Так я подружился с книгой. И свет ее манил, будоражил
жүктеу/скачать 150,01 Kb.
|
| ЗА ШЕСТЬЮ ПЕРЕВАЛАМИ
Рассказ Пустынная степь. Дюны и море. И сторожат это пустынное царство несколько рыбацких хибарок. Впереди, в двух-трех десятках шагов от лачуг, простирается море, позади, прямо от дороги, - приаральская степь, бескрайняя, бурая, заросшая полынью, верблюжьей колючкой. Тихо, безлюдно. Иногда только море поворчит, и волны в гневе набрасываются на берег и плюются соленой пеной. По утрам и перед закатом суматошно галдят, деля добычу, хлопотливые чайки. Рыбаки спозаранку уходят в море, проверяют сети, сдают улов в ледник. Днем они чинят снасти, смолят, подкрашивают старые лодки, косят молодой прибрежный камыш для скотины на зиму, а к вечеру, когда спадает жара, снова отправляются в море, переставляют сети на новые места, где по их расчетам ночью или на днях должен пройти косяк рыб. Возвращаются поздно, когда со степей стремительно надвигается густой мрак южной ночи. И женщины в вечных хлопотах: доят верблюдиц, разделывают, коптят, вялят, сушат рыбу, заготавливают курт, ткут из разноцветной пряжи паласы, варят, стирают… Малыши день-деньской пропадают на берегу моря: купаются, жарятся на песке, встречают и провожают отцов, играют в свои незатейливые игры возле наполовину вросшего в землю лабаза и таинственно-молчаливых дюн. Эркеш, проснувшись, вскочил, протер кулаками глаза, подтянул выцветшие ситцевые штанишки и опрометью побежал к невысокому холму рядом с аулом. Вот уже год спешил он каждое утро сюда, на этот бурый холм, и долго-долго вглядывался в степь. С некоторых пор мальчику томило неясное – тревожное и радостное одновременно- предчувствие. Все чудилось, что вот наступит утро и в его жизни произойдет что-то необыкновенное, и придет оно, чудо это, конечно же, из степей, куда ведет эта узкая, пыльная дорога за аулом. По серой дорожке за их лачугой редко проезжает даже грузовик. Разве кто почту по пути забросит. Разве иной шофер, неожиданно наткнувшись на аул рыбаков, остановится, попросит пить, опрокинет залпом чащу шубата или шалапа, глянет раз-другой на море со вздохом и снова направится к машине, спеша по своим неотложным делам. Там, за шестью перевалами, говорят, совсем другая жизнь. Узнать бы, увидеть бы… Но молчит степь. И только в вышине самозабвенной трелью заливается жаворонок. Мальчик бежит к морю, с разбегу плюхается в воду, смеется, видя, как черными искорками рассыпаются во все стороны гревшиеся на отмели шустрые головастики-бычки. Опираясь руками о дно, он изо всех сил колотит ногами, потом, зажав уши и нос, погружается в теплую воду, ловко перевертывается на спину и смотрит вверх. Становится радостно и жутко, словно он попал совсем в иной мир, во владения водного царя Сулеймена. Море глухо гудит в ушах, волны чуть-чуть покачивают мальчика, и песок под ним шуршит, шевелится. Мальчику мерещится, будто волны незаметно затягивают его в глубь моря и он уже скользит по зыбкому, податливому песку. Теперь Эркеш бредет по воде к лодке на отшибе. Это лодка Абильхана. Уехал ранней весной Абильхан, всей семьей куда-то подался и лодку оставил. Уходят из аула рыбаки. Скучно им здесь, одиноко. Только перед семью лачугами недалеко от зимнего стойбища дымит еще очаг. Томится на цепи лодка-сирота, палит ее нещадно солнце, не гладят иссохшие ее бока морские волны, зеленым илом успела обрасти. Эркеш взбирается на лодку, ложится на корму, свешиваясь головой. Там, за зеленоватой пеленой, лежит причудливая коряга, и если долго смотреть на нее, она оживает, начинает шевелить хвостом, приподниматься и опускаться. Словно это злой айдахар, который прилег отдохнуть возле лодки. Тяжело дышит чудище-айдахар, никак проснуться не может, лапами песок скребет, щупальца во все стороны протягивает. «Ай!» Эркеш бежит к носу лодки, прыгает в воду, спешит скорей к берегу. Здесь он начинает строить из влажного мелкого песка город – много маленьких домишек, таких же приземистых, как их летняя лачуга. Так мальчик представляет его. А волна подкрадывается к городу на песке, грозя его разрушить. Она быстро откатывается, чтобы столкнуться с несущейся откуда-то из морской пучины другой крутобокой волной, набирается силы, разбегается и обрушивается на город, смывает разом все домишки и, довольная, бежит назад, в море. Эркеш задумчиво смотрит себе под ноги, на чистую песчаную гладь, где только что был его город. Издалека доносится знакомый стрекот мотора, и мальчик всматривается в безбрежную морскую ширь. Сейчас за теми белогривыми волнами вынырнет лодка отца. Вот она уже показалась и стремительно несется к берегу, задрав нос, и гул мотора нарастает, разносится далеко-далеко. У черной кромки воды отец заглушает мотор, и лодка неслышно мчится к сваям, торчащим возле ледника. Вот она, коснувшись дном о песок, останавливается, отец прыгает прямо в воду, подтаскивает лодку еще ближе на отмель и привязывает ее цепью к железному колу. Мальчик, размахивая руками, бежит к отцу. На дне лодки лежат вперемешку брюхастые, золотистые сазаны, остромордые щуки и судаки со стеклянными злыми глазами, усачи со скорбно поджатой нижней губой, тупорылые сомы. Они кажутся присмиревшими, сонными, но попробуй – дотронься до какого-нибудь судака, он встрепенется, оскалит пасть, взовьется, как стальной прут, грозя выпрыгнуть, вырваться из неволи, и тогда на мгновение просыпаются все его собратья, и лодка качается от их неистовой пляски. Из ледника, волоча за собой носилки, плетется приемщик Адырбай. Он давно уже не рыбачит, вернулся с войны без ноги, но не захотел расстаться с морем. В ауле рыбаков Адырбай – незаменимый человек. Он и приемщик, и продавец, и «поштабай» (почтальон), и вообще мастер на все руки. Отец хватает под жабры крупного сазана, кладет его на широкую мозолистую ладонь, покачивает на весу, любуясь, и запихивает в холщовый мешок. - На, Эркежан, матери отнеси. Пусть зажарит. Донесешь? Мальчик обеими руками прижимает к себе тяжелый мокрый мешок и, спотыкаясь, спешит к дому, где возле очага уже попискивает самовар, горит под треногой огонь и булькает вода в маленьком черном казанчике. Сдав утренний улов Адырбаю, отец медленно идет домой. Тяжело идет, вперевалку, одной рукой поясницу держит. Эркеш знает: стар уже отец, и ноги больные, еще молодым застудил зимой на море. Завтракают они под навесом, едят сочную сазанину, долго пьют чай. Отец вытирает полотенцем пот, часто поглядывает на дорогу. - Не сегодня-завтра должен приехать Алеке… - говорит он. Недавно вернувшись с совещания передовых рыбаков, отец за дастарханом сообщил, что к ним на днях обещал заехать Алеке. - Сам?! – всполошилась мать. С того дня она лишилась покоя. Перевернула в доме все вверх дном. Выбила, высушила все ковры, подстилки, подушки, развязала тюк, расстелила новые алаша, настряпала на всякий случай баурсаков, в гостевую комнатку отныне вообще никого не пускала. - Алеке к нам едет, - говорила она соседкам. И те цокали языками, удивлялись и завидовали. - Знаете, к нам приедет Алеке, - хвастался перед приятелями и Эркеш. И мальчишки хлопали глазами, озадаченно чесали затылки и тоже завидовали. Но проходили дни, а Алеке не появлялся. Отец за чаем все поглядывал на дорогу и будто сам себе говорил: - Не сегодня-завтра пожалует к нам Алеке… ІІ Гости нагрянули неожиданно. За перевалом вдруг показалось облако пыли, вслед за ним всклубилось еще одно, расширяясь, оно приближалось к морю, и Эркеш с тревогой глянул на родителей. Время было обеденное. Отец в углу под навесом колдовал над старыми, прогнившими вентерями, а мать у земляной печки скребла дно казанчика. Вскоре на холм взлетели, вынырнув из серой пыли, два газика, ослепительно блеснули на солнце ветровыми стеклами, спустились к прибрежью и через мгновение резко затормозили у лачуги. Отряхиваясь, потягиваясь, вылезли из машин человек шесть. Мальчик прижался к косяку. Столько людей сразу, да еще в светлых “городских” костюмах, шляпах и темных очках ему не приходилось видеть. Мать побежала за самоваром. Отец, подергивая бородку, пошел встречать гостей. В это время из передней машины вышел тучный, большеголовый мужчина, и отец поспешно направился к нему, учтиво протягивая обе руки. “Видно, этот и есть Алеке”, - решил про себя мальчик. Гости направились к лачуге. Впереди, грузно раскачиваясь, шел Алеке, а позади озабоченно семенили расторопные парни-шоферы, неся вдвоем большущую корзину. У входа Алеке на миг остановился, кивнул хозяйке, и Балым, не поднимая глаз, с готовностью откликнулась: - Ш... щукир... Рады вам... Шоферы извлекли из корзины бутылки и опустили их в бочку со льдом возле двери. В гостевой комнатушке было тесно, но чисто и прохладно. Гости уселись на разноцветные корпе-одеяльца, постеленные поверх белой, из верблюжьей шерсти, кошмы. Хозяин кинул каждому по подушке. Помолчали. Алеке расстегнул сорочку, платком вытер потное лицо, оглянулся. - А неплохо, вижу, устроился, Шоке, а?! - Нешауа... – ответил по обыкновению рыбак. От этого “нешуа” – “ничего” вроде все становилось легко и понятно. – Жаловаться грешно. - И бодр, крепок по-прежнему? - Нешауа... Поясница только побаливает. Старею, должно быть. - Э, не говори! Жена-то вон какая молодуха, а?! Гости заулыбались. - Да-а, хорошо...- просипел Алеке. – Ни забот, ни горя... Лови себе рыбешку. Спи, ешь, сколько влезет... А мы в жару, в холод мотаемся... вечно в хлопотах... Планы, обязательства. Шумим, недосыпаем… Откуда, спрашивается, тут здоровью быть?.. - Ия…ия…- согласились гости. - А потом нас еще ругают… критикуют… То не так, да это не так. Заботимся, дескать, мало… Старый рыбак молчал, похлопывал себя по коленям и мучительно думал все о том, что он ведь хозяин, ему нужно что-то говорить, гостей занимать, ведь такая честь, сам Алеке у него остановился, а он, тюфяк, мямля, молчит, колени трет, бороденку щиплет. Ай, нехорошо… И неожиданно для самого себя рыбак сказал: - Ну, конечно… что и говорить… нелегкое это дело большим хозяйством руководить. Всем ведь не угодишь… Тихо вошла Балым, поставила перед мужем большую деревянную чащу с кумысом, подала половник и также тихо вышла. Девчонка-соседка внесла горку фарфоровых пиал. В ноздри ударило кислым, прохладно-душистым. Гости оживились. Рыбак неторопливо мешал половником кумыс. Алеке заметил вдруг большеглазого, скуластого мальчонку, сидевшего у порога. - Эй! Ты чей будешь? Эркеш