М. Мэнсон. «Тонкое искусство пофигизма: Парадоксальный способ жить счастливо»
88
Ничего не работало. Цены были безумными. Люди были грубыми и странными. Никто не
улыбался, зато все много пили. Но… мне это нравилось. Это была одна из лучших моих
поездок.
Русской культуре присуща грубость, которая часто коробит американцев и европейцев.
Никаких вам лживых любезностей и расшаркиваний. Вы не улыбаетесь незнакомым людям
и не делаете вид, что вам нравится то, что не нравится. В России, если человек видит глу-
пость, он называет это глупостью. Если кто-то ведет себя как придурок, вы называете его
придурком. Если женщина вам нравится и вам приятно с ней общаться, вы говорите ей, что
она вам нравится и вам приятно с ней общаться. И не важно, кто это: друг, незнакомец или
человек, с которым вы пять минут назад познакомились на улице.
В первую неделю меня это задевало. Помню, отправился я в кофейню с русской девуш-
кой. Минуты через три она странно посмотрела на меня и сказала, что я говорю глупости.
Я поперхнулся напитком. В ее словах не было агрессии: тон был абсолютно будничным,
словно мы беседовали о погоде или о размере туфель. Но я был в шоке. На Западе такая непо-
средственность была бы воспринята как вопиющее хамство, особенно со стороны человека,
с которым вы еле знакомы. И так при каждом общении! Мне казалось, что мне все грубят.
Мой западный и изнеженный ум полагал, что на него нападают со всех сторон. В результате
начали всплывать комплексы, которые годами не давали о себе знать.
Но недели шли за неделями, и я привык к русской прямоте, как к русским белым ночам
и изобилию водки. И я стал ценить этот подход к общению, поскольку в нем нет условностей.
Это – честность в подлинном смысле слова. Это – коммуникация без всякой фиги в кармане,
задних
мыслей и корысти, отчаянной попытки нравиться.
Уж сколько лет я путешествовал, и уж на что Россия не похожа на Америку, но именно
там я по-особенному вкусил свободу: возможность открыто говорить, что у меня на душе,
не боясь последствий. Это была странная форма освобождения: через приятие отказа. Как
человек, годами тосковавший по непосредственности – сначала из-за эмоционально зажа-
той семьи, потом из-за ложного желания всячески выказывать уверенность, – я упивался
ей, словно лучшей… лучшей водкой. Месяц в Санкт-Петербурге пролетел незаметно. Даже
уезжать не хотелось.
Путешествие дает удивительные возможности для саморазвития, ибо выводит за пре-
делы нашей культуры и показывает другое общество: вот, люди живут с другими ценно-
стями – и ничего, не пропадают и не комплексуют. Соприкосновение с иными ценностями и
критериями заставляет иначе отнестись к тому, что мы считаем очевидным: может, у нас не
настолько уж все хорошо? Скажем, Россия заставила меня задуматься о фальшивой и деше-
вой доброжелательности, столь типичной для англо-американской культуры. Я стал спра-
шивать себя: «Может, наши установки только губят наши отношения, мешают подлинному
общению?»
Помню, обсуждал это с моим русским учителем. У него была занятная теория: поко-
лениями живя при коммунизме – без экономических возможностей и в
культуре страха,
русские особенно ценили доверие. А чтобы выстраивать доверие, нужно быть честным. То
есть, когда дела плохи, следует открыто и без стеснений об этом сказать. Честность бывала
и неприятной, но вознаграждалась тем простым фактом, что требовалась для выживания:
нужно же понимать, на кого можно положиться, а на кого нельзя, причем соображать надо
быстро.
А на «свободном» Западе, рассуждал русский учитель, экономических возможностей
хоть отбавляй: их столько, что выгоднее сохранять определенный имидж, пусть ложный, чем
реально ему соответствовать. Доверие утратило ценность. Имидж и умение себя подать ока-
зались во главе угла. Практичнее иметь поверхностное знакомство со многими, чем близкое
с немногими.