§ 2. «Онаучивание» культуры

в наше время еще не получили достойного воплощения). В усложняющемся социуме 
культура «живет и работает», поддерживая и развивая связи различных его подсистем, 
оформляя новые пространства поведения и мотивации индивидов, закрепляясь в стандартах 
и переиначивая их. 
Расширение контактов между человеческими индивидами требовало изменений в 
«аппарате» их сознания, выработки форм, учитывающих дистанции между разными 
культурными 
образцами, 
между 
существующим 
и 
возможным, 
оперирующих 
определенными мерами или мерой человеческих качеств. Понятия качеств, достоинств, 
идеала человеческой жизни начинают постепенно входить в структуру психической 
организации личности. Оперирование ими требует от индивида сознательного самоотчета, а 
это связывает нравственное развитие личности с определенным уровнем развития 
логических навыков. 
Во внешнем поведении люди все более руководствуются не жестким стереотипом, а 
разнообразными стандартами, которые не только задают определенный язык общения для 
различных – торговой, производительной, юридической или познавательной – 
деятельностей, но и предполагают культурную самостоятельность индивидов, их 
способность вступать в различные взаимодействия, понимать их правила, переходить от 
одних форм общения к другим. 
Расслоение первоначально жестких форм культуры на совокупность стандартов, норм, 
ориентиров, ценностей, находящихся в подвижной взаимосвязи, повышает значение 
деятельности индивида и его личного выбора. Действие не по стереотипу как бы 
провоцируется разнообразием культурных ориентиров, их нелинейной зависимостью, а 
порой и противоположностью. 
В эпоху развития мировых религий, особенно христианства, все более явственным 
становится противоречие между человеческими ценностями и социальными нормами. 
Поведение по ценности оказывается зачастую противоречащим социальной норме. Тысячи 
раз повторенным оказывается реальный и литературный («оперный») сюжет конфликта, 
сталкивающий чувство и долг, любовь к чужаку и запретность ее с точки зрения социальной 
нормы. Личностный выбор обретает трагический и романтический ореол: внутренняя жизнь 
личности становится «полем» высочайшего культурного напряжения. 
В диапазоне между высшими ценностями и обыденными социальными стереотипами 
формируется особый духовный мир человеческого индивида, в котором он может 
рассматривать свою жизненную перспективу не по меркам предписанных ему социальных 
норм, а в том широком спектре смыслов, которые задаются собственно человеческими 
ценностями. Ориентируясь на них, индивид приобретает духовный опыт преодоления 
социальных барьеров, опыт переоценки социального порядка, в разряды коего он включен 
своим практическим бытием. Возникает возможность широкого понимания реальности, не 
связанного жесткими определениями «здесь и теперь». Намечается перспектива творческого 
отношения к реальности, в том смысле, что человек начинает трактовать реальность как 
совокупность различных возможностей для реализации своего жизненного поведения, что он 
может видеть себя частью реальности, находящейся в становлении. Конечно, здесь мы опять 
фиксируем лишь проявившуюся тенденцию, не нашедшую себе развернутого и массового 
выражения. Однако важно заметить, что творческие аспекты культуры все значительнее 
зависят от индивидного бытия людей и не сводятся теперь только к их участию в общем 
эволюционном процессе создания культурных форм. 
Намеченная тенденция стала обретать реальные черты и особым образом «вписалась» в 
процесс формирования промышленного капитализма, в устройство соответствующей 
общественной системы. Обособленность и автономность индивидов, их высвобождение из 
«переплета» жестких социальных зависимостей становится условием существования такой 
системы. С другой стороны, и культурные стандарты высвобождались из непосредственной 
связи с конкретными формами человеческой деятельности и общения, становились 
предельно абстрактными формами измерения человеческих действий и поступков. Они 

складывались в системы нормативов, определяющих методику приложения и использования 
человеческих сил, их накопления и преобразования. Знание их и умение ими пользоваться 
обещали успех. Культура зачастую подменялась наукой, со-знание – знанием. Духовный 
поиск замещался духовным производством. Творчество сдвигалось к границам культурной 
деятельности. В центре ее оказывались нормы-эталоны, указывающие на образцы 
культурной жизни. Образцы указывали на то, как следует действовать, думать, общаться. 
Культура приобретала сильный методологический акцент, поскольку сближала 
эталоны и правила поведения: поступай так-то и так-то, и ты будешь соответствовать 
высшим стандартам. 
Проблема личности фактически сводилась к проблеме «подтягивания» индивида к 
имеющимся уже образцам. Его внутренняя активность имела значение лишь в смысле 
энергии действия, но не в смысле формы и содержания последнего. 
Проблема выбора в этих обстоятельствах утрачивает свой собственно культурный 
смысл. Она связана теперь не только с творческим усилием личности, сколько с расчетом 
необходимых шагов для продвижения по структурной решетке внешних стандартов. Выбор 
оплачивается не творческим усилием, а подчинением тем или иным внешним формам. 
Вопрос – не в преодолении внешнего стандарта, а в правильном подключении к нему, в 
правильной подпитке за счет культурных образцов, в эффективном потреблении культурного 
богатства. 
Культура, мобилизуя творческие силы людей, сделала все для того, чтобы создать 
мощную социальную машину наращивания человеческих производительных способностей, 
для создания соответствующих социальных (экономических, юридических) «органов», 
обеспечивающих непрерывную работу этой машины, непрерывный прирост богатства. 
Создав базу для работы этого социально-экономического механизма, культура сама 
постепенно втянулась в его работу, стала элементом новой социальной механики, сама стала 
машиной, средством приспособления людей к условиям механической и экономической 
целесообразности. 
Тем самым культура как бы отрывалась от непосредственно индивидного бытия людей, 
от их собственно личностного развития, становилась внешней по отношению к ним. Но 
поскольку стала явственной эта позиция культуры, отождествившейся с внешней 
социальностью, постольку обозначилась и проблема культуры «внутренней», т.е. 
непосредственно вырастающей из индивидного бытия людей. 
Понятие «внутренней» культуры при всей его неопределенности и метафоричности 
указывает на некое культурное пространство, в котором люди строят свое бытие независимо 
от внешних социальных и культурных стандартов. 
К концу XIX столетия стало ясно, что сфера эта весьма широка и, судя по всему, имеет 
свои собственные формы. Более того, оказывалось, что внешняя культура не способна 
освоить это пространство, уже плохо поддающееся культурным стандартам, непрозрачное 
для внешней, «сверхиндивидной», т.е. абстрактной, рациональности. 
С точки зрения внешней культуры, культура «внутренняя» представлялась чем-то 
периферийным, подозрительным и даже иррациональным. 
Внешняя культура не могла освоить пространство индивидной самореализации людей, 
«внутренняя» культура не обладала средствами практическими и научными – для 
предметного и социального закрепления своих позиций. 
Наметившийся раскол внешней и «внутренней» культур нашел косвенное выражение в 
терминологии (социокультурная атмосфера, социальные науки и гуманитарное познание), в 
критике классической культуры и рациональности, в противопоставлении культуры и 
«жизни». Попытки связать внешнюю и «внутреннюю» культуры по принципу 
дополнительности не были решением проблемы по сути. Кризис культуры становился 
неизбежным. Культура оказалась в ловушке созданной ею цивилизации. 

жүктеу/скачать 0,95 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: