! Смотрите-ка! - Где он только научился?! - Неужели ауф дайтш?! - Ай-яй!.. Тафай, валяй! Я вышел в круг, вскинул голову, выпятил грудь, как учил меня Фриц, и, ничуть не запинаясь, на пределе голосовых связок выпалил-выдохнул коротенький стишок. Все пришли в неописуемый восторг. Отец схватил меня и расцеловал, подбросил к потолку; мама, присев на корточки, крепко обняла меня; дядья и тетки радостно заколготали все разом, а бабушка Лизбет, все с тем же суровым видом, поднесла мне в крохотной стопочке парного молочка. В этом заключалось высшее признание: к своим многочисленным внукам бабушка не особенно благоволила, а баловства и вовсе не терпела. Этот счастливый миг моего далекого детства запомнился навсегда. А вскоре вся наша жизнь пошла кувырком. Мы переехали из Энгельса в кантонный центр Гнаденфлюр. Бабушка умерла. Потом обрушилась война. Автономную Республику немцев Поволжья ликвидировали. Нас выселили кого куда – в Казахстан, в Сибирь. Все мои дядья и многие двоюродные братья и сестры погибли в трудармии. Уцелевшие оказались развеянными по всей стране. Многих так и не довелось больше увидеть. Ну, а от родного, милого села Мангейма и следа на земле не осталось. Вспоминая тот Новый – 1941-й – год, я десятилетиями мучительно и тщетно силился восстановить в памяти короткий стишок, который ввергнул тогда мою родню в восторг и умиление. В глубине сознания застряли лишь два слова – kleiner Konig, т.е. маленький король. С мамой при ее жизни я не однажды заводил разговор о том случае. Она хорошо все помнила, перебирала в памяти разные новогодние пожелания-шпрюхе, имевшие хождение среди немцев-колонистов, но в них о маленьком короле не говорилось. И отец не помнил. Совместными усилиями мы вспоминали печальную балладу о королевских детях, которых насильно разлучили, и гетевские «Es war einmal ein Konig» и «Der Konig von Thule», но нет… все не то, не то… Слишком давно все это было. И ныне свидетелями того новогоднего утра в бабушкином доме остались только двое – отец и я. И стишок тот канул в небытие. … Пятьдесят шесть лет спустя, очутившись с инфарктом в больнице в реанимации, я ночами с какой-то воспаленной остротой оживил в памяти разные далекие эпизоды моей жизни, и вдруг совершенно неожиданно, молниеносно, как ожог, вспыхнула первая строка: «Ich bin a kleiner Konig…» Потрясенный, взволнованный, я вновь и вновь, чтобы только не забыть, не упустить, повторял и повторял эту строчку, пока не набрел и на вторую – «gebt mir net zu wenig». Дальше опять все застопорилось, и я, изможденный, уснул. А наутро, едва раскрыв глаза – вот причудливое свойство человеческой памяти! – я без всякого усилия вспомнил и последние две строчки: Lasst mich net zu lange stehn, Ich muss noch a Hausche weiter gehn. Господи, всего-то… Бесхитростный наивный стишок, родившийся в глубине веков где-то в Баварии, Швабии, Саксонии и завезенный в Руссланд, на Волгу… Я почувствовал огромное облегчение, радость и одновременно опустошающую грусть, что поделиться тем ярким отблеском далекого зарева, крохотным осколком невозвратного прошлого, в сущности, уже не с кем. Бедный, бедный «kleiner Konig»… жүктеу/скачать 150,01 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|