нахмурился, глаза потупил. - Что? Язык проглотил? - Отвечай же малец. - Подождите, дайте ему подумать. Поплыли по рукам пиалки с кумысом. Гости отпили, почмокали, определяя достоинства напитка. - Я сын своего отца, - буркнул мальчик, еще ниже опустив голову. - А?! – удивился Алеке и всем телом повернулся к старому рыбаку. – Это ваш что ли, Шоке? - Мой, - ответил рыбак и ласково улыбнулся. – Меньшой. - Ай да Шоке! Видали?.. Поясница болит, говорит. Старею… А сам такого сорванца сообразил! – И первым захохотал Алеке, затрясся весь, заколыхал животом. - Ничего себе поясница болит, а ?! Ых-ых-ых… Смеялся Алеке, смеялись гости. Смущенно улыбался старый рыбак и все мешал, мешал половником кумыс в чаще. - Выходит, Шоке, это ваш копей… Гости переглянулись и разом прыснули. - Ха-ха-ха… копей… - Хе-хе-хе… копей… - Ну, и скажет же Алеке! Мальчик недоуменно посмотрел на развеселившихся гостей и вышел в переднюю. Мать накладывала на тарелочки масло, сахар, конфеты. У входа жарко пыхтел самовар. Под навесом, в тени, Адырбай разделывал большущего осетра. Чуть поодаль на тагане чернел, наполненный водой, крутобокий тай-казан. - Ага, а что гости делать будут? - Как что? – Адырбай тыльной стороной руки смахнул пот со лба. – Отдыхать, купаться, рыбу есть… - А еще? - Еще… может, Алеке на охоту поедет. - Зачем? - Так… чтобы позабавиться, еликов пострелять. - Это интересно? - Кому – как… - Адырбай ловко орудовал длинным ножом над осетровой тушей. – Твоему коке – нет, а Алеке, значит, интересно. Эркеш подумал и побежал к машинам. После кумыса, чая, свежей осетрины, поданной на деревянном подносе-табаке, как бесбармак, и жирной, дымком пахнущей сорпы заметно отяжелевшие и осоловевшие гости решили для бодрости искупаться в море. Поныряли, поплавали, руками и ногами похлестали морскую волну. - Ах, благодать! - Ах, божий рай! Алеке тоже полез в море, присев, оттолкнулся, проплыл, фыркая и отдуваясь, два-три шага. Потом постоял в воде, похлопал себя по животу, по груди, плотный ежик на голове намочил. - Ух-х! Душа моя… Эркеш смотрел, как резвились гости, как услужливый Дулат, шофер, расстилал в тени дастархан. Адырбай притащил связку вяленых сазанов, откупорил бутылки, разлил пенистую коричневую жидкость по пиалам. Перед закатом, накупавшись, довольные гости побрели к лачуге. Из котла на треноге валил духмяный пар, рядом валялись ножки еще в обед стоявшей здесь на привязи жирной ярки, и Балым, сидя на корточках, раскатывала тесто на жеребячьей шкуре. … Как только стемнело, Алеке кивнул Дулату. - Поехали! Ночная охота на машине была давнишней страстью Алеке. Выезжая в отдаленные рыбацкие аулы, проверяя улов и запасы ледников, он никогда не отказывал себе в удовольствии погоняться с ружьем за чуткими и быстроногими еликами. На заднем сиденьи притаился, сжавшись в клубок, Эркеш. Его бы, пожалуй, и не заметили, если б Дулат не полез за ружьем, лежавшим в чехле под сиденьем. - А ну, слезай! Но мальчик забился в угол и решительно буркнул. - Я тоже поеду. - Не надо, айналайн. Напугаешься только, - всполошилась Балым. - И не думай! – сказал отец. – Ты ведь выстрела еще не слышал, дурачок. Но ни отец, ни мать, ни гости не смогли уговорить мальчика остаться. Он упирался руками и ногами и угрюмо твердил: - Я поеду … поеду! - Ладно, - сказал тогда Алеке. – Пусть. Может, копей ваш удачу принесет… Только смотри, сиди смирно и не хнычь. Понял? А растрясет - пеняй на себя. Договорились? - Ладно… Ехали долго. Газик, подпрыгивая на кочках, то поднимался на холмик, то нырял в лощины и степные балки, словно лодка на волнах в непогоду. Два ярких пучка света, сливаясь, выхватывали из густого мрака узкую полоску пыльной степной дороги. Дулат припал к рулю, сторожко поглядывая вперед. Алеке, грузно покачиваясь, подремывал. Эреш вцепился обеими руками в спинку переднего сиденья и смотрел, как завороженный: и в ушах шумит ветер, и навстречу все стремительней бежит узкая серая дорожка, а по обочине ей кивают, машут ему кудрявые, лиловые в свете фар головки полыни да редкие чахлые кусты. Вот оно, чудо! Вот то, что должно было случиться, что он ждал все эти дни. Ведь недаром приехал Алеке сюда, к их заливу на краю моря… Степь жила своей ночной жизнью. То выныривал откуда-то сбоку косаяк и, ослепленный светом, отчаянно скакал впереди, отталкиваясь от земли длиннющими задними ногами. То вдруг перебегал дорогу, вытянув мордочку, озабоченный еж. А за ветровым стеклом, в зыбком, дрожащем свете роились, бились бабочки, комары, мошки. Потом круто свернули в сторону и поехали по бездорожью, прямо по степи. Алеке привалился к дверце, вытащил из чехла ружье. Дулат еще больше согнулся, будто силился увидеть что-то там, за чертой света. Кружила машина, прощупывала тихую ночную степь. И в свете фар Эркеш на мгновение заметил, как в нескольких шагах кто-то рванулся в сторону. Тут же у самого уха раздался оглушительный выстрел. Газик остановился. Первым выскочил Дулат, за ним вылез Алеке, последним спрыгнул Эркеш. Лисенок, откинув пушистый оранжевый хвост, лежал на боку. Передние ноги были скрещены. Меж мелких редких зубов высунулся темный, влажный еще язычок. Лисенок был невзрачный, тощий. Алеке дотронулся до него носком ботинка, брезгливо сплюнул. - Линяет, бедняга. Шелудивый… - Взять? – спросил Дулат. - Ты что?! Зачем такое барахло? Алеке направился к машине. Высохшая за знойное лето полынь потрескивала под его ногами. Дулат обошел газик, попинал шины, потянулся. - Что, джигит, устал? Укачало? Эркеш не ответил. Еще долго они кружили по ночной степи. Ощалело несся газик, рассекая светом фар безмолвный мрак. Чудо вдруг разом исчезло. Он забился в угол, уперся ногами в переднее сиденье, чтобы не упасть, и стиснул зубы. Гудело в ушах, подташнивало и хотелось домой, к маме, к родному аулу у моря. Очнулся Эркеш от резкого толчка. Машина дрожала, шарахалась из стороны в сторону. Дулат, бледный и взъерошенный, судорожно вцепился в руль, но, казалось, газик вот-вот вырвется из его цепких рук и понесет. Алеке весь подался вперед и хрипло кричал: - Скорей!.. Жми!.. Давай!.. За машиной выло, свистело, по брезенту хлестало, будто градом. - Скорей же, паршивец! - Машина развалится, Алеке! - Жми, говорят!.. Газик колотило, как в ознобе. Впереди то с одного, то с другого боку бешеным наметом мчались насмерть перепуганные елики. Свет фар изредка настигал их, и тогда в густой серой пыли мальчик видел плотно сбитый косяк изящных, тонконогих животных. Из-за гула мотора не было слышно топота их точеных копыт, и казалось, елики и не бегут вовсе, а легко закидывая ноги, неслышно, невесомо плывут над верхушками сизой от пыли степной полыни. Мальчику сейчас больше всего хотелось, чтобы ушли елики от погони, чтобы свернули в какой-нибудь овраг, растаяли во мраке ночи. И действительно, свет все реже и реже достигал – и то лишь на мгновенье – охваченное страхом стадо. Но одна косуля стала явно отставать. Она уже бежала в нескольких шагах от косяка, припадая на переднюю ногу, спотыкалась и вновь короткими, отчаянными прыжками старалась догнать его. Алеке прицелился. - Не надо! – вскрикнул вдруг Эркеш и обеими руками вцепился в крутой загривок Алеке. – Не стреляй! Не стреля-ай!.. - Тайт, щенок! - Не стреля-ай, агатай!.. Свет выхватил на миг, вырвал из темноты одинокую косулю. Алеке спустил курок… Машина дернулась… Стало тихо-тихо. Словно не было ни еликов, ни бешеной погони, ни тряски, ни выстрела. Раненая косуля трепыхалась в свете фар на пыльной потресканной земле. Из широких, трепетных ноздрей спадала клочьями пена. Задняя нога судорожно дергалась. Глаза от боли округлились и тускло мерцали. Косуля подняла голову, вытянула длинную, гладкую шею, забила передними ногами, норовя вскочить, но силы, видно, покинули ее. - Скорей! Скорей! – просипел Алеке. Дулат бросился к косуле, придавил ее одним коленом и с размаху всадил нож в теплое потное горло. - Бисмилля… У крайней мазанки Дулат круто осадил запаленный газик, длинно просигналил. Овцы вскочили, шарахнулись в сторону, а верблюдица на золе лишь глянула на полуночников и презрительно отвернулась. Эркеш, стараясь не задеть ногами косулю, выбрался из машины и опрометью побежал в переднюю. - Ладно, айналайн, ягненочек мой, успокойся, - шептала Балым, прижимая сына к себе. – Я же говорила, не надо было ехать… В дверь протискивался Алеке. - Эй, сони! Подъем… Шоке, есть подарочек для твоей Балым. Иди, любуйся! В гостевой комнатушке заворочались. Кто-то спросил: - Судя по голосу, вы, Алеке, с удачей вернулись, а? - А ты как думал? Такую косулю подстрелил. А главное – как! Эх, вы… Радости жизни не знаете. Гости, полуодетые, потянулись к выходу. Алеке распорядился освежить зайца и немедля зажарить на слабом огне. Ели зайчатину уже заполночь, не торопясь, облизывая каждую косточку, и при этом похваливали и охотника, и зайца. Алеке красочно рассказывал, как долго они ехали по степи, намотали больше ста километров, никак не везло им, и Дулат уже подумывал повернуть назад, но он, Алеке, не мог, не в его правилах возвращаться с охоты пустыми руками. - Ия, ия… это так. - Наш Алеке такой, - поддакивали гости. Эркеш проснулся поздно. В гостевой комнатке пили чай, о чем-то говорили. Эркеш вышел во двор, прошел скорее мимо машин и, шлепая босыми ногами по мягкой, уже нагревшейся пыли, побежал к своему холму. Потом гости засобирались в дорогу. Столпились вокруг машин, прощались с хозяином и хозяйкой. - Остались бы, Алеке, еще на денек, - теребя бороду, сказал старый рыбак. - И рад бы, да нельзя, Шоке, нельзя, - сипел Алеке. – Некогда. Дела, знаешь, не блещут у нас на рыбозаводе. Не до отдыха… Алеке увидел лежавшую возле очага косулю. - Шкуру снять надо. И отнести в ледник. А то протухнет. Садясь в машину, Алеке посмотрел в сторону моря и увидел на холме, у обрыва, мальчика. - Эй, это копей, что ли? Кого он там сторожит? - Он море сторожит, мой айналайн, - ласково улыбнулась Балым. – Степь сторожит. И солнце… Так он напугался вчера, козленок мой… - Как вцепится в меня! – Алеке выпятил губу. – Чуть не промахнулся. - Глупыш еще, - тихо сказал рыбак. Заворчали моторы, и покатились, побежали по пыльной степной дорожке один за другим два юрких газика. А мальчик, приставив ко лбу ладонь, все смотрел и смотрел в степь, широко растянувшуюся под солнцем. жүктеу/скачать 150,01 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|