В конце они оба умрут

Я должен повидать папу, даже несмотря на то что он без сознания.
Он должен знать, что я приходил к нему перед смертью.
Я откладываю ноутбук, не обращая внимание на оповещения
избранных аккаунтов, и иду прямиком в папину спальню. В то утро,
уходя на работу, он не заправил кровать, но я уже давно это сделал за
него, не забыв аккуратно подоткнуть одеяло под подушки, как он
любит. Я сажусь на его половину кровати (правую, потому что мама,
судя по всему, всегда предпочитала левую, и даже после того, как ее не
стало, папа соблюдал это правило, точно никогда не списывая маму со
счетов) и беру в руки фотографию в рамке. На ней он помогает мне
задуть свечи на торте с персонажами из «Истории игрушек», который я
получил на шестилетие. На самом деле свечи он задул тогда сам, а я
над ним хохотал. Папа говорит, что держит эту фотку на прикроватном
столике, потому что я на ней очень веселый.
Знаю, это странно, но папа мне такой же лучший друг, как Лидия.
Признайся я в этом вслух — меня бы засмеяли, однако у нас с ним
всегда были прекрасные взаимоотношения. Конечно, не идеальные, но,
уверен, если взять двух любых людей в мире — в школе, в городе, на
другом конце планеты, — то выяснится, что и они тоже постоянно
сталкиваются и с дурацкими, и с очень важными проблемами, однако
лишь самым близким удается их преодолеть. Мы с папой никогда не
ссорились настолько серьезно, чтобы больше друг с другом не
разговаривать. А вот среди Обреченных на форуме «Обратный отсчет»
многие
 
так ненавидят своих отцов, что отказываются с ними мириться
— и неважно, умирают ли их отцы или они сами.
Я вынимаю фотографию из рамки, складываю ее и прячу в
карман. Не думаю, что папу расстроят заломы. Потом встаю. Я хочу
поехать в больницу, попрощаться с ним и оставить фото у кровати,
чтобы он точно его увидел, когда очнется. Хочу, чтобы он ощутил

умиротворение, как в самый обычный день, прежде чем кто-нибудь
скажет ему, что меня не стало.
Я покидаю его спальню, полный решимости выйти из дома, но
вдруг замечаю в раковине гору грязной посуды. Нужно вымыть ее,
чтобы по возвращении папе не пришлось отмывать грязные тарелки и
чашки с засохшими следами горячего шоколада.
Клянусь, это не отмазка, чтобы не выходить из дома.
Честное слово.

РУФУС
01:41
Раньше мы носились по улицам на великах, как будто у нас в
буквальном смысле слетели тормоза, но сегодня все иначе. На
перекрестках мы постоянно смотрим направо и налево и
останавливаемся на красный свет, как, например, сейчас, когда на
дорогах нет ни одного автомобиля. Мы проезжаем мимо клуба
«Кладбище Клинта», который каждый вечер открывает двери
Обреченным. Рядом со входом уже собралась толпа молодежи
двадцати с лишним лет, и в очереди царит чистый хаос. Должно быть,
к этим громилам на входе деньжата текут рекой, ведь все Обреченные
и их друзья мечтают в последний раз как следует оторваться на
танцполе, пока их время не истекло.
Брюнетка (жесть какая красивая) вопит, когда к ней подкатывает
какой-то придурок со старой как мир пикаперской фразочкой («Может,
ты все-таки доживешь до завтра с капелькой витамина Я в
организме…»), а ее подружка начинает с размаху лупить его сумочкой,
пока он не отстает. Бедная девушка не может отделаться от мудацких
приставаний даже тогда, когда скорбит о своей судьбе.
Загорается зеленый, мы трогаемся с места и уже несколько минут
спустя добираемся до Плутона. Наш интернат — это дуплекс с
высоким фундаментом и видавшим виды фасадом: сколотые кирпичи,
яркие неразборчивые граффити. На окнах первого этажа решетки, но
не потому, что мы малолетние преступники. Это для того, чтобы никто
не проник внутрь и не обокрал детей, которые уже и так многое в
жизни потеряли. Мы оставляем велосипеды у лестницы, бежим к
двери, заходим. Затем свободно, не на цыпочках идем по дешевой
черно-белой плитке в коридоре прямиком в гостиную. Здесь висит

доска для объявлений с информационными листовками про секс,
анализы на ВИЧ, аборты, медицинское обследование детей, взятых под
опеку, и прочее, и прочее. Но, несмотря ни на что, в этих стенах я
чувствую себя как дома, а не как в казенном учреждении.
В гостиной камин, который не работает, но выглядит шикарно.
Стены покрашены в оранжевый, и благодаря им я в этом году
настроился на осень еще летом. Вот дубовый стол, за которым после
ужина в будние дни мы играем в «Карты против человечества» или
«Табу». Вот телевизор, по которому мы с Тэго смотрели реалити-шоу
«Дом хипстера», притом что Эйми на дух не выносит хипстеров и
предпочитает, чтобы я смотрел хентай. А вот диван, на котором мы по
очереди спали, потому что он куда удобнее наших кроватей.
Мы поднимаемся на второй этаж, где располагается наша спальня.
Здесь, честно говоря, и для одного-то жильца тесновато, что уж
говорить о трех, но у нас тут своя атмосфера. Правда, если Тэго на
ночь поест гороха, приходится открывать окно, хотя на улице бывает
до жути шумно.
— Хочу сказать вот что, — говорит Тэго, закрывая за нами дверь.
— Ты правда многого добился. Только подумай, сколько всего ты
успел сделать с тех пор, как сюда попал.
— И сколько всего не успел. — Я сажусь на кровать и
откидываюсь на подушку. — На меня безумно давит то, что теперь всю
жизнь нужно прожить за один день. — Может быть, даже не за полные
сутки. Хорошо, если у меня есть хотя бы часов двенадцать.
— Никто и не ждет, что ты найдешь лекарство от рака или
спасешь панд от вымирания, — пожимает плечами Малкольм.
— Йоу, этим ребятам в Отделе Смерти повезло, что они не умеют
предсказывать смерть животных, — говорит Тэго, а я раздраженно
цыкаю и качаю головой. Он выступает в защиту панд, хотя его лучший
друг вот-вот умрет. — Не, ну правда! Прикиньте, как все возненавидят

чувака, который приговорит к смерти последнюю панду на планете.
СМИ сойдут с ума, чувак будет постить селфи, и…
— Да ясно, — прерываю его я. Я не панда, и средствам массовой
информации на меня плевать. — Ребята, сделайте одолжение —
разбудите Дженн Лори и Фрэнсиса. Скажите, что я хочу устроить
похороны перед тем, как уйду из дома. — Фрэнсис так и не проникся
ко мне симпатией, но благодаря ему я обрел дом, а многим об этом
даже мечтать не приходится.
— Тебе надо переждать вот здесь, — говорит Малкольм и
открывает наш единственный шкаф. — Вдруг мы победим систему?
Ты можешь стать исключением! Запрем тебя внутри, и все.
— Либо я там задохнусь, либо мне на голову свалится тонна
твоего шмотья. — Уж ему ли не знать, что исключений не бывает, что
все эти надежды — хрень собачья. Я сажусь на кровати. — У меня не
так много времени, парни. — Меня немного трясет, но я беру себя в
руки. Не могу себе позволить сорваться в их присутствии.
У Тэго снова начинается тик.
— Тебя можно оставить одного?
Я не сразу понимаю, что он имеет в виду.
— Рук на себя я не наложу, — говорю я.
Покончить с собой я не планировал.
Меня оставляют одного в комнате. Белье, которое мне больше не
нужно стирать. Задание на лето, которое не придется заканчивать — да
и начинать тоже. В углу кровати лежит свернутое одеяло Эйми, желтое
с узором из разноцветных журавликов. Я укутываю им плечи. Одеяло
принадлежало Эйми, когда она была ребенком, — это семейная
реликвия из детства ее мамы. Мы с Эйми начали встречаться, когда
она еще жила здесь, в Плутоне; мы вместе отдыхали под этим одеялом
и изредка устраивали на нем пикник в гостиной. Офигенные были
времена. После расставания Эйми не просила вернуть ей одеяло,

кажется, потому что не хотела меня отпускать. Одеяльце будто бы
намекало, что у меня все же есть шанс ее вернуть.
Эта комната капитально отличается от той, в которой я вырос:
бежевые, а не зеленые стены, две дополнительные кровати и соседи по
спальне. Сама комната меньше вполовину, и в ней нет ни штанги, ни
постеров с персонажами из компьютерных игр. И все же здесь есть
ощущение дома. Здесь я узнал, что люди могут значить куда больше,
чем вещи. Малкольм, например, выучил этот урок тогда, когда
пожарные тушили пламя, поглотившее его дом, родителей и все, что
он любил.
У нас тут все просто.
К стене над моей кроватью кнопками прикреплены фотографии,
которые Эйми распечатала из моего инстаграма: парк Алтеа, куда я
всегда хожу подумать; потная белая футболка свисает с рамы моего
велика (кадр, сделанный после веломарафона прошлым летом); кем-то
оставленная посреди Кристофер-стрит стереосистема, играющая
песню, которую я никогда раньше не слышал и больше не услышу;
Тэго с разбитым носом (мы тогда придумывали особое рукопожатие
плутонцев, но что-то пошло не так, и мы, как придурки, столкнулись
башками); два кеда, один одиннадцатого, второй девятого размера
(покупая новую пару, я схватил ее, не удосужившись глянуть на
подошву); мы с Эйми, где у меня такой чумной взгляд, будто я
накурился, хотя это не так (накурился я позже), но фотка все равно
вышла зашибись (уличный фонарь на ней прикольно освещает Эйми);
следы в грязи, которые я сфотографировал после того, как долго
гнался за Эйми по парку (до этого целую неделю лил дождь); две тени,
сидящие рядом (Малкольм сопротивлялся, но я все равно нас
сфотографировал); и еще миллион снимков, которые я буду вынужден
оставить парням, когда уйду отсюда.
Уйду отсюда.

Я так не хочу уходить.

МАТЕО
01:52
Я почти готов выйти из дома.
Помыл посуду, вымел пыль и фантики из-под дивана, протер полы
в гостиной, смыл следы от зубной пасты с раковины в ванной и даже
заправил кровать. Сейчас я снова сижу у открытого ноутбука, и передо
мной стоит задача посложнее: какую надпись заказать для своего
памятника. Максимум восемь слов. Как резюмировать жизнь всего в
восьми словах?

жүктеу/скачать 2,17 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